Прошла ночь, наступило утро следующего дня, но Виктор все ещё не шелохнулся. Со стороны могло показаться даже, что он умер, и лишь едва уловимое дыхание опровергало это предположение. Очнулся Виктор так же внезапно, как и погрузился в сон. Непонятная, неосознанная тревога вдруг обдала душу спящего человека февральской стужей: на яхте он был не один!
Открыв глаза, Виктор Левшов увидел прямо перед собой лицо Курьева. Тимур сидел, привалившись спиной к переборке, и спокойно курил сигарету, выпуская, одно за другим, колечки дыма. На коленях у него лежал пулемет Дегтярева, реликвия времен Второй мировой войны.
— В траншее, за казармой нашел, — пояснил он, перехватив удивленный взгляд врага.
— Ну, что же, стреляй, — равнодушно отвернулся Виктор.
— Хорошо, — согласился Тимур. — Только попозже.
— А чего тянуть?
— Торопишься, — усмехнулся Тимур. — Потерпи. Немного осталось.
Будто в подтверждение его слов откуда-то издалека послышался характерный гул приближающего вертолета. Звук стремительно нарастал похоже, вертолет шел невысоко и на большой скорости.
— Ну, вот. Дождались.
— Вертолет прошел прямо над яхтой.
— Жестянка, «Ми-шесть», — скорчил презрительную гримасу Тимур. Потом, неожиданно для Виктора, вскинул ствол пулемета вверх, в открытый люк. Раздалась длинная, оглушительная очередь, трассирующие пули растаяли в небе.
— Не попал, — удивился Тимур.
Вертолет отклонился немного в сторону, описал большой круг над побережьем — и вновь пошел к яхте.
— Ну-ка! — Обрадованно покачал головой Тимур. — Давай, милок, поближе… не бойся!
Боковое окно вертолетной кабины открылось, и из него кто-то высунул длинный ствол.
Сквозь гул винтов приближающейся машины послышалась сухая дробь ответной очереди, пули плелиным роем прожужжали над яхтой и ушли в воду чуть в стороне.
— Видел? — Окликнул Тимур Виктора. — Уважают. И боятся! Товарищи в погонах… Еще один заход — и продырявят они твою посудину. А может, и нас с тобой заодно.
«Ми — шестой» вновь пошел на разворот, на этот раз по большой дуге.
— Этот ты зря, — Тимур встал во весь рост, высунулся из люка, положил ствол на гик и, прицелившись с упреждением на два корпуса, нажал спуск.
Даже со своего места на рундуке Виктор увидел, как от корпуса старенького вертолета в стороны полетели куски обшивки, из двигателей повалил черный дым, полыхнуло — и винтокрылая машина с оглушительным всплеском упала в воду.
— Все, — сплюнул Тимур на палубу. — Легко и просто.
— За что же ты так «папика»-то своего? Из пулемета… — поинтересовался Виктор.
— Папа мой там лежит! — Перебил его Тимур, мухнув рукой в сторону острова.
— Документы я нашел. Все сходится, мать моя так и рассказывала.
— Выходит, родственник ты мне? — Хмыкнул Виктор. — Вот уж, не ожидал…
— Плевать мне на твои ожидания! И на тебя плевать. Ты уже в прошлом остался. Нажму сейчас на курок — и все!
— Не нажмешь, — уверенно покачал головой Виктор. — Тебе ведь золото увидеть хочется.
— Или нет? Иначе, зачем было столько народу на тот свет отправлять, верно?
— Шурэна жаль, — цинично поджал губы Курьев. — Уж больно плакал в темном переулке.
— А Гарпушу?
— Нет, — удивился Тимур. — Да пес с ними со всеми! Ты о себе подумай. Скажешь, где золотишко — может, и поживешь еще. Не скажешь — буду убивать тебя долго и неприятно.
— Хорошо, — не стал спорить Виктор и незаметно для Курьева положил руку на задвижку носового люка. — Здесь оно. На яхте. Почти у тебя под ногами.
— Ты чего гонишь? — Не поверил Тимур.
— Карту возьми. Под рундуком.
— Не вижу, где? Темно.
— А ты свет зажги, — посоветовал Виктор.
— Сейчас, — кивнул Тимур и потянулся к выключателю…
22 августа следующего года в Санкт-Петербурге было свежо, но безветренно. Ближе к полудню отшумел один из последних летних ливней, сбил тугими струями пыль с тротуаров, взъерошил листву, истрепал бесконечные портянки объявлений.
Все, как и много лет назад. Свежо и немного прохладно. Щедро омытый дождями город хитро прищурился наполовину зашторенными окнами и тихо ждет окончания дня.
Ливень закончился. Скоро закончится и этот день.
В ожидании вечера нетерпеливо зааплодировали друг другу разбитые, разношенные двери парадных, выпуская на волю людей. Кого по делам, кого просто вдохнуть так недостающего горожанину свежего воздуха. Люди спешили, все вместе — и, одновременно, порознь, мало знакомые между собой, одинокие, неприветливые…
На улице Тамбасова, неподалеку от крайней парадной многоэтажного дома, врос в землю убогий, давным-давно разграбленный и раздетый местными автомобильными ворами «москвич». А чуть в стороне, в инвалидном кресле, почти неподвижно сидел хозяин машины. Щеку Виктора обезображивал длинный, извилистый шрам, ноги его были парализованы, а вместо левой руки чернел старой перчаткой протез.
В общем, никто так и не понял, как Виктору удалось выжить после взрыва на яхте. То ли ударная волна смилостивилась, то ли вода не приняла. Сам он совершенно не помнил, как оказался сначала на суше, а потом на больничной койке. Не помнил, откуда и как появилась мать с Дарьей, как привезли они его в Петербург… да, впрочем, и не важно это все было! Главное, теперь они здесь — все вместе.
Мать сейчас что-то готовит на кухне. А Дарья, Дашенька… Всего несколько минут назад она выкатила беспомощного мужа из парадной — и поспешила обратно: заботы-хлопоты, пеленки-распашонки… Меньше года назад у них родилась дочь. Красавица. Виктор был счастлив.
Плевать на ноги и на дурацкий протез! Плевать, что память вернулась не вся, а только случайными, странно подобранными обрывками. И совсем уж не важно, что денег в обрез, а у старенького «москвича» больше нет колес.
Зато, у кресла-каталки колеса есть. И одна рука осталась, вполне рабочая. И есть дочь, и есть мать, и есть Дарья… Время от времени, жена выглядывает во дворик и машет ему рукой. Следит, чтобы никто не обидел. Говорит что-то ласковое, доброе, но по губам не разобрать…
Внезапный страх сковал холодом сердце Виктора.
Вдоль дома, под окнами, будто предательский выстрел из прошлого, скользнула тень. Нет, не тень даже, а матовый отблеск угасающего дня, призрак, первый предвестник приближающейся темноты. Или, все-таки человек? Тот, который… нет, не может быть! Тот ведь умер, разорван в клочки, скормлен рыбам!
Виктор вспомнил, как глупо взлетела вверх мачта. Вспомнил, как перетянутыми гитарными струнами лопались шкоты, как борт яхты вдруг выгнулся — и раскололся на тысячи щепок…
Однако, это был Курьев. Это не мог быть никто другой.
Страшный гость прошел мимо беспомощного инвалида в коляске, равнодушно и без особого интереса скосив глаза в его сторону. Потом, все-таки, зло ухмыльнулся и кивнул головой на окна квартиры, в которой жили самые дорогие Виктору люди. Кивнул — и коротко чиркнул себя ребром ладони по горлу.
Все, понял Виктор. Конец. Расплата…
Он изо всех сил ухватился за колесо кресла-каталки, рванул — но не сдвинулся с места. Рванул ещё раз, еще… напрасно! Тогда, пересиливая боль и головокружение, Виктор свалил кресло на бок, и пополз. В глазах потемнело, огненные круги пчелиными жалами впились в мозг, но он продолжал передвигаться, царапая ногтями асфальт, извиваясь и плача.
— Нет, — закричал он без звука. — Нельзя! Я не дам… не позволю! Там же дочь, мать там, Дарья!
— Даша… Она же сильная! Она мудрая, предусмотрительная… неужели она ничего не видит?
Будто услышав его мольбы, жена снова выглянула в окно. Взмахнула рукой, припала губами к стеклу…
Виктор замер.
В руке Дарья сжимала остро отточенный хирургический скальпель. И лицо её неузнаваемо изменилось, стало сразу каким-то чужим, равнодушным, холодным. И в глазах больше не было ласки и теплоты — только злоба и хитрость.
— Огненный Лис! Будь ты проклят… — теряя сознание, прохрипел Виктор. Выпусти меня из этого круга! Выпусти, Огненный Лис!
Мир вокруг потерял очертания, потемнел и иссяк.
… Всего через мгновение Виктор открыл глаза:
— Почудилось, что ли? Брехня какая-то… ну, конечно, брехня!
Он прекрасно все помнил и понимал. Несколько минут назад тяжело откатились всторону проржавевшие металлические ворота «учреждения» УВ 14/5, но Виктора через них не выпустили.
— Не положено! — Сухо отрезал гражданин начальник, и Виктор Сергеевич Левшов отправился на свободу с чистой совестью, как все нормальные люди через двери контрольно-пропускного пункта.
Вышел и, остановившись неподалеку, стал удивленно осматривать и ощупывать себя с головы до пят.
