После безупречно диетического ланча Барнаби вернулся в дежурку. Хотя было всего лишь три часа, некоторые оперативники уже возвратились. Троя среди них не было. Он отправился дальше изводить Клэптона, исходя из принципа: знакомый грешнику дьявол скорее влезет к нему в душу, чем дьявол, который с ним не знаком. Особенно если уже при первой встрече грешник чуть не обделался со страху.
Барнаби в третий раз взялся за показания Эми Лиддиард. При втором чтении у него опять возникло смутное чувство, будто в ее словах есть какая-то нестыковка, однако он так и не понял какая.
Любопытно, нет ли противоречий между тем, что она сказала ему лично в участке, и ее репликой в то утро, когда началось расследование? Интересующую его фразу следовало искать в файле «Лиддиард Г.», потому что Гонория с ее высокопарными тирадами тогда полностью доминировала в разговоре. Эми, насколько запомнил Барнаби, удавалось вставлять слово лишь урывками.
Оставив свой компьютер, он подсел к ближайшему свободному и начал поиски. Набрал несколько слов и вспомнил вдруг о своем bête noire, о задании, которое дал Мередиту на утренней летучке. К глубокому недовольству Барнаби, поручение уладить дело с отпечатками пальцев Гонории дало результат противоположный ожидаемому. Юнец вернулся и доложил, что мисс Лиддиард ни под каким видом не пойдет в участок, но готова, если лично Мередит будет присутствовать при процедуре, сотрудничать со следствием у себя дома.
Барнаби зажмурился от зеленого сияния монитора. Он вспомнил ответы Гонории, в основном отрицательные. Перечитал их еще раз. Да, так и есть. Эми всего лишь задала один вопрос дрожащим голосом и обронила еще одну фразу, касающуюся быта: «Сначала я сделала нам какао…» Здесь ее грубо оборвала золовка. Барнаби тогда не придал этому значения. Прерывать других было свойственно Гонории, да и, скорее всего, рассказ о приготовлении какао ничего не добавил бы к характеристике момента.
Старший инспектор пошевелил мышью, отмотал назад, посмотрел контекст фразы о какао, начав со своего вопроса к Гонории:
Б: Вы сразу пошли отдыхать?
Г: Да. У меня разболелась голова. Гостю разрешили курить. Отвратительная привычка. Здесь бы ему этого никто не позволил.
Б: А вы, миссис Лиддиард?
Э: Не то чтобы сразу. Сначала я…
Барнаби вскочил и отодвинул свой стул с такой быстротой, что тот врезался в стол позади, за которым сидела его сотрудница. Она подскочила и изумленно воззрилась на старшего инспектора. Пробормотав извинения, он бросился к собственному компьютеру и быстро нашел то, что искал. Это было в самом начале. Он спросил у Эми, пошли ли они сразу домой из «Приюта ржанки» после встречи, и что она ответила?
Э: Да. Я сделала горячее какао, а потом поднялась к себе наверх поработать над книгой. Гонория пошла со своей работой в кабинет.
Тут, безусловно, было противоречие, но совсем небольшое. Ну очень маленькое! Будь оно еще хоть чуть-чуть поменьше, он бы… Волнение Барнаби погасло, так и не разгоревшись. Что такое слова, в конце концов! Особенно такие расплывчатые, как «пойти отдыхать». Для кого-то это значит «принять ванну», для кого-то — «залечь в свою берлогу, налить себе виски и надеть наушники». Вполне возможно, для Гонории «пойти отдыхать» — значит «пойти к себе в кабинет почитать».
Но она сказала, что у нее болела голова. Барнаби проклял себя за небрежность. Почему он не сформулировал свой вопрос точнее? Вы сразу легли спать? Или даже так: вы сразу поднялись наверх? Тогда — если, конечно, предположить, что Эми говорит правду, — он бы поймал Гонорию на преднамеренной лжи. Барнаби даже слегка забеспокоился, осознав, какое удовольствие доставляет ему эта мысль, как бы он порадовался возможности предъявить ее Гонории.
Он еще раз перечитал показания обеих женщин, но того, что объяснило бы его странное ощущение, так и не нашел. Маленькое противоречие, наверно, и было той мышью, которую родила гора.
Он вздохнул, закрыл оба файла и открыл файл Лоры Хаттон. Быстро пробежав глазами изложение первой, совершенно непродуктивной встречи, он перешел ко второй, когда она слишком много выпила, плакала и обижалась на мужчину, который, как ей казалось из чистой вредности, отказывался влюбиться в нее.
Барнаби читал очень внимательно, полностью сосредоточившись, вытеснив из сознания все остальное. Как и раньше, он искал противоречивые или просто небрежные фразы. К сожалению, все ее признания — визит к Хедли летом, кража фотографии, ночные скитания от несчастной любви — по самой своей природе были таковы, что их правдивость не поддавалась проверке.
Звяканье фарфора, вкусный запах кофе. На его столе появилась чашка с блюдцем.
— А! — Барнаби понял, кто принес ему подкрепиться. — Вы вернулись. Какие новости на Лондонской фондовой бирже?
— Там переходят на бинго, я слышал.
— Не испытывайте моего терпения, сержант. Я не в настроении.
Трой, надев мину «а что я такого сделал?», сел и развернул шоколадную конфету, начиненный помадкой конус с половинкой грецкого ореха вверху.
— Отлично провел время.
— С Клэптоном?
— Скорее, без Клэптона.
— Как это?
— Я поехал в школу, там сказали, что он рано ушел. Поехал к нему домой — жена говорит, он у матери. Приезжаю к матери — и что же мы видим?
Дверь открыл Клэптон-старший и был так потрясен видом полицейской машины прямо перед крыльцом (хотя Трой заявился даже не в форме), что схватил визитера за руку и буквально втянул его в дом. Обычно-то бывает наоборот…
Когда дверь за сержантом захлопнулась, появилась миссис Клэптон в подарочной упаковке из блестящего нейлона. Она всплескивала пухлыми ручками и восклицала: «Он не выходит из туалета!»
Он так и не вышел, несмотря на уговоры сержанта Троя, весьма четко проартикулированные и произнесенные очень громким голосом, чтобы заглушить поп-музыку, грохочущую внизу.
Когда сержант отказался от дальнейших попыток, мистер и миссис Клэптон проводили его до самых ворот. Какие-то люди проходили мимо полицейской машины, и миссис Клэптон громко сказала: «Мы, конечно, будем поглядывать, не появится ли он, сержант. Это очень грустно, когда человек теряет свою собачку».
Трой так ловко разыграл сцену в лицах, что Барнаби от души рассмеялся.
— Получить ордер на задержание, шеф? Привезти его сюда?
— Может быть, завтра.
— Я выяснил, что такое «слэнгвэнг».
— Какой-какой слэнг?
— Эта его дурацкая пьеса.
— А, да! И как вы это выяснили?
— Посмотрел в словаре.
— Что? Вы посмотрели?.. — Барнаби все-таки не успел остановиться вовремя. Боже мой, что за противные, начальственные привычки! Да еще говорить это вслух… — Простите, Гевин. Правда, простите.
— Ничего. — Но Трой покраснел. — Это понятно. Я не ученый, чего уж там. Мы купили словарь для Талисы Лин. Ну, когда она начнет учиться, домашние задания будет делать.
— Так что же это такое — «слэнгвэнг»?
— Громкая оскорбительная ругань. По-моему, он претенциозный мерзавец. Правильно я подобрал слово?
— Еще как правильно.
Барнаби допил свой кофе, отставил чашку и уже собирался совершить еще одну мини-вылазку в стан Лиддиардов, когда вернулись несколько человек. Ни с чем, как он сразу понял. Вид у них был скучный и слегка обиженный, как у людей, которых несколько часов гоняли неизвестно зачем, хотя результат они могли вам предсказать заранее.
К столу старшего инспектора подошел констебль Уиллаби. Он явно испытал облегчение, когда Трой удалился, потому что не единожды страдал от резкостей сержанта. Барнаби указал ему на свободный стул, и Уиллаби сел, аккуратно положив фуражку на колени, а блокнот — в фуражку.
Барнаби приготовился слушать, со смешанным чувством жалостливого раздражения. Немного нашлось бы умельцев так скруглять острые углы, как этот. Парню либо надо как-то встряхнуться, либо попрощаться с работой в полиции. Барнаби подозревал, что второе более вероятно, и только надеялся, что обойдется без нервного срыва.
