О'кей. И вот теперь я здесь и не знаю, что делать дальше.
Фернанда все еще сидит в своем кресле и смотрит на меня таким взглядом, как будто я самое лучшее, что она видела на своем веку. Сидит она, скрестив руки, и надо вам сказать, я еще раз убедился, что это классная дамочка, испанка на все сто процентов, ни одной капли индейской крови.
— Лемми, — говорит она, — я скажу тебе правду. Я дружила с Домингуэсом потому, что мне это было необходимо. У меня был муж, меня заставили выйти за него, когда я была еще совсем молодая. А он очень плохой человек, он превратил мою жизнь в ад. При первой же возможности я удрала от него. Но он поймал меня и вернул обратно. Тогда я подумала о Домингуэсе, которого все боятся, потому что он убийца.
Я заплатила Домингуэсу столько, сколько он запросил, чтобы он помог мне убежать. Я знала, что муж побоится преследовать меня, когда узнает, что я ушла с Педро. И я была права.
Но между мной и Педро никогда ничего не было. Вообще ни один мужчина никогда в жизни ничего для меня не значил до этого момента. А теперь я люблю тебя.
Она встает, подходит ко мне, прижимает свой очаровательный ротик к моему и награждает таким поцелуем, от которого мог бы проснуться сам Рип Ван Винкль. Потом она возвращается на свое место и садится. Все движения этой красотки спокойны, грациозны и обдуманны.
— Я мало что знаю о Пеппере, — продолжала она. — Знаю только, что Домингуэс уехал куда-то с молодым человеком, американцем. Больше ничего. Но Педро рассказывал мне о гасиенде, которая находится у подножия Сьерра Мадре, на расстоянии примерно однодневного пути отсюда.
Она встает, берет мой стакан и идет к буфету. Я заметил, что на сей раз она себе виски не наливала, просто лед с лимоном. Предусмотрительная дама.
— Педро прислал мне из тюрьмы письмо. Он сказал, что сегодня ночью он ко мне сюда придет. Ноя думаю, что ты прав, Педро, конечно, помчался за тобой, чтобы убить тебя. Он не может ни в коем случае допустить, чтобы ты приехал в Сен-Луи и все рассказал.
Она принесла мне стакан, а сама вернулась обратно к буфету и осталась там в тени.
— Слушай, Лемми, — сказала она. — Если Педро помчался за тобой по дороге в Сен-Луи, он прекратит погоню примерно к этому времени. Он поймет, что тебе удалось удрать, и тогда он приедет сюда. Возможно, он подумает, что ты так безрассудно храбр, что поедешь на гасиенду один, тогда и он поедет туда вслед за тобой. Но сначала остановится у меня, чтобы немного отдохнуть. А на гасиенду он поедет обязательно, потому что теперь ему во что бы то ни стало необходимо убить тебя.
Поэтому, если ты хочешь поехать туда один, надо это сделать немедленно. Если сюда приедет Педро, я сделаю все, чтобы задержать его и дать тебе время доехать до гасиенды, сделать все, что тебе нужно, и уехать оттуда. Но только ни в коем случае не оставайся потом в Мексике, возвращайся к себе обратно.
— А как насчет тебя? — спросил я. Она пожала плечами.
— Может быть, когда ты вернешься в Нью-Йорк, я пришлю тебе весточку, и даже приеду к тебе. Ну, как тебе нравится такая перспектива?
Я улыбнулся.
— Что ж, давай попробуем, О'кей, Фернанда, — сказал я. — Я поступлю так, как ты советуешь. Поеду сейчас на гасиенду, все там осмотрю и, может быть, смоюсь из Мексики, а может быть, и нет. Может быть, я еще вернусь к тебе и мы продолжим нашу беседу.
Я встал и направился к веранде. Вдруг я услышал какое-то движение позади себя. Я повернулся.
Она шла ко мне с суровым выражением лица. Сначала я удивился, почему она такая строгая, а потом увидел в ее руке маленький черный автоматический пистолет.
— Ты дурак, — сказала она. — Значит, ты поверил мне. Бравый, умный Лемми Коушн оказался таким дураком, что его смогла провести женщина. Ну, иди, становись спиной к стене.
Я встал. Не могу передать, какими словами я себя ругал. Это я-то… и дал провести себя какой-то паршивой бабенке. И что, черт возьми, она собирается делать?
Я стою, прислонившись к стене, около буфета, лицом к веранде. Она медленно подходит и останавливается ярдах в двух от меня. Я чувствую, как у меня по спине струится пот.
— Я сейчас тебя убью, сеньор Коушн, — сказала она. — В какое место ты предпочитаешь получить пулю? В голову? В живот? В спину??? Говорят, если выстрелить в живот, человек долго мучается, прежде чем умрет. Может быть, вы все-таки скажете мне, что вы выбираете?
Все это она говорила с дьявольской улыбкой на губах.
Мозг мой лихорадочно работал, но я никак не мог придумать способ выкарабкаться из западни. Где-то в голове у меня мелькнула мысль: а почему, собственно, я доверился этой женщине? Вообще-то я редко ошибаюсь в женщинах. Почему же я поверил этой?
Потом я снова начал обзывать себя последними словами. Интересно, что скажут в Федеральном бюро, когда узнают, что был такой осел Коушн, который позволил красивой бабенке убить себя где-то в Мексике, бабенке, которая разыгрывала с ним старый номер и заставила его выложить на стол револьвер.
Она подошла еще ближе. Она смотрит мне в лицо, и пистолет не шелохнется в ее руке.
— О'кей, бэби, — сказал я. — Я был ослом, стреляй! Куда тебе нравится, для меня это теперь не имеет никакого значения. Но позволь мне сказать тебе одно: федеральные мальчики непременно разыщут тебя. Будь спокойна. Это так же верно, как то, что ты сейчас держишь в руке пистолет. Может быть, это произойдет в этом году, может быть, в будущем, но ты свое получишь! Обязательно получишь.
— Ах, как это интересно, — сказала она. — Ну, адью, сеньор Коушн!
Я увидел, что пальчики ее уже прикоснулись к курку. У меня даже мороз по коже пробежал, но я взял себя в руки. Ну, что ж… Вот и все…
Она нажала на курок, и вдруг крышка автомата раскрылась и оттуда выскочила сигарета. Чуть не умирая от смеха, она предложила эту сигарету мне.
Я стоял у стены с видом величайшего в мире, просто классического олуха, только что оторвавшегося от мамашиного фартучка. Мне даже нисколько не стало лучше, когда она подошла ко мне вплотную и обняла меня за шею. Я чувствовал, что она вот-вот лопнет от смеха. Эта дамочка умеет красиво разыгрывать роль!
Потом я все понял и тоже начал смеяться. Вы должны согласиться, что у этой бабенки колоссальное чувство юмора.
Я взял сигарету, она поднесла спичку.
— Лемми, — сказала она после небольшой паузы. — Мне теперь совершенно ясно: ты нуждаешься, чтобы за тобой кто-нибудь присмотрел. Я беру это на себя, а ты должен меня слушаться. Вот мой план. Сейчас я приготовлю тебе еды, а ты в дальнем конце двора найдешь коня. Оседлай его и возвращайся сюда за едой, я дам тебе бутылку воды. Потом ты вот по этой дороге будешь все время держаться прямо на север. У подножия горы ты найдешь гасиенду. Самое позднее, ты будешь там завтра вечером. Если Педро придет сюда, а, по-моему, он должен примчаться, я его обману, пошлю в другую сторону.
Когда ты там все сделаешь, возвращайся сюда. Я буду тебя ждать.
Она положила голову мне на плечо и смотрела на меня своими очаровательными глазками, сверкавшими, как звезды.
— А теперь скажи мне до свидания, только как следует скажи!
Я схватил ее. Уверяю вас, ребята, эта девочка на все сто процентов соответствует тому, что предписано докторами.
Потом она оторвалась от меня и смылась.
Я вышел на веранду и направился по тропинке к конюшне. Я надеялся, что сумею оседлать лошадь и приготовиться к дороге раньше, чем она придумает такое, что задержит меня здесь и полностью вышибет у меня все мысли о работе.
Одни ребята родятся счастливчиками, другие — нет. Что касается меня, я принадлежу к породе счастливчиков.
Я оседлал лошадь и оглянулся. На веранде стояла Фернанда и махала рукой.
Где-то вдали в пустыне меня ждет гасиенда. Я подумал: жизнь может быть гораздо хуже, чем она есть сейчас.
Во всяком случае парень, который сказал, что нельзя мешать служебные дела с любовью, был не совсем нормальным.
Вот так-то.
Когда я увидел, в каком месте расположена гасиенда, меня чуть не хватил удар, потому что тот, кто ее строил, должно быть, уж совсем спятил. Всю дорогу я надеялся, что, когда доберусь до этой проклятой гасиенды, меня там будет ждать тень, прохлада, вода. Но оказалось, что гасиенда расположена прямо посередине пустыни, и никого и ничего поблизости.
С того места, где я стою, мне хорошо виден забор, о котором говорил Педро, а немного выше, на подъеме, стоит гасиенда.
При лунном свете эта белая хата представляет собой жуткое зрелище, как город-приведение, о котором я в свое время читал в сказках. Правая сторона гасиенды полностью разрушена, а левая о'кей. Может, взрыв был совсем уж не такой силы, как говорил Педро.
Я привязал лошадь к воротам и вошел. Кругом так тихо, что, кажется, можно эту тишину резать ножом.
Я чертовски устал. Мне совсем не нравится охота в мексиканской пустыне. И какой в этом смысл?
