После возникло обозначение: «Токсикологическое отравление».
– Тут не мешало бы еще добавить вторую тему: «серийные убийства», – заметила Белла Григорьевна. – Но в то время это понятие еще отсутствовало в практике.
Возникли кадры. Катя смотрела на экран. Черный прямоугольник в земле, сотрудники милиции – в старой еще «синей» форме, которая на черно-белой кинохронике выглядит черной, с лопатами. Какие-то деревья на заднем плане, обелиск. Вот камера показывает крупным планом гроб, извлеченный из земли.
– Фильм начинается демонстрацией серии эксгумаций трупов жертв, – сказала Белла Григорьевна. – Причем происходило это уже после задержания Любови Зыковой. И в разных городах Советского Союза, потому что она до 1955 года постоянно переезжала, кочевала по стране. Вот видите перечень городов, где возбуждались дела по фактам подозрительных смертей.
Ялта…
Сочи…
Новороссийск…
Харьков…
Воронеж…
Горький…
Катя читала перечень, возникший на экране. Шли какие-то цифры, литеры, видимо, номера уголовных дел, впоследствии объединенных в одно производство.
Затем возник великолепный вид: с высоты на море, кущи деревьев, крыши домов. И снова черный квадрат ямы в земле и сотрудники милиции.
– Эксгумация трупа жертвы на кладбище в Ялте, – Белла Григорьевна прочла надпись титров. – Тут еще последуют подобные кадры, наберитесь терпения.
В темной просмотровой…
Черно-белая хроника давнего преступления.
– А кого она убивала и за что? – спросил представитель «Петровки, 38».
– Смотрите фильм, поговорим потом, мне трудно смотреть, читать, вспоминать, что я уже тут видела, и отвечать на ваши любопытные вопросы.
– Значит, вы все же смотрели эту пленку? – спросила Катя.
– Смотрела. Давно. Это наша обязанность, как хранителей архива.
Далее шли кадры прозекторской судмедэксперта и криминалистической лаборатории – очень натуралистичные. Со всеми деталями, с тем, что лежало на столах для вскрытий. Лиц экспертов не показывали – только руки в резиновых перчатках, затылки. Затылки над микроскопами, руки, что-то капающие из пробирок на стекла.
«Во всех случаях токсикологических экспертиз эксгумированных останков обнаружены следы ядов – в 6 случаях стрихнина и в 3 случаях в Горьком – таллия». Надпись возникла на фоне темного кадра. Как эпилог первой главы.
– Значит, всего девять случаев отравлений? Девять жертв? – спросил неугомонный представитель «Петровки, 38».
– Девять взрослых жертв в разных городах, где она жила и работала в период с 1948 по 1955 год. Потом произошел тот самый случай, после которого ее и арестовали. Но это дальше, по ходу фильма. А сейчас вы увидите место ее работы.
И возникли кадры… цирка. И даже звук бравурного марша, обрывки его просочились сквозь помехи и ударили по нервам.
Арена со скачущими лошадьми, белые султаны, алые – на пленке черные попоны. Воздушные акробаты под куполом, перелетающие с трапеции на трапецию.
– Это объясняет то, что она так много ездили по Союзу. С разными цирками, где работала: сначала акробаткой, но недолго, потом в подтанцовке в кордебалете при номере мотоциклистов, это самый модный номер был тогда – «мотоцикл под куполом цирка». И позже, в последние годы, – кассиршей. Потом она бросила цирк. Может, испугалась – слишком много смертей уже на ней тогда висело. Слишком много жертв, которых она отправила на тот свет с помощью яда. Хотя вряд ли, она ничего никогда не боялась. Никогда ничего и никого – ни на войне, ни потом… Возраст, наверное, стал брать свое. Она с 1918 года, после тридцати пяти в кордебалете делать нечего даже такой двужильной лошади, какой она всегда слыла.
– А она что… воевала? – спросил удивленно Тим Марголин.
– Смотрите хронику. – Белла Григорьевна явно давала понять, что комментарии ее поступят лишь тогда, когда она сама того захочет, не сможет смолчать.
Последующие четверть часа монотонно шли кадры кабинетов и допросов. Лиц следователей камера не показывала, а вот свидетелей давала крупным планом – мужчины: одетые так, как ходили в пятидесятых – в дешевых костюмах, некоторые в толстовках, другие в расшитых украинских летних рубашках; женщины: и очень симпатичные молодые модницы – завитые, в ярких летних платьях, и фабричного вида – работницы в платках и телогрейках. Они отвечали на вопросы, и на всех лицах застыло одинаково напряженное выражение – недоумения, страха.
«По делу допрошено более 150 свидетелей» – возникли пояснительные титры.
– Ясно, что все это лишь косвенные свидетельства. Из прямых доказательств – лишь наличие следов яда в останках жертв. И затем показания по последнему эпизоду, случившемуся в Подмосковье, – сказала Белла Григорьевна.
– Где именно у нас в Подмосковье? – спросила Катя.
– Промышленный город Электрогорск, – Белла Григорьевна прочла название по титрам.
– Где?!
– Электрогорск, вот написано же, – Тим Марголин кивнул на экран. – Мы туда выезжали, и не раз. Там еще трамвай у них по городу бегает.
Катя увидела на экране изображение заводских корпусов и высокую трубу, из которой валил черный дым. Индустриальный пейзаж, который обожали киношники пятидесятых и воспевали в лирических мелодрамах из «рабочей жизни».
Затем возникли кадры лесного массива, дороги, забора, ворот, распахнутых настежь, потому что туда въезжал милицейский автобус – точь-в-точь как в телефильме «Место встречи изменить нельзя».
И вывеска – «Пионерский лагерь «Звонкие горны». Добро пожаловать, друзья!».
А потом сразу появились кадры палат местной больницы – пустые койки и растерянные, испуганные лица врачей.
– Вот мы и подошли к эпизоду по Электрогорску. Именно здесь она получила прозвище «Отравительница детей». Уже после ареста, конечно, – Белла Григорьевна сняла очки. – Какая же тварь… гадина… А мы теперь сидим и смотрим на ее художества. Пленку сто лет под замком храним. Она дала яд таллий детям. Отравила ядом. Семь подростков скончались в этом лагере «Звонкие горны», куда она устроилась учительницей физкультуры летом 1955 года.
Никто из сидящих в просмотровой не произнес ни слова, пока шли кадры опустевших больничных палат. Затем снова возникли кадры лагеря – чисто подметенные, посыпанные песком дорожки, деревянные корпуса, где размещались пионерские отряды, умывальники, спортивная площадка, окруженная соснами, берег реки с песчаным пляжем.
Съемка пионерского лагеря производилась погожим солнечным днем, но уже осенью – видно, где-то в сентябре. Сквозь листву камера брала крупным планом сочные тяжелые гроздья рябины – багряные, но на пленке черные.
Все казалось черным, одетым в траур.
– Когда же мы увидим ее? – спросил Тим Марголин.
– Сейчас. Вот смотрите. Какой была Любовь Зыкова.
Крупный план. Женщина. Блондинка. В пестром летнем платье по моде пятидесятых годов – с юбкой солнце-клеш. И короткая безрукавка – болеро.
Женщина сидит на стуле. Свет ярко направлен ей в лицо, но она не отворачивается ни от света, ни от камеры.
Затем со светом что-то делают, регулируют его там, в кадре, чтобы он не бил в глаза, не слепил – ни ту, которую снимают, ни тех, кто смотрит кинохронику.
Женщина в кадре смотрит прямо на вас.
Женщина тридцати с лишним лет – крашеная блондинка с завитыми волосами смотрит прямо на вас.
Самый крупный план дает камера.
Любовь Зыкова – титры, точно высеченная надпись на гранитной кладбищенской плите.
Губы, накрашенные помадой – алой, наверное, но которая, как и все яркое на этой старой пленке, кажется черной, движутся. Она что-то говорит в кадр, на камеру.
Она что-то говорит.
И смотрит зорко и внимательно прямо в камеру, в кадр. Словно пытается запомнить… надолго, навечно запомнить лица тех, кто ее снимает, кто ее допрашивает.
Она смотрит прямо в темный кинозал на тех, кто через столько лет смотрит эту кинохронику.
Лицо бесстрастное.
Светлые глаза.
Она запоминает вас – оттуда, с экрана.
Камера дернулась, съехала вбок, уперлась в протокол допроса. Только «шапка» заполнена, остальные листы чистые.
– Она что, отказалась давать показания? – спросил представитель «Петровки, 38».
– Сначала, видимо, да. На первом допросе. Потом заговорила. Молодые люди, я закурю, вы не возражаете? – Белла Григорьевна зашевелилась в своем кресле.
– В молодости, видно, была недурна собой, – Тим Марголин смотрел на экран. – И тут даже очень фотогенична. Высокие скулы, блондинка, спортивная, раз в цирке работала.
На экране снова пошли допросы свидетелей. Новые кадры криминалистической лаборатории. Шла демонстрация процесса токсикологических исследований.
Затем возник список фамилий с указанием возраста и места работы.
– Вот видите, это список ее взрослых жертв. Сразу бросается в глаза: почти все жертвы мужчины, возраст – от 45 до 55 лет. В Ялте некто Сахно – директор продуктовой базы, в Сочи – директор ресторана, в Воронеже – начальник автобазы, в Новороссийске – моряк, в Смоленске – дантист и… вот тут и женщина, у них одна фамилия – Зелинские. Судя по преклонному возрасту, это мать дантиста. Отравила семью. Это все эпизоды, когда она давала жертвам стрихнин. Три убийства она затем совершила в Горьком – цирк туда перекочевал на гастроли, – Белла Григорьевна комментировала хронику. – Вот видите, город Горький нам показывают. Волга… Ее потом туда этапировали из Москвы на допросы, на следственный эксперимент. Там, в Горьком, она отравила своих коллег, работников цирка – воздушную акробатку Ядвигу Ямпольскую и ее брата Андрея. А затем дала яд таллий и местному участковому, видно, тот что-то заподозрил. Обратите внимание, почти все жертвы – мужчины, причем местное «начальство», из тех, что могли позволить себе волочиться за красивой одинокой дамочкой-циркачкой, приехавшей на гастроли. Для всех них эта связь окончилась смертью. По горьковскому случаю – видите, тут идет текст пояснения, выдвигалась версия о том, что акробат Ямпольский был любовником Зыковой и она сначала отравила его сестру, чтобы освободиться от нее. А затем «освободилась» с помощью яда и от любовника. Потом отравила и участкового, который решил разобраться, что же случилось в приезжем цирке. После этого она бросила цирк в Горьком и отправилась поближе к Москве. Приехала в Электрогорск и сняла там комнату, где устроилась в местный пионерский лагерь для детей работников завода.
