Ян Флеминг - Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун

Он подошел к столу и нажал маленькую бронзовую кнопку звонка. Вошел Милый.

— Ступай в радиоузел, надо, не теряя времени, связаться с Афинами. Через пару минут я подойду к наушникам.

— Но ведь тогда мы обнаружим радиоточку! Аре некий сжал свои маленькие кулачки. Когда-нибудь этот раздолбай сведет его с ума. Генерал утрированно терпеливым тоном продолжал:

— Да, Милый, обнаружим радиоточку. Именно. А теперь ступай и выполняй приказание! И пусть один из грекоз — толстяк — сходит в госпиталь и все разузнает о… нет, пусть лучше придет ко мне.

Грек пришел, получил инструкции и был отпущен с обычной для Арийского вежливостью. (Оказавшись за дверью, грек не замедлил сделать традиционный жест из пяти пальцев, означающий в этих местах грубое «совсем свихнулся».) После этого генерал поднялся в крошечную раскаленную клетушку на верхнем этаже, где помещалась радиостанция и телесвязь с Афинами и Пловдивом, через которую, при необходимости, можно было установить связь и с Москвой. Этим каналом разрешалось пользоваться только в чрезвычайных ситуациях, когда решались вопросы войны и мира. Комнатка провоняла потом и дешевыми русскими папиросами. Большую часть пространства, остававшегося от серого эмалированного передатчика, занимала разобранная постель. Аренский вынул надушенный одеколоном шелковый платок и начал дышать через него.

Радист, москвич с бычьей шеей и отросшей щетиной, протянул Аренскому микрофон, тот поднес его к лицу.

Процедура была утомительной и невероятно долгой, вой атмосферных помех, сопровождавший и размывавший доносившийся издалека голос, действовал на нервы. Однако к исходу этой двадцатиминутной агонии ситуация полностью прояснилась. Аренский поблагодарил радиста и, обливаясь потом, покинул комнату.

Спускаясь по широким белого камня ступеням на террасу, где он собирался посидеть в тени и с наслаждением выпить стакан холодного лимонада, Аренский почти улыбался, довольный тем, как ловко подготовил он ответы. Почему не поступило сообщение о перестрелке — «насильственном увольнении управляющего и двух представителей»? Потому что передатчик оказался с дефектом. А на ремонт ушло много времени. Его привели в порядок только пару часов назад. Почему же тогда не сообщили сразу? Потому что решено было подождать условленного времени выхода в эфир, 12. 00. Почему не было доложено о прибытии Бонда — «опасного английского конкурента»? Потому что к тому времени, когда план по его захвату провалился, передатчик вышел из строя. Принесены извинения плюс заверения в том, что помощник управляющего полностью владеет ситуацией.

Удобно развалившись, Аренский сидел в плетеном кресле и потягивал лимонад. Увлеченный размышлениями, он даже совершенно искренне улыбнулся. Как это похоже на бедного Петра Григорьевича — думать, будто он сможет справиться с Бондом в одиночку. Как похоже на него — не обеспечить должного ухода за системой радиосвязи. И как безнадежно в его духе — погибнуть в схватке между двумя противоборствующими бандами уголовников. Думать плохо о старом друге было горько, но все-таки хорошо, что Петр погиб, не успев натворить больших бед.

Бонд… Аренский предвкушал встречу. И не только ее. Как бы это было приятно и полезно для его карьеры — иметь возможность отрапортовать министру:

«У меня есть один пленник, который может быть вам небезынтересен. Некий преступник по имени Бонд. Нет, довольно странно, но схватить его оказалось не так уж сложно». Затем, когда конференция завершится, Бонд выхватит пистолет, и генерал будет вынужден пристрелить его в целях самообороны. Великолепно.

Спустя минуту Аренский вполголоса по-английски произнес: «Человек, который убил Джеймса Бонда» и мелко захихикал.

— Возвращаются.

Лицас отнял от глаз бинокль фирмы «Негретти энд Замбра» и поставил его перед собой на крышу надстройки. Сквозь солнечные блики Бонд с трудом различил неподвижное пятно, каким издали казалась шлюпка, только что появившаяся из-за мыса, за которым скрывался безымянный островок. «Альтаир» бросил якорь в тесной бухточке, которую со всех сторон обступали уходившие глубоко под воду отвесные гранитные скалы. Здесь, на пустынном северном побережье Вракониса они были полностью укрыты от посторонних взглядов, что их вполне устраивало. Пришвартованный к причудливому выступу скалы и прикованный якорем к ее подводному продолжению каик покачивался на воде.

— А что было дальше, Нико? — спросил Бонд, сидя в чудом уместившемся на крошечной палубе шезлонге. — Кстати, где находится эта Капудзона?

— В горах Македонии. Там живут крепкие люди. И хотя мне они не по душе — много среди них болгар и турок — но люди они крепкие. Ну так вот, как только штабная машина выехала за пределы деревни и уперлась в завал, из-за камней выскочили партизаны и обрушили на врагов море огня, все гитлеровские полковники были перебиты… Фон Рихтер командовал тогда ротой поддержки пехотного батальона СС, который был поблизости на учениях. Немцы получили новый приказ, в соответствии с которым ни одно нападение партизан не должно было оставаться без скорой и… жестокой расправы. А у фон Рихтера и без того уже давно чесались руки… Не прошло и двух часов, как он оцепил деревню, и всех жителей выстроили на площади. Женщинам и детям младше четырнадцати лет велели войти в школу — большое деревянное здание. Фон Рихтер приказал своим головорезам запереть двери, облить стены бензином и поджечь их. Некоторые матери пытались вытолкнуть своих детей через окна, но автоматчики держали окна под прицелом. Остальных жителей он приказал расстрелять. Всего погибло 208 человек. Обо всем этом рассказали потом два старика, спасшиеся чудом.

После короткой паузы Лицас продолжал.

— Об одном никогда не забуду. Фон Рихтер стоял у дверей школы и, когда видел симпатичного малыша, трепал его по щечке, словно добрый дядюшка, любезно заговаривал с матерью. О, немцы умеют ценить семейный очаг.

Последние слова были произнесены хриплым, сдавленным голосом. Лицас повернулся спиной. Бонд поднялся и молча положил руку на его могучие плечи.

— Обещай, что отдашь его мне, Джеймс. Я должен убить его сам, понимаешь?

— Да, Нико, обещаю.

Бонд отошел и стал наблюдать за приближавшейся шлюпкой. Теперь он уже способен был разглядеть голубую рубашку Ариадны и ее сверкавшие на солнце белoкурые волосы. Он помахал ей, она в ответ помахала ему. Слава Богу, она снова рядом. Он понял вдруг, что страстно желает видеть ее — не обладать ею, а именно видеть лицо, касаться рук; по отношению к другим женщинам он никогда ничего подобного не испытывал.

Неожиданно внимание Бонда привлекло какое-то движение на склоне возвышавшегося над шлюпкой холма. Кто-то осторожно карабкался по крутому склону, продираясь сквозь груды камней и заросли кустарника. Движения человека были неловки, казалось, он превозмогает страшное увечье. Из чистого любопытства Бонд поднял бинокль, однако к тому времени, когда он поднес его к глазам, на склоне уже никого не было.

Выложенная неровными каменными плитами терраса, где полковник Сун сидел в данный момент, как и все остальные его владения на острове, была обустроена гораздо более скромно, чем резиденция его русского коллеги. Кроме того, выходя фасадом на внутреннюю часть острова, домик был и более уединен. Любопытному чужаку пришлось бы запастись изрядным терпением, а также обладать определенными профессиональными навыками, чтобы вначале вскарабкаться по обрывистому склону холма, а затем незаметно спуститься по противоположному склону, заросшему колючим кустарником и усеянному громадными осколками гранита и мрамора — некоторые были бесформенны, другие имели странную геометрическую регулярность, словно строительные блоки какого-то колоссального недостроенного святилища.

Человек, проделавший весь этот путь и теперь представший на террасе перед полковником, был действительно в физическом отношении очень крепок. Иначе как бы он смог проделать этот нелегкий путь, получив вначале обширные ожоги второй степени, проведя затем час в воде и пройдя наконец пять миль под палящими лучами солнца вверх по закрывавшему дом кряжу. Его левая рука была перебинтована и подвешена на перевязи, из-за чего он дважды, не удержавшись, срывался вниз во время своего спуска. Поскольку, наряду с крайним утомлением, он еще не вполне преодолел шок, его история звучала путанно и с повторами.

Суну приходилось мириться с этим. Сложив руки на коленях, он сидел на стуле из оливкового дерева, абсолютно выпрямив спину, что через пять минут вызвало бы в теле любого европейца болезненное напряжение мышц, и почти доброжелательно рассматривал этого неприметного мелкого жулика из Пирея, который вытерпел все эти муки всего за две сотни американских долларов. Между ними на поролоновых подушках вольготно расположилась Дони Мадан, на которой было одето лишь черно-зеленое бикини, что не больно соответствовало ее функции переводчика. То и дело она через соломинку шумно втягивала в себя мутноватый напиток из высокого бокала.