Единственное, что мы знали — все эти случаи так или иначе крутились вокруг Розенталя: он был среди шантажистов, выкинувших труп под машину; он же был владельцем бюро, в котором так плохо обошлись с владельцем казино; про историю его семьи хотела, но не смогла рассказать лаборантка-лесбиянка, разбившаяся в морге…
Я подошел к телефону и позвонил Валере.
— Доброе утро. Как здоровье?
— Ооо… Не спрашивай… Почему у нас сухой закон не введут?
— Потому что тогда будет слишком много мокрых дел. Как Света?
— Завидуй. Раньше она думала, что женщину по-настоящему может понять только женщина. Но утром сказала, что в лесбиянки меня принимает… Значит, я не хуже Нины.
— Если не думать о том, что Нина уже непригодна к употреблению, ты и вправду молодец. Телефон у девушки взял?
— Да, домашний и рабочий.
— Так… Слушай, позвони ей прямо сейчас, узнай телефон и имя-отчество Гросса — помнишь, старикашка в контору звонил, они с Розенталем что-то криминальное коллекционируют. Я хочу его на разговор раскрутить.
— Думаешь, будет он с тобой разговаривать?
— Это смотря о чем. Коллекционеры — люди особенные. А ты позвони еще на трубу Иванову, скажи, что одного шантажиста мы вроде как нашли, нужно убедиться, что это он. Если согласится, спроси у Светы, в какое время Розенталь может оказаться на улице у конторы, подождите его там. Но на глаза не показывайтесь! А то смотает — хрен его потом найдешь. И не едьте на БМВ — машину может узнать. Возражения есть? Все, давай звони.
Когда я допил кофе, перезвонил коллега и продиктовал номер Гросса. Я позвонил.
— Григорий Геннадьевич? Беспокоят из газеты „Криминальная столица“… А вы не могли слышать, это новый проект, готовится первый номер. Ходят слухи, у вас интересная коллекция, может быть расскажете?.. Ого… Да?.. Ну ничего себе… Если вам будет не трудно. А потом пришлем фотографа… Сегодня, в пять? А адрес?.. Отлично, до встречи.
* * *
Григорий Геннадьевич, мелкий козлоподобный старикашка, работал когда-то адвокатом. Без громких убийств, грабежей, изнасилований и тяжких телесных повреждений жизнь для него была скучной и понемногу теряла всякий смысл. Я сразу понял: Григорий Геннадьевич — наш человек.
— У вас, я гляжу, нюх настоящего журналиста. Моя коллекция уникальна тем, что в ней вы наглядно увидите, как трезвый и пытливый ум найдет необычное применение самым заурядным вещам… Я начал собирать ее, когда умерла моя вторая жена. Ей не было и двадцати, бедняжке… И как раз я вел дело одного молодого человека, который разбил табуретку о голову своей жены, выбросившей в окно бутылку портвейна. Дело я, кстати, выиграл, ему дали полгода условно. Я тогда доказал, что она пыталась разбить эту бутылку о его голову, и превышения самообороны, по сути, не было. Ну судью, правда, ушло пять тысяч… Но это не суть.
Так вот, молодой человек, обломки этой табуретки. Они положили начало моей коллекции. Я тогда подумал: не все же действуют так честно и открыто, как мой подзащитный. Существует много способов тайно повлиять на ход своей семейной жизни, не каждому по карману минутная слабость в состоянии аффекта.
Вы знаете, после суда вещдоки никому уже не нужны, их часто просто выбрасывают… Так и родилась моя коллекция. Я могу говорить о ней столько, сколько вы готовы слушать.
Я включил диктофон.
— Вот, посмотрите: электрический фен. У мужа были золотые руки, конструкция доработана таким образом, что при включении жена получила разряд тока в мозг… После этого он, к стати, имел наглость обратиться в гарантийную мастерскую.
Вот отравленные мужем иголки, которыми жена укололась, только начав шить. Вот вариация той же темы — губная помада с скрывающимися в ней ядовитыми булавками.
Вот — тюбик с кремом для лица, заполненный кислотой. А вот тут — цианистый калий, упакованный как противозачаточные таблетки.
Здесь у меня обломки газовой плиты, взорвавшейся, когда жена стала готовить обед. Доказать, кстати, обвинитель так ничего и не смог, хотя ей принадлежала квартира, а у мужа было три любовницы. Молодец парень, такой и без меня обошелся бы.
Вот мелочи — обруч для волос с вмонтированным лезвием, содравший с жены скальп; темные очки аналогичного действия, отрезавшие уши; женские трусики, зараженные бытовым сифилисом; лак для ногтей, содержащий грибок для ногтей.
А вот это уже более интересно. Посмотрите: чудо техники. Стиральная машина, выделяющая в режиме отжима смертельный газ. Мой подзащитный устранил ею четырех жен.
И, наконец, безобидная шутка: косметичка, в которой сидела крыса, больная бешенством. Прелесть, правда?
— Ммм… Я потрясен. Завтра же, если вы не против, фотограф к вам заедет. И, конечно, хотелось бы вашу фотографию, покрупнее.
— Без проблем. Да, кстати о фотографиях… Вот, посмотрите. — Он протянул мне снимок шикарной женщины лет тридцати. — Сейчас она на в морге, на экспертизе. Подозревают, что ее отравили сладкими булочками. Она разводилась с мужем, они с ним никак не могли поделить однокомнатную квартиру… Очень надеюсь, что скоро моя коллекция чем-нибудь пополнится. Чайку?
— Нет, спасибо… Как же получилось, что об всем этом раньше никто не написал? Если бы где-то про вас что-то было, я бы запомнил.
— А, — он махнул рукой. — Я думаю, боятся, что им не поверят. Такие вещи обычно за утки газетные принимают… А верят в чушь всякую.
Я согласился:
— Это точно… Я сам, помню, еще в институте учился, и напечатали в одной газете мою статью — „Купчинские людоеды“. Бред был страшный. Типа, сидели два бомжа с бутылкой водки, а закуски у них не было. Рядом женщина шла с болонкой. Ну, один схватил трубу железную, и тетку с собакой грохнул. Вечером женщиной закусывали, собаку съели на завтрак. Им потом понравилось, стали на пустыре людей ловить, убивали и ели. В подвале у них плитка была электрическая к лампочке подключена и лежала куча обглоданных трупов… Как в такое можно поверить — я не представляю.
Ну, вышла газета. Проходит неделя. Вдруг звонят мне из редакции: слушай, говорят, зачем ты написал, в каком районе людоеды водятся? Тут какие-то старушки сумасшедшие звонили — из Купчино как раз, они тот номер через неделю купили, там программа старая, и он по дешевке сейчас продается. Купили, прочитали — и пошли в милицию. „Это что же, говорят, такое? В Купчино на улицу-то можно выходить?“ И показывают твою статью. Ну, менты покрутили пальцем у виска и бабок послали. Но те не успокоились, два раза уже звонили, хотят с тобой поговорить. Чтобы ты с ними пошел в отделение и показал, где подвал с бомжами-людоедами. Дать им твой телефон?“
Но и на этом дело не кончилось. Еще через неделю мне женщина знакомая звонит, она тоже в Купчино живет. В трубке — хохот истерический. Рассказывает, встречала дочку из школы, а там две бабки внуков ждали. И одна все ужасалась: „Ты знаешь, детей похищают, детей похищают.“ А другая ей: „Ну, это что… У нас в Купчино людей едят, вместе с собаками… Не веришь? А я тебе газету принесу.“
— Да, идиотов полно.
Я решил, что пора поговорить о деле.
— Слушайте, а вот, интересно, ваша коллекция, наверно, единственная в своем роде? Ни у кого другого ничего подобного, я так понимаю, не найти?
Гросс пожал плечами.
— Такого как у меня, конечно, ни у кого нет. Но, по мелочи, интересные экспонаты встречаются. Вот у Розенталя — он когда-то в медэкспертизе работал — у него на даче даже мумия есть… Очень трогательная история. В конце семидесятых один парень девочку свою так ревновал, что психанул как-то — и стукнул утюгом по голове. Она в коммуналке жила: все время кто-то дома, тело из квартиры не вынесешь. Что делать? А он на востоковедческом учился, им накануне лекцию про изготовление мумий читали. Ну, он сходил в аптеку, в хозяйственный, раствор какой-то приготовил, подружку свою раздел и намазал. Внутрь тоже чего-то налил… Так, собака, угадал же рецепт. Он уже давно из города смылся, купил паспорт новый и на прииски завербовался, а подружка все лежала в своей комнате и не пахла. Думали, без вести пропала. Нашли ее, только когда батарею прорвало, и стало квартиру заливать — тогда и дверь взломали.
— Серьезно? Как интересно… А разве можно трупы дома хранить? Это не запрещено?
— Да как вам сказать… Формально говоря, закона такого нет — это же не оружие. Но по факту могут пришить осквернение, только сроки за это символические дают, да и то редко… Кому это надо?
— Ага, значит про это написать можно?
— Попробуйте. Но Розенталь — человек со странностями; не знаю, станет ли он с вами разговаривать. Тем более, я слышал, у него сейчас проблемы.
— Да? А что он за человек? Что значит „со странностями“? Как с ним можно поговорить?
— Вот не знаю… Человек он нестандартный. Ходят про него, точнее, про семью его, слухи какие-то непонятные…
