Во время съемки Наташа стояла на крыльце, за ее спиной набегали на берег волны. Она показывала рукой на Атлантику и говорила:
— Там, за океаном, Европа, за ней Россия — такая далекая и такая близкая для меня, потому что там остались мои друзья и коллеги, которые хотели сделать Россию процветающей. Но теперь они в тюрьмах по сфабрикованному обвинению. В тюрьмах сидят люди, которые большую часть своих доходов отдавали на благотворительность: на лечение тяжело больных людей, на поддержку ветеранов и беспомощных инвалидов, которых российское правительство обрекло на голод и нищету… В чем вина этих людей? В том, что они не хотели делиться своими доходами с наглыми зажравшимися чиновниками? В том, что не давали взяток, не делали дорогих подарков власть имущим, не покупали коррупционерам дорогие машины и не закатывали вечеринок?
И все в таком духе.
В прессе уже появлялись сообщения о том, что случилось в фонде. Говорилось даже, что годовой оборот фонда был сопоставим с оборотом крупной корпорации, что фонд располагал собственными активами почти на двадцать миллиардов долларов, и это были деньги частных инвесторов: американских, европейских, арабских и китайских. Но в основном, конечно, инвесторы были из Штатов. А потому следовало ожидать реакцию не только прессы.
Джон подчеркивал: для слушания в конгрессе надо, чтобы о фонде знали все, чтобы его название — «Рашен райз» — было у всех на слуху и на устах. Вот почему он решил организовать деловую вечеринку у себя дома, на которой Наташа всех очарует. А если его жена еще и скажет несколько добрых слов о своих друзьях, оставшихся в России, то цель наверняка будет достигнута.
— Сыграешь им «Караван»? — спросил мистер Хадсон. — Все удивятся не меньше меня. Если бы ты еще умела петь…
Надо же, вспомнил старый разговор. Значит, он никогда не говорил ничего просто так.
— Если бы ты могла спеть… — повторил Джон. — Песня сближает людей.
— Хорошая песня сближает, — уточнила Наташа и посмотрела на мужа. — Если ты считаешь, что нужно сплясать, то я и это сделаю, лишь бы помочь нашим. Хочешь, чтобы я спела?
— А ты можешь?
— Немного.
— Well, — кивнул Джон. — Тогда завтра же я привезу русский оркестр. С балалайками, гитарами. Ты порепетируешь с ними. Выберите что-нибудь русское, но известное американцам. Две-три песни, больше не надо. Одна в начале вечера и парочка перед окончанием…
Он замолчал и посмотрел на нее.
— Хочешь проверить, не опозорюсь ли я? — поинтересовалась Наташа.
— То есть нет. Я в тебе не сомневаюсь, разумеется… То есть не сомневаюсь в твоих способностях, но лучше бы…
Она встала, направилась к роялю и услышала за спиной:
— Ты буквально читаешь мои мысли, прямо мурашки по коже.
Наташа села, положила руки на клавиши, бросила взгляд на направляющегося к ней мужа.
— Что-нибудь русское, говоришь?
Увидела отвисшую челюсть Джона, и ей захотелось расхохотаться. Но она продолжала, улыбаясь и боясь сбиться:
«Две гитары, зазвенев, радостно заныли.
С детства памятный напев, друг мой, это ты ли?
Эх, раз, еще раз… Еще много, много раз…»
Джон хлопнул в ладоши и закричал:
«Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная.
Вся душа полна тобой, а ночь такая лунная…
Эх, раз, еще раз…»
— Еще много, много раз! Это то, что надо! Американцы знают эту песню, Дина Дурбин ее пела… Фильм назывался «Сестра его дворецкого» — классика американского кинематографа.
Он перестал подпрыгивать и уставился на Наташу.
— У тебя, оказывается, столько талантов! Мне все больше кажется, что я контрабандно вывез за рубеж ваш золотой запас — самую лучшую девушку России… Тогда, может, не две-три песни, а больше? Хотя нет, больше не надо, потому что тогда люди забудут, для чего их пригласили… И потом, хозяйка не должна развлекать гостей песенками, для этого есть специальные люди. Короче, до вечеринки я знакомлю тебя со своими друзьями и ближайшими знакомыми, чтобы и они прониклись к тебе, а все остальные понимали, что ты здесь не чужая, а равная в избранном обществе. А абы кого… Я правильно говорю? «Абы» — странное слово. Абы кого я в дом не приглашу, но ты будешь первая среди равных.
В тот же вечер мексиканцы начали оборудовать площадку под гостевую парковку.
Утром по телевидению прошел сюжет, в котором Наташа показывает рукой на Атлантический океан, и ветер развевает ее волосы. Оператор постарался — получилось очень красиво.
Ночью супруги расположились в столовой. Непьющий Джон достал бутылку виски и лед, предложил:
— Давай по чуть-чуть… За здоровье и спокойствие людей, которым сейчас тяжело, а заодно за упокой души Марины Степановны.
Оставаясь наедине, они всегда говорили только по-русски, и Наташа всякий раз поражалась, насколько хорошо мистер Хадсон знает ее родной язык. Иногда ей даже приходила в голову мысль, что Джон специально готовится к каждому разговору, потому что неожиданно в его речи проскакивали словечки, которых он не употреблял ранее. Это могло значить только одно: муж втайне от нее изучает русский язык или общается с его носителями, причем общается постоянно и подолгу. Где Джон пропадает целыми днями, она не спрашивала. Если говорит, что у него дела, значит, так и есть на самом деле. Но насколько ей было известно, офиса у него не имелось, и в состав директоров какого-либо предприятия он не входил. Фонд «Рашен райз» был очень крупным и единственным его проектом. Причем, по уверению Джона, проектом не закрытым, а лишь приостановленным на какое-то время.
— Все образуется, — произнес он, после того как плеснул на донышко двух стаканов немного виски и присыпал его кубиками льда, — все будет, как и прежде, даже лучше, потому что уже сейчас о нашем фонде знает весь мир. Это лучше всякой рекламы.
— Лучше бы подобной рекламы не было вовсе, — заметила Наташа.
— Согласен, но что есть, то есть. Однако надо уметь из дерьма сделать конфетку.
— И накормить ею своих врагов, — дополнила Наташа.
— Именно. Я не сомневаюсь, так и получится. Лучшие адвокаты России работают на нас. А ты знаешь, как выносятся судебные решения, кстати, не только у вас, — адвокаты договариваются с судьями. Правда, если есть давление со стороны правительства, сделать это весьма сложно, но тут вопрос только о размере предложенных сумм. В нашем же случае за будущим процессом будет наблюдать весь мир, который уже убежден: дело сфабриковано, чтобы отобрать у инвесторов их деньги, то есть ни много ни мало двадцать миллиардов долларов. Представим, что мы проиграли процесс и потеряли вверенные нам средства. Кто тогда будет вкладывать деньги в Россию? Какой дурак осмелится? Индекс инвестиционной привлекательности России будет понижен всеми рейтинговыми агентствами, начнется отток капитала, стагнация и падение экономики, причем значительное. Российские правители идиоты, конечно, но они поймут, отчего это происходит, попытаются все исправить, но — будет уже невозможно. Любое дело, как здание, можно разрушить за секунду, а построить за секунду нельзя… А потому дело спустят на тормозах. Да, потери нашего фонда будут огромными, но не смертельными, зато рейтинг фонда поднимется выше, чем у любого известного торгового бренда. «Рашен райз» станет синонимом надежности, порядочности, принципиальности, стойкости и — прибыльности, разумеется. Надо только потерпеть чуть-чуть.
— Нам-то чего терпеть? — вздохнула Наташа. — Нам тут очень неплохо, а другие сотрудники страдают.
— Вот за них и выпьем, — предложил мистер Хадсон и поднял свой стакан со льдом.
Но не выпил, а только пригубил. Почему-то ей показалось, что Джон больше думает о прибыли, чем о попавших в беду сотрудниках.
— Инвестиционные рейтинги России и так уже пошатнулись, — продолжал мистер Хадсон, — но это только начало. За последние три с половиной недели приток инвестиций в российскую экономику значительно уменьшился, а если тенденция продолжится, скоро может иссякнуть окончательно. И уже не важно будет, что явилось причиной, экономическая диверсия или действия правительства России. Помнишь тех девчонок, которые устроили пляски в храме Христа Спасителя? Во всем мире их считают героинями и борцами с режимом. Продюсеры называют их певицами, предлагают им контракты и гастрольные туры, хотя прекрасно осведомлены, что петь они не умеют, репертуара у них нет и внешность далеко не сценическая. Если бы девушки забрались в мечеть, их бы там порвали на части, и никто в мире не сказал бы ни слова в их защиту: с мусульманами никто ссориться не хочет. Раз порвали, значит, сами виноваты, не надо было оскорблять чувства верующих. Но они же не пошли в мечеть, следовательно, догадывались, что их там ждет. Думаю, тот, кто платил им деньги, направил их именно в православный храм, потому что только в таком случае возможно выдать хулиганство за акцию протеста.
