Лифт грохотнул, в чьей-то квартире сонно залаяла собака. Катя вытащила ключи и опять замерла. Шорох повторился. Сердце подпрыгнуло к горлу, в ушах зазвенело. И сквозь звон Катя явственно различила тихий женский смех.
Смеялись наверху. Там, на подоконнике, между третьим и четвертым этажами, сидела со своим молодым человеком соседская девочка Маша. Он провожал ее, и они потом долго прощались, сидя на подоконнике, иногда до пяти часов утра.
Глубоко вздохнув, Катя открыла дверь, привычным жестом потянулась к выключателю в прихожей, чтобы зажечь свет. Но свет не зажегся.
«Лампочка перегорела», – подумала она.
И в этот момент уловила резкое движение воздуха у себя за спиной, в ноздри ударил свежий, клеверный запах дорогих французских духов «Мадам Жаме». А через долю секунды что-то тонкое, жесткое сдавило ей шею.
Катя закричала, боль была невозможной, такой оглушительной, что даже собственный крик пробивался сквозь эту боль, как сквозь толстый войлок. В глазах запрыгали алые бешеные огни. Краем сознания она догадалась, что дверь еще не заперта, ударила по ней ногой изо всех сил. В левой руке все еще был пакет с продуктами, она вскинула руку, пытаясь наугад попасть по голове тому, кто стоял сзади.
Но боль была все сильней. Не хватало воздуха. Катя не успела понять, куда пришелся удар, заметить, что дверь открыта настежь, не услышала громкие голоса:
– Эй, что за дела? Кто там кричит?
Алые огни перед глазами слились в огромную, пульсирующую, огненную массу. Потом стало темно. В непроглядной черноте каркали кладбищенские вороны, ветер шуршал в старых акациях, выла, как раненая волчица, бомжиха Сивка, матерились сонные злые милиционеры, и сквозь черный этот звуковой кошмар прорывался хриплый, прокуренный голос: «Ну глаза-то открой, сушеная Жизель, плохо тебе? Открой глаза…»
– «Скорую» надо! Ой, мамочки! Что же это?
– Машка, не дрожи так! Сейчас сама в обморок хлопнешься. Дышит она, смотри, еще как дышит!
– Екатерина Филипповна! Откройте глаза, ну пожалуйста!
Катя жадно хватала ртом теплый воздух. Медленно, очень осторожно, открыла глаза.
Два расплывчатых белых пятна. Живые голоса, мужской и женский. Живые лица. Девочка Маша и ее приятель, мальчик в круглых блестящих очочках.
– Ну, слава Богу! Что с вами такое? Давайте мы «Скорую» вызовем.
– Не надо, – прошептала Катя сухими шершавыми губами.
Она с удивлением обнаружила, что не лежит, а полусидит у своей открытой двери, упираясь головой в мягкую обивку. Вероятно, она не упала, а сползла, поэтому не стукнулась головой. Они помогли ей подняться. Все плыло перед глазами. Сильно болела шея. Катя прислонилась к холодной кафельной стене рядом с дверью и продолжала тяжело дышать ртом.
– Маша, вы видели кого-нибудь? – спросила она, немного отдышавшись и судорожно сглотнув.
– Мелькнул силуэт, я только заметила волосы рыжие длинные. Но мы сразу к вам бросились.
– Я вообще-то сам почти врач, – сообщил мальчик, – я решил, что разумней будет заняться вами, а не догонять. Может, правда «Скорую», милицию?
– Если вы врач, посмотрите, что у меня с шеей, – попросила Катя.
Мальчик осторожно оттянул высокий ворот свитера.
– Ничего. Небольшая краснота. Вас что, задушить пытались? – Глаза за очками стали совершенно круглыми.
– Вероятно, да. Удавку накинули.
– Вас знаете что спасло? Высокий воротник. Это же велюр, толстый, плотный, да еще в два слоя. Он смягчил… Если бы удавка в голую шею впилась… мы проходили по судебной медицине… – Вы меня спасли, ребятки, вы… Спасибо вам, – слабо улыбнулась Катя. – Знаете что, проводите меня вниз, до машины.
– Нет, нельзя! Вам сейчас лечь надо! Куда вы собираетесь ехать?
– Недалеко. Я доеду – Она подняла свою сумку, валявшуюся на пороге.
На свежем воздухе ей стало значительно лучше. Прошло головокружение, сердце забилось спокойней, медленней.
– Спасибо, Машенька. Спасибо… Как вас зовут? – обратилась она к мальчику.
– Митя, – представился тот, – но вы все-таки зря садитесь за руль. Вам лучше лечь, такой шок пережили.
– Сейчас Москва пустая, спокойная. Доеду. – Она улыбнулась, включила мотор и помахала им рукой.
Они долго недоуменно смотрели вслед белому «Форду».
Паша застыл на пороге, глядя ей в глаза, и спросил испуганно:
– Что с тобой?
– Чуть не убили, – нервно усмехнулась Катя, – только что.
Он взял ее за плечи, повел в комнату, усадил в огромное кресло.
– Как ты себя чувствуешь? Ты бледная как смерть, и глаза… Она напала во дворе? Ты можешь сейчас рассказать?
– Чайку горячего сделаешь? – Катя скинула туфли, поджала ноги, съежилась в кресле.
Ее колотил озноб. Он вышел в другую комнату, вернулся через секунду, закутал ее в плед и прижался губами к краешку рта.
– Все хорошо, Катенька, все уже кончилось.
– Ты запер дверь? Она убежала… Пистолета у нее нет, была удавка. – Катя судорожно сглотнула. – Она напала прямо в квартире, в прихожей… Но на лестничной площадке случайно оказались люди. Спугнули. Дай, пожалуйста, попить. Очень пить хочется.
– Сейчас я согрею чай. Тебе не холодно? Ты дрожишь. – Он провел ладонью по ее волосам. – Давай я еще чем-нибудь тебя укрою.
– Нет. Это нервное.
– А музыку поставить? Хочешь?
– Хочу, – кивнула она, – «Чернильные пятна». Ту кассету, помнишь?
– Конечно. Ты ведь забыла ее тогда. А я переписал для тебя.
Он поставил кассету, принес ей стакан минералки.
– Чайник я включил. Может, тебе покрепче чего-нибудь? Коньяку?
– Да. Знаешь, меня, возможно, спасла еще и коньячная бутылка, и банка оливок. Я заехала по дороге в супермаркет, и, когда она напала, пакет был у меня в руках. Я попыталась им отбиваться. Правда, не знаю, задела ли я ее.
Через пять минут он принес две чашки чаю, маленькую плоскую бутылку армянского коньяка, рюмки, нарезанное яблоко.
– Опять нет никакой еды. – Он виновато улыбнулся. – На этот раз даже сосисок нет.
От коньяка Катя согрелась, дрожь прошла. Паша говорил о каких-то пустяках, она чувствовала, как он смотрит на нее, но ей было все равно. Она только что чуть не умерла. Вяло, сквозь тяжелую, почти обморочную усталость она подумала: «Если он встанет, подойдет к креслу и все произойдет сейчас, то потом уже ничего не будет. Если он притронется ко мне сейчас, то он совершенно не тот, и ничего не понимает, и я никогда больше не захочу его видеть…»
– Четыре утра. Ты спишь совсем, – спокойно заметил Паша и встал, – я постелю тебе на своей кровати, а сам лягу на диване, в другой комнате.
Едва уронив голову на подушку, она провалилась в сон.
Солнечный луч щекотно скользнул по щеке, вспыхнул мягким розовым огнем под закрытыми веками. Стало слышно, как гудит совсем рядом Садовое кольцо. Катя открыла глаза и не сразу поняла, где находится.
На часах было одиннадцать.
– Господи, а я ведь жива, и это чудо, – прошептала она, сладко потягиваясь, и как-то совсем по-новому ощущая собственное тело, – я жива… Все. Некогда разлеживаться. Надо отправляться к Луньку и прекращать этот ужас. Дать ему ключи от квартиры, объяснить, где лежит кассета, пусть он отправит туда кого-нибудь. Хорошо бы сначала позвонить, но Катя вспомнила, что записную книжку оставила дома, еще вчера утром не положила в сумку. А наизусть телефон Валеры не знала.
Она оделась, вышла в коридор и тихо позвала:
– Паша!
Никто не откликнулся. В квартире стояла тишина. Наверное, он еще спит. Не стоит будить. Пусть отсыпается. Катя отправилась в ванную. На стиральной машине лежало аккуратно сложенное белоснежное полотенце. На полочке у раковины – запаянная в пластик новая зубная щетка. Все как на заказ. Новую щетку он, вероятно, купил для себя. Придется воспользоваться.
После душа Катя привела себя в порядок, причесалась и подумала, что неплохо бы еще и кофе выпить. И вообще, надо разбудить все-таки Пашу, хотя бы поблагодарить, попрощаться.
Она осторожно приоткрыла дверь, заглянула в маленькую комнату. Там стоял незастеленный диван. Паши не было. Интересно, куда же он делся? Может, вышел в'магазин, купить что-нибудь к завтраку? Тогда надо его все-таки подождать.
Катя увидела огромный старинный платяной шкаф и зашла в комнату, чтобы взглянуть на себя в большое зеркало. На полу, между шкафом и диваном, валялся прозрачный полиэтиленовый мешок, набитый какими-то тряпками и сверху стянутый узлом. Катя всего на миг задержала на нем взгляд, и вдруг у нее сильно стукнуло сердце. Присев на корточки, она дрожащими руками разодрала узел, вытряхнула на поя содержимое мешка.
Это были женские вещи – черная шелковая юбка, лиловая блузка, парик. Ярко-рыжие длинные, вьющиеся крупными волнами волосы. Она подняла глаза, и взгляд ее уперся в небольшую темно-вишневую коробочку, которая одиноко стояла на поломанной постельной тумбе в углу. Французские духи «Мадам Жаме».
