— Да.
— Она напоминает мне Эмили Дикинсон.[2] В сущности, можно подумать, будто мисс Лейт пережила какую-то трагедию?
Доктор Макклур приподнялся в кресле, повернулся к Эллери и пристально посмотрел на него.
— Почему вы так сказали? — осведомился он.
— А что, это правда? Так и было?
Доктор снова поглубже уселся в кресле и закурил сигару.
— Да, кое-что произошло. Много лет назад.
— И это связано с ее семьей? — предположил Эллери, никогда не скрывавший своего неутомимого любопытства ко всему на свете.
— С ее сестрой, Эстер. — Доктор немного помолчал. — Я познакомился с нею незадолго до Первой мировой войны.
— И несомненно, с нею случилась какая-то трагедия? — задал Эллери новый вопрос, побуждая собеседника к откровенности.
Доктор Макклур резким движением сунул в рот сигару.
— Если вы не возражаете, мистер Квин… Я предпочел бы не обсуждать эту тему.
— О, извините. — Выдержав паузу, Эллери поинтересовался: — А за какое исследование вы получили премию, доктор? Я плохо разбираюсь в научных подробностях.
Настроение врача мгновенно улучшилось.
— Ну, что я говорил! Все вы, писатели, одинаковы. Не разбираетесь и пишете что попало.
— Но в чем там суть?
— О, так, ерунда. Одна незрелая гипотеза. Мне случалось проводить разные дурацкие опыты с ферментами и их влиянием на процесс окисления в клетках. Я следовал примеру Варбурга из Берлина. К искомому результату это не привело, но кое-какие побочные задачи я, кажется, решил… — Он пожал плечами. — Хотя до сих пор не уверен. Однако не теряю надежды.
— Это вы об исследовании онкологических заболеваний? А я-то думал, что все врачи согласились: рак — болезнь наследственная.
— Боже правый, конечно нет! — воскликнул доктор Макклур и даже подскочил в кресле. — Где вы, черт возьми, слышали эту чушь? Наследственная болезнь!
Эллери растерялся:
— А что, разве нет?
— Да бросьте вы, Квин, — раздраженно проговорил доктор Макклур. — Мы отвергли наследственную теорию происхождения рака еще двадцать лет назад. Тогда я был довольно молод, тщеславен и полон иллюзий. Многие ученые работают с гормонами — тут действительно есть основная гидрокарбоновая связь. И я подозреваю, что в конце концов мы придем к одинаковому выводу…
К ним приблизился стюард:
— Доктор Макклур? Вас вызывают по телефону из Нью-Йорка, сэр.
Доктор Макклур поспешно встал с кресла, и его лицо снова помрачнело.
— Извините, — пробормотал он. — Вероятно, это моя дочь.
— Вы не будете возражать, если я пойду с вами? — спросил Эллери и тоже поднялся. — Мне нужно переговорить с корабельным экономом.
Они молча последовали за стюардом на палубу «А», где доктор Макклур сразу направился в телефонную кабину с надписью: «Телефон — корабль — берег». А Эллери стал ждать эконома, который пытался утихомирить чем-то разгневанную и раскрасневшуюся даму. Потом он сел и внимательно посмотрел на доктора сквозь стекло кабины. Очевидно, что-то уже давно тревожило этого сильного человека. И причина заключалась отнюдь не в «безостановочной работе» или ином привычном объяснении. «Нет, дело тут не в усталости и не в нездоровье доктора Макклура», — подумал Эллери, вскочил со стула и больше не садился.
Когда доктора соединили с берегом и он заговорил, выражение его лица тут же изменилось. Эллери заметил, как он оцепенел и судорожно сжал трубку, побледнев словно мел. Его плечи согнулись, и казалось, что он вот-вот упадет.
Сначала Эллери решил, что у него сердечный приступ. Но вскоре понял, что столь резкая перемена вызвана не физической болью. Бледные губы доктора искривились от какой-то страшной новости.
Наконец доктор Макклур вышел из кабины и оттянул воротник сорочки, как будто ему не хватало воздуха.
— Квин, — произнес он неузнаваемым голосом. — Квин, когда мы должны прибыть?
— В среду утром. — Эллери бросился навстречу доктору и подхватил его, взяв за дрожащую руку. А прежде она была на ощупь железной.
— Господи, — прохрипел доктор. — Еще через полтора дня!
— Доктор! Что случилось? Что-нибудь с вашей дочерью?
Макклур с трудом выпрямился, подошел к кожаному креслу, которое подставил ему Эллери, и бессильно опустился в него, продолжая смотреть на стеклянные стены кабины. Белки его глаз пожелтели и покрылись красными прожилками. Эллери подбежал к стюарду и попросил его принести виски. А к ним уже спешил корабельный эконом, и его тщетно пыталась догнать рассерженная дама.
Тело доктора Макклура содрогалось в конвульсиях, а его лицо исказилось от невыносимой боли, словно ему никак не удавалось отогнать терзавшую его мысль.
— Ужасно, — бормотал он. — Просто ужасно. Я не могу понять. Ужасно.
Эллери потряс его за плечо.
— Ради бога, доктор, скажите мне, что произошло? Кто вам звонил?
— Э… Что? — Доктор посмотрел на него невидящими глазами.
— Кто вам звонил?
— А, да, да, — наконец отозвался доктор Макклур. — Это из нью-йоркской полиции.
В половине пятого Эва приподнялась на кушетке, потянулась и зевнула. Книга, которую она взяла со столика, упала на пол. Она поморщила нос: книга оказалась скучной. Или, вернее, это она никак не могла сосредоточиться и связать воедино хотя бы две прочитанные фразы. Ей предстояло еще о стольком подумать — о свадьбе, о медовом месяце, о доме, в котором они будут жить, о мебели…
Если Карен не скоро кончит работу, она сейчас свернется калачиком и попробует уснуть. До шести часов масса времени, а на шесть она заказала разговор с доктором Макклуром. Только бы дождаться. Эва мечтала сообщить ему о свадьбе. Хорошо бы Карен отправилась вместе с ней на переговорную. Тогда они обе позвонят на борт «Пантии». Или ей лучше сохранить тайну и преподнести доктору Макклуру сюрприз, когда теплоход бросит якорь в порту?
В спальне Карен раздался телефонный звонок.
Эва откинулась на шелковые подушки, не желая слушать разговор, и улыбнулась. Но телефон звонил снова. Потом и гудки смолкли. И через минуту возобновились.
Как странно, подумала Эва, посмотрев на закрытую дверь. Аппарат стоял на письменном столе хозяйки дома, перед эркером и окнами, выходящими в сад. Именно там порой работала Карен. Ей стоило лишь протянуть руку… Ну вот, очередной звонок!
Неужели Карен задремала? Но пронзительные звонки непременно должны были ее разбудить. А вдруг она поднялась наверх, в свою загадочную мансарду? Но… Опять звонок! Вероятно, она решила не брать трубку. Ведь Карен всегда была женщиной с причудами — нервной, темпераментной — и разозлилась на звонки, мешающие ей работать. В доме соблюдалось строгое правило: не отрывать Карен от дел, ни по какому поводу, во время написания очередного романа. А, значит, телефон… Эва расслабилась и поуютнее разлеглась на подушках, когда до нее, уже в который раз, донеслись настойчивые звонки. Однако вскоре она не выдержала и вскочила с места. Нет, должно быть, с Карен что-нибудь случилось! Кинумэ сказала, что ее «мисси писит». Но что именно она пишет? Старая служанка принесла ей лист бумаги и конверт. Выходит, Карен вовсе не работала над новым романом, а писала письмо. Но почему же она тогда не берет трубку?
Телефон прозвонил в последний раз и замолчал. Эва расправила на ходу юбку и побежала по гостиной к двери спальни. С Карен явно что-то произошло. Она была больна, и Кинумэ сказала об этом, да и выглядела она хуже некуда, когда Эва видела ее несколько недель назад. Возможно, Карен потеряла сознание или свалилась с каким-то приступом. Да, вот в чем тут причина!
Эва стремительно ворвалась в спальню Карен и с такой силой хлопнула дверью о стену, что та мгновенно закрылась, ударив ее по спине. Она осмотрелась по сторонам, ее сердце отчаянно забилось, и смутная тревога нарастала с каждой секундой.
Сначала Эва решила, что комната пуста. Никто не лежал на маленькой японской кровати и не сидел за письменным столом около эркера и окна. Стул был отодвинут от стола в дальний угол, а обычно стоял так, чтобы свет из тройного окна падал из-за плеча работавшей Карен.
Девушка обошла комнату, с недоумением оглядев все ее закоулки. Но вещи находились на своих привычных местах: красивая японская ширма — за кроватью, акварели — на стенах, пустая птичья клетка — над изголовьем. Вот картина прославленного японского художника Огури Сотана, которую так любила Карен, вот безделушки… Все здесь, кроме самой Карен. Где же она? Ведь полчаса назад она была в спальне и Эва слышала ее голос. Не иначе как поднялась наверх, в мансарду, куда никому нет доступа.
Затем девушке бросились в глаза японские туфельки у письменного стола, на эркере. А в них маленькие ступни Карен, чуть выше ее лодыжки в белых японских чулках и край кимоно…
