Сделала вдоль дороги шаг, еще один, немного прошлась и нашла, наконец, нашла то место, где стояла машина. А место ей указали несколько уже слегка подсохших на сильном жарком солнце окурков. Да, в ту ночь они были размокшими, каплями дождя их даже вдавило в землю, но теперь они просохли, окрепли настолько, что их можно было взять в руки, не опасаясь, что они расползутся. И вздох облегчения вырвался из касатоновской груди — окурки были короткими, выкуренными до самого фильтра. Но что больше всего ее обрадовало — они были коричневыми. Более того, взглянув на них внимательнее, да с близкого расстояния, да при ярком солнце, она увидела на них вполне различимую темную губную помаду.
Касатонова даже понюхала один из окурков, но нет, кроме тяжкого духа пепельницы ничего не различила. Всего она нашла пять окурков, возможно, их было больше, но не исключено, что некоторые из них, выброшенные из машины, упали на асфальт, и их попросту смыло дождевой водой вот в этот самый канализационный люк. Люди здесь бывали редко, и они не успели еще забить чугунную решетку отходами своей бестолковой жизни — целлофановыми пакетами, раздавленными пластмассовыми бутылками, битым стеклом и прочей дрянью, которой обычно забиты все подобные решетки.
— Интересно, — протянула Касатонова вслух обычное свое словечко, не один раз доводившее до бешенства едва ли не всех начальников, с которыми ей пришлось работать, пока не вышла, наконец, на вполне заслуженную пенсию. — Инт-е-р-е-е-сно, — повторила она еще протяжнее, но на этот раз в ее голосе прозвучало уже нечто угрожающее.
* * *
Гордюхин подготовился к встрече гостьи куда более основательно, чем можно было ожидать. Так участковые понятых не встречают, не чествуют. Место ему выделили не самое лучше, но неплохое — однокомнатная квартира на первом этаже, с маленькой кухней и подтекающим унитазом, к тому же окна выходили на грохочущий машинами проспект. Но все-таки это была однокомнатная квартира, и Гордюхин обосновался в ней всерьез и надолго.
Едва войдя в прихожую, Касатонова издали увидела в комнате накрытый стол.
— Интересно, — протянула она по привычке, разглядывая увешанные инструкции, положения, плакаты. На окне висела штора, служебный стол был накрыт клеенкой, вполне домашней клеенкой, с цветочками и ягодками. На столе стоял чайник, две чашки, тарелка с черными пряниками и даже несколько конфет, судя по их обнаженному виду, из какого-то шоколадного набора.
— А в холодильнике шампанское, — добавил Гордюхин, заметив, что гостья закончила осмотр помещения.
— Вы всех понятых так встречаете?
— Только избранных.
— Избранные — это какие? Чем они лучше всех прочих? Отношением к делу?
Образованием? Внешними данными?
— Всего понемножку, Екатерина Сергеевна, всего понемножку. — Присаживайтесь. Чай? Кофе?
— Чай.
— Мне казалось, что вы пьете кофе.
— Кофе я пью дома. Это целый процесс. Поджарить зерна, смолоть, засыпать в холодную воду... Ну и так далее. Приходите, угощу.
— Приду, — кивнул Гордюхин. — Обязательно приду.
— Какие новости на нашем фронте? — Касатонова сама положила в чашку пакетик с чаем, залила его кипятком, бросила два кубика сахара и, взяв из тарелки пряник, разломила пополам. — Хорошие пряники, — похвалила она.
— Чем?
— Съедобные. Обычно пряники подают, когда они уже окаменели. А эти ничего, свежие.
— Полчаса назад купил.
— Так что говорит капитан Убахтин?
— Склоняется к версии о переделе собственности. Балмасов, видимо, был хорошо знаком с убийцей. Сам впустил его в дом, угостил виски.
— Я этого не подписывала!
— Во время второго осмотра, вчера... Свинтили крышку с початой бутылки. На крышке капельки виски, на горлышке тоже.
— А отпечатки?
— Никаких. Даже самого Балмасова. Это вам о чем-то говорит?
— Говорит, — кивнула Касатонова. — Если с бутылки стерты отпечатки, значит, ее держал в руках убийца, значит, не только хозяин, но и гость разливал виски. Значит, сидели долго, курили, беседовали.
— А почему вы решили, что курили? — спросил Гордюхин.
— На пепельнице есть отпечатки пальцев? — спросила Касатонова.
— Нет.
— Балмасовских тоже нет?
— Никаких.
— Вот и доказательство. К тому же на столе зажигалка... Значит, за столом был хоть один курящий.
— Зажигалка? — удивился Гордюхин. — На столе?
— А вы не помните?
— Что-то было... Убахтин послал на фабрику ревизию — проверить финансовое состояние, установить деловых партнеров, поставщиков, оптовиков... Ну, и так далее. Среди них должен засветиться человек, которому выгодно убрать Балмасова.
Касатонова, не торопясь, откусывала маленькими кусочками пряник, прихлебывала чай, изумленно смотрела сквозь очки на Гордюхина, поражаясь его знаниям, опыту, проницательности.
— Вы так смотрите на меня, будто вам не нравятся пряники, — сказал Гордюхин.
— Пряники мне как раз нравятся, я даже подумываю, не прихватить ли мне с собой два-три.
— Сколько угодно! — обрадовался Гордюхин.
— Спасибо. Вот вы только что перечислили людей, которым может быть выгодна смерть Балмасова. Все это посторонние люди, они всего лишь партнеры... Но ведь убийца может оказаться среди его сотрудников, вам не кажется?
Зазвенел телефон, Гордюхин поднял трубку, долго кому-то что-то втолковывал, раздражался, начинал заново и, наконец, закончив разговор, положил трубку. Касатонова, занятая своими мыслями, не слышала ни единого слова, но когда Гордюхин вышел на кухню, она увидела, все-таки увидела хитрая баба, как, возвращаясь, он мимоходом взглянул на себя в маленькое зеркало, прикрепленное к стене в прихожей, поправил волосы, подвигал плечами, расправляя на себе китель.
А что его расправлять, тесноват был китель для гордюхинского тела, явно тесноват.
— Так на чем мы остановились? — спросил он.
— Я осмелилась предположить, что убийца может обнаружиться и среди ближайших сотрудников Балмасова.
— Вполне может, — легко согласился Гордюхин. — И эта версия отрабатывается, и эту возможность Убахтин предусмотрел.
— А еще не исключена личная неприязнь, — Касатонова осторожно подводила Гордюхина к своей версии.
— Екатерина Сергеевна... — Гордюхин помялся. — Я вижу, пряники понравились настолько, что с собой вы уже ничего унести не сможете... Но у меня есть еще одна упаковочка... Если позволите, я вам ее подарю.
— Ни в коем случае! Вы здесь умрете с голоду!
— А когда я приду к вам в гости, а я приду в гости очень скоро... Вы и отдаритесь. Принимается?
— С одним условием!
— Заранее согласен.
— Вы не будете отметать версию личных взаимоотношений Балмасова со своим окружением.
— Ни в коем случае! Прямо сейчас я отправляюсь на балмасовскую фабрику, чтобы разнести вот эти повестки, — Гордюхин выхватил из кармана пачку повесток и помахал ею в воздухе. — Я разнесу эти повестки, хотя знал бы кто, как мне не хочется туда ехать! Убахтин попросил по-дружески, я согласился... Если б мы с ним не выпили вот за этим столом по сто грамм, если бы потом не добавили еще по сто... Я бы не дрогнул. А так — дрогнул.
— Но ведь повестки можно и почтой доставить... — неуверенно проговорила Касатонова.
— Можно. Но! Во-первых, на это уйдет неделя, а во-вторых, придет по этой повестке только тот, кто захочет прийти. А кто не пожелает — не придет. Скажет — не получал. Скажет — не прочитал. Скажет — не осознал. Скажет, подумал, что пришел счет за газ, за воду, за электричество!
— Надо же, — протянула Касатонова. — Как интересно... — она постучала ноготками по поверхности стола, накрытого цветастой клеенкой, посмотрела в окно на проносящиеся мимо грузовики с расписанными рекламой кузовами, опять постучала ноготками, на этот раз по пустой чашке, отчего стук получился звонким и даже как бы праздничным, и, наконец, в упор посмотрела на участкового. — Я разнесу эти повестки. Тихо! — она повысила голос, заметив, что Гордюхин хочет ее перебить. — Тихо, Николай Степанович... Я разнесу эти повестки, каждого заставлю расписаться в получении, и все они, как миленькие, завтра же будут у ваших дверей.
— Вообще-то лучше бы им прийти к Убахтину. — Он их вызывает, он будет их выворачивать наизнанку и всматриваться в их изнанку хорошо вооруженным взглядом. Но дело не в этом... Зачем вам эта обуза, Екатерина Сергеевна? Вам больше нечем заняться?
— Да! — почти вскрикнула она. — Мне нечем больше заняться, дорогой Николай Степанович! И если вы не отдадите мне сейчас эти повестки, я просто увяжусь за вами и тоже поеду на мебельную фабрику, которую вы так точно назвали балмасовской. Я — понятая! Я уже в деле! И вам не удасться, — Касатонова поводила перед носом отшатнувшегося Гордюхина указательным пальцем, — вам не удасться отшить меня! Убит мой сосед! И моя обязанность сделать все возможное, чтобы преступник был найден в кратчайшие сроки и достойно покаран в полном соответствии с действующим законодательством! Вот! — она перевела дух, закончив фразу, — длинную, пустую, но верную с юридической точки зрения.
