— Ты маленькая тварь! — кричала Фели. — Ты грязная маленькая тварь!
Отец встал из-за стола и вышел из комнаты. Даффи, любившая старую добрую ссору, но ненавидевшая скандалы, последовала за ним.
Я осталась с Фели наедине.
С минуту я посидела, наслаждаясь ее раскрасневшимся лицом и выпученными глазами. Нечасто она позволяла себе так распуститься.
Хотя мне хотелось наказать ее, я не желала быть тем человеком, который вывалит на нее новость о несчастном мистере Колликуте.
Ладно, на самом деле я желала, но я не хотела, чтобы меня обвинили в том, что я разрушила ее мир.
— Ты права, — услышала я сама себя. — Я была в церкви этим утром. Я пришла рано, чтобы помолиться, и просто оказалась там в то время, когда обнаружили тело мистера Колликута.
Это проучит тебя за то, что обвиняешь меня в подслушивании у замочных скважин, — подумала я.
— Мистера Колликута? Тело?
Она вскочила на ноги, опрокинув чайник на пол.
— Боюсь, что да, — сказала я. — В склепе. С противогазом на голове. В высшей степени необычно.
С поистине ужасающим воплем Фели вылетела из комнаты.
Я последовала за ней вверх по лестнице.
— Прости, Фели, — мягко окликнула ее я, постучав в дверь. — Это само вырвалось.
Деревянные панели приглушали ее рыдания. Как долго она сможет сопротивляться желанию узнать кровавые подробности? Придется подождать.
— Я знаю, ты расстроена, но только подумай, как это воспримет Альберта Мун.
Долгие захлебывающиеся рыдания резко оборвались икотой.
Я услышала шаги туфель по ковру и поворот ключа. Дверь распахнулась, и появилась Фели, мокрая и опустошенная.
— Альберта Мун? — переспросила она, поднеся руку ко рту.
Я печально кивнула.
— Лучше впусти меня, — сказала я. — Это длинная история.
Фели бросилась на кровать лицом вниз.
— Расскажи мне все. С самого начала.
Довольно странно, она использовала почти те же слова, что инспектор Хьюитт, и я рассказала ей, так же, как и ему, свою захватывающую историю, опустив только те самые существенные моменты, которые я хотела приберечь для себя.
— Противогаз, — всхлипнула она, когда я закончила. — Почему, во имя неба, на нем был противогаз?
Я пожала плечами.
— Не знаю, — ответила я.
На самом деле я знала — или, по крайней мере, догадывалась.
За последние восемь-девять месяцев я провела изрядное количество часов, корпя над страницами «Принципов и практики медицинской юриспруденции» Тейлора,[12] проиллюстрированные фотографиями тома которой мне посчастливилось обнаружить на верхней полке бесплатной библиотеки Бишоп-Лейси, где они были спрятаны. Благодаря выдающемуся подарку удачи они были примерно такого же размера, как «Остров приключений», «Замок приключений» и «Море приключений» Энид Блайтон,[13] так что я, ловко поменяв суперобложки, смогла вволю изучить их в закутке читального зала.
— Боже мой, Флавия! — сказала мисс Пикери, главная библиотекарша. — Да ты книжный червь, верно?
Если бы она только знала.
— Может быть, произошла утечка газа, — приглушенным подушкой голосом сказала Фели. — Может, он пытался спастись от испарений.
— Может быть, — уклончиво сказала я.
Хотя утечка одноокиси углерода из подвального церковного монстра была вероятна, проблема заключалась вот в чем: поскольку этот газ без запаха, без цвета и без вкуса, как мистер Колликут мог его обнаружить?
И маловероятно, что спустя шесть недель в том, что осталось от его крови, найдутся хоть какие-то поддающиеся измерению следы этого вещества. В случаях отравления одноокисью углерода, как я хорошо знала, газ (СО) связывается с гемоглобином в крови, замещая кислород, который тот разносит по клеткам тела, и жертва умирает от простого удушья. Пока человек жив (если его, конечно, вытащат из отравляющей атмосферы), одноокись углерода довольно быстро выводится из крови, и кислород пополняется благодаря дыханию.
Трупы — совсем другой коленкор. Поскольку дыхание прекращается, одноокись углерода остается в теле на довольно продолжительный промежуток времени. И правда, хорошо известный факт, что одноокись можно обнаружить в газах, испускаемых трупом, который мертв уже несколько месяцев.
Не имея легкого доступа к крови или внутренним органам покойного мистера Колликута, я просто не могу быть уверена. Даже если бы под его телом осталась лужа крови, газ давно бы уже улетучился под действием воздуха в гробнице, каким бы вонючим тот ни был.
Я вспомнила тот момент, когда я сунула лицо в бездну, — волну холодного резкого запаха гниения, устремившегося в мои ноздри.
— Эврика! — воскликнула я, не в силах сдержаться.
— Что такое? — спросила Фели. Она тоже не смогла сдержаться.
— Летучая мышь в органе! — возбужденно сказала я. — Она как-то попала в церковь. Готова поспорить, что какое-то окно разбито! Как ты думаешь, Фели?
Моя отговорка была не особенно оригинальной, но это было лучшее, что я смогла придумать так быстро.
Хорошо, что она не может читать мои мысли. На самом деле я думала вот о чем: порыв холодного ветра из якобы запечатанного склепа напомнил мне о словах Даффи касательно стихотворения на надгробии Кассандры Коттлстоун.
I did dye
And now doe lye
Att churche’s door
For euermore
Pray for mye bodie to aleepe
And my soule to wake[14]
«Она лежит у порога церкви, — сказала Даффи, — потому что была самоубийцей. Вот почему ее не похоронили с остальными Коттлстоунами в склепе. По правилам ее и вовсе нельзя было хоронить на церковном кладбище, но ее отец был членом городского магистрата и мог перевернуть землю и небо, что он и сделал».
На секунду я вспомнила о бедном мистере Твайнинге, старом школьном учителе моего отца, который покоится на клочке общественной земли на дальнем берегу речки позади Святого Танкреда.[15] Его отец, по всей видимости, не был членом городского магистрата.
«Миссис Коттлстоун, тем не менее, заставила выкопать подземный ход между гробницей Кассандры и семейным склепом, чтобы ее дочь — или по крайней мере душа ее дочери, — могла бы навещать родителей, когда пожелает».
«Ты все это выдумала, Даффи!»
«Нет, отнюдь. Об этом говорится в третьем томе “Истории и древностей Бишоп-Лейси”. Можешь сама посмотреть».
«Подземный ход? Правда?»
«Так говорят. И до меня дошли слухи…»
«Да? Расскажи, Даффи!»
«Может, не стоит? Ты знаешь, как отец сердится, когда думает, что мы наполняем твой разум призраками».
«Я ему не скажу. Пожалуйста, Даффи! Клянусь!»
«Нууу…»
«Пожааалуйста! Чтоб мне лопнуть!»
«Ладно, слушай. Но не говори, что я тебя не предупреждала. Однажды мистер Гаскинс сказал мне, что он копал новую могилу рядом с гробницей Кассандры Коттлстоун, ее край отодвинулся, и его лопата упала в яму. Обнаружив, что он не может дотянуться до нее рукой, он был вынужден ползти туда головой вперед и… ты уверена, что хочешь это услышать?»
Я сделала вид, что грызу костяшки пальцев.
«На полу гробницы рядом с лопатой лежала мумифицировавшаяся человеческая ступня».
«Это невозможно! Она не сохранилась бы двести лет спустя!»
«Мистер Гаскинс сказал, что могла сохраниться в определенных условиях. Что-то насчет почвы».
Разумеется! Жировоск! Трупный воск! Как я могла забыть?
Похороненное во влажном месте, человеческое тело может удивительным образом изменяться. Аммиак, выделяемый при гниении, когда жировые ткани разлагаются на пальмитиновую, олеиновую и стеариновую кислоты, работающие рука об руку с натрием и калием в земле могилы, способен превратить труп в кусок хозяйственного мыла. Простой химический процесс.
Даффи понизила голос и продолжила:
«Он сказал, что незадолго перед этим рассыпал красную кирпичную крошку на полу гробницы, чтобы увидеть, могут ли крысы с берега реки найти дорогу в церковь».
Я вздрогнула. Не прошло и года с тех пор, как меня заперли в ремонтном гараже на берегу реки, и я знала, что крысы — не плод воображения моей сестрицы.[16]
Глаза Даффи расширились, и голос опустился до шепота.
«И знаешь что?»
«Что?»
Я не смогла сдержаться и тоже перешла на шепот.
«Ступня была окрашена в красный цвет, как будто вышла…»
«Кассандра Коттлстоун! — я чуть ли не кричала, и у меня волосы встали дыбом, как будто подул холодный ветер. — Она бродила…»
«Именно», — сказала Даффи.
«Не верю!»
Даффи пожала плечами.
«А мне какое дело, веришь ты или нет? Я излагаю тебе факты, а от тебя только головная боль. Теперь дуй отсюда».
И я дунула оттуда.
Пока я была погружена в воспоминания, рыдания Фели утихли, и она угрюмо уставилась в окно.
