— Да, — кивнул Соловьёв, — я заметил.
— Это самый талантливый его клип, — Нина закурила и выпустила дым в потухший экран телевизора, — то есть это её клип, Женин. Она все придумала. А он тут вообще ни при чём. Валерий Качалов — бездарность. Ни слуха, ни голоса. На эстраде это иногда компенсируется чувственностью, обаянием, но ничего этого у него тоже нет.
— Что же есть? — спросил Соловьёв.
— Бешеный напор. Самоуверенность. Связи. Когда-то он сумел вписаться в нужную тусовку и до сих пор держится там, не знаю, каким образом. Даже для меня это загадка, хотя я прожила с ним три с половиной года. На целых шесть месяцев больше, чем остальные его жены. Но в этом не моя заслуга, а Женина. Он к ней с самого её рождения очень сильно привязался. Конечно, такую девочку невозможно не любить. Хотите выпить?
— Нет, спасибо.
— И правильно. Я, пожалуй, тоже не буду. Мне надо выйти в магазин, купить яблок, салату, орешков. Женя вернётся, а есть совершенно нечего.
Дмитрий Владимирович попытался поймать её взгляд. Поймал. Но ничего не понял. Сухие голубые глаза смотрели сквозь него.
Соловьёву приходилось видеть разные реакции на смерть. То, что творилось с Ниной, не было похоже на помешательство. Она говорила связно, разумно, вполне адекватно воспринимала окружающий мир во всех его проявлениях, кроме одного. Она не желала понимать, что её дочь убили.
Она видела Женю, опознала её, опознала все её вещи, расписалась везде, где просили. Она, очевидно, считала Валерия Качалова если не прямым, то косвенным виновником смерти дочери. Но в саму смерть не верила. Допустим, у неё есть ещё пара-тройка дней на этот отчаянный самообман. Но потом всё равно придётся сказать себе правду, придётся похоронить Женю и как-то жить дальше.
— Ладно, пойдёмте в её комнату, я должна прибрать там, — сказала Нина и тяжело поднялась с кухонной табуретки.
— Вы знаете кого-то из друзей Жени? — спросил Соловьёв, наблюдая, как она перекладывает вещи в шкафу.
— Я же сказала, Женя стесняется приглашать их домой. Да, собственно, и друзьями их назвать нельзя. Одноклассники. Ребятки с дискотек, из ночных клубов. Иногда с кем-нибудь завязывались более близкие отношения, но не надолго. Она легко сходится с людьми и ещё легче расстаётся. Если она любит кого-то по-настоящему, то только меня и его, — Нина кивнула на снимок в рамке.
Дмитрий Владимирович взял фотографию в руки, прочитал надпись на обратной стороне: «Мой папочка — самый красивый и талантливый!» Буквы были выведены цветными фломастерами на серой картонке. Внизу нарисован цветочек. Железные зажимы, державшие картонку, истёрлись на сгибах. Между картонкой и фотографией Соловьёв обнаружил четыре купюры по сто евро.
«Неужели придётся проводить повторный обыск?» — подумал Дмитрий Владимирович, оглядывая комнату.
Другой тайник был в старой цветастой косметичке. Там, за подпоротой и аккуратно зашитой подкладкой, Женя прятала пять сотенных купюр. Потом нашлось ещё пятьсот евро, в штанах большой тряпичной куклы.
Нина смотрела на деньги молча, прижав руки ко рту.
Из прихожей послышался скрежет замка. Нина вздрогнула, испуганно взглянула на Соловьёва.
— Нинуль, ты дома? — спросил сочный женский бас.
— Да, — громко ответила Нина и добавила чуть тише: — Это Майка, моя подруга. У неё есть ключ.
Через минуту в комнату вошла высокая крепкая женщина в джинсовом комбинезоне. Короткие пегие волосы торчали во все стороны. Круглые щеки сияли здоровым румянцем. Она улыбнулась, показывая лошадиные зубы. В глубине рта блеснуло золото. Выпуклые карие глаза ощупали сначала Соловьёва, потом Нину.
— Привет, ребята. А чего кислые, как на похоронах? Меня Майя зовут, — она протянула Дмитрию Владимировичу руку.
У неё было мужское, крепкое рукопожатие. Соловьёв коротко представился и тут же про себя назвал эту даму физкультурницей.
— Следователь? — удивлённо уточнила она. — Женька что-нибудь натворила?
— Да, — сказала Нина, — натворила. Умерла.
— Тихо, тихо, спокойно, не каркай, — физкультурница решительно помотала головой, — типун тебе на язык. Я понимаю, Женя ребёнок трудный, ты устала, но знаешь, солнце моё, так не шутят, ты всё-таки мать.
Нина посмотрела на Соловьёва. Губы её медленно растянулись в улыбке.
— Вот видите, никто не верит. Значит, это неправда.
* * *
Странник принял душ, побрился, надел все чистое. Долго смотрел на себя в зеркало, словно увидел впервые и пытался узнать — кто это? Чужой незнакомый человек, вернувшийся из царства света, оттуда, где над пропастью сеют рожь, дети играют во ржи. Одно неосторожное движение, и дитя летит вниз, в пропасть, в вечную ночь. Жалобный крик тает в бесконечности. Другие дети не слышат, не знают об опасности и продолжают играть, бегать. Девочки и мальчики, несчастные погибшие создания.
Трансформация каждого отдельного человека в гоминида происходит постепенно. Эволюция наоборот, то есть революция, продолжается во времени и пространстве, здесь и сейчас, везде и всегда, бесконечно множится на миллионы лет и миллиарды новых жизней. Младенец ещё наделён чертами человека. Чем старше он становится, тем отчётливей деградирует. Миазмы дыхания гоминидов изменяют тела на клеточном уровне. Но внутри тел мутантов какое-то время ещё живут ангелы. Они плачут, они пытаются выбраться на волю. Им надо помочь. Ну что ж, он помог. Он вернулся из царства света с чувством выполненного долга.
Юная самка очень хотела жить. У гоминидов невероятно мощный инстинкт самосохранения. Напоследок он сказал ей правду. Её жизнь — грубый грязный блуд. Мерзость. Церковь только в одном случае прощает самоубийство — когда убивает себя дева, спасая свою чистоту. Ты понимаешь, что это значит? Чистота важнее жизни. Ангел в тебе, которого ты предала, важнее тебя, девочка. Он плачет. Ему больно и страшно в твоём теле, в теле жадной маленькой сучки, которая сводит людей с ума.
Где-то в глубине квартиры заскрипела и хлопнула дверь. Это был знак. Он ждал его и знал, что обязательно будут другие знаки. Все правильно. Полтора года он позволил себе жить в плоской бессмысленной реальности, по ту сторону Апокалипсиса, который уже наступил, но никто не заметил. Он позволил себе восемнадцать месяцев существовать в мире пяти чувств и трёх измерений, в мире гоминидов, и, разумеется, всё это время был глух и слеп, как они.
Число восемнадцать состоит из трёх шестёрок. Число зверя. Три шестёрки его бездействия. Понятно, кому это выгодно. Вот он, ещё один знак.
Человек в зеркале нахмурился, потом улыбнулся. Повернулся, чтобы увидеть себя в полупрофиль. Провёл рукой по влажным волосам. Может, путешествие приснилось ему? Такое чувство возникало каждый раз, когда из царства света его швыряла неведомая сила назад, в вечную ночь. Тьма была привычной, она умела создать иллюзию комфорта и покоя. Но она высасывала из него силы. Тьма была вкрадчивым гигантским вампиром, она состояла из миллиардов незримых летучих мышей. Гоминидам она казалась светом, ибо настоящего света они не знали, он мгновенно ослепил бы любого из них. Они привыкли к мраку, их уши не воспринимали шороха мышиных крыльев, их кожа была слишком толстой, чтобы они могли чувствовать, как впиваются острые зубы крошечных демонов. Они не понимали, что умирают, и жили так, словно смерти нет.
Странник всегда возвращался со слезящимися глазами и мучительной головной болью. Он был весь мокрый, он задыхался. Ему хотелось кричать, как новорождённому младенцу, и чья-то сильная рука зажимала ему рот.
В ванной на полу валялась его одежда. Джинсы, клетчатая тёплая ковбойка. В карманах джинсов он обнаружил комок жвачки, завёрнутый в целлофановый мешочек от сигаретной коробки.
— Плюнь! — сказал он девочке, когда они ехали в машине. — Что за дурацкая манера? Ты не корова.
Она кивнула и выплюнула жвачку ему на ладонь. Конечно, её приучили выполнять все пожелания клиентов. Маленькая мразь. Шлюха.
В заднем кармане остались деньги, добытые из внутреннего кармана её куртки, когда всё уже было кончено. Двести пятьдесят евро и сто долларов. Доллары — доплата, которую она у него потребовала, глупая жадина. Он хотел ей сказать, что уже все заплатил её сутенёру, но вовремя опомнился. Не стоило её напрягать.
Евро ей дал кто-то другой, до него. Ну что ж, теперь эти грязные деньги послужат великому чистому делу. Они помогут освободить ещё нескольких ангелов.
В ковбойке было два нагрудных кармана. В одном лежали тонкая золотая цепочка с маленьким кулоном — овальный тёмно-синий камень в золотой оправе и розовая пластмассовая заколка. Цепочку он снял с шеи мёртвой самки. Для него не имело значения, что это золото, а камень скорее всего сапфир. Он не грабитель. Когда освобождается ангел, происходит колоссальный выброс энергии. Ей нет цены. Она настолько мощная, что может неживое сделать живым. Её ещё называют биоплазмидом. По сути, это сама жизнь, выраженная в энергетическом потоке. Камень впитал часть биоплазмида, он был тёплым и слегка пульсировал под пальцем.
