Стоит Володя, а у ног его агонизирует крупная утка… бьется, трепещет, а помереть никак не может.
Я опешил:
– Позволь… а сам?
– Патроны у меня кончились…
– Да при чем тут патроны?
Не ответив, стал Андреев закуривать. Достал кожаный портсигар, спички. Чиркал, чиркал – не зажигается спичка: руки Володины, как говорится, ходуном ходят…
Я переспросил:
– Не умеешь, что ли?
Андреев ответил глухо:
– Не… могу… Птица мучается… а я – не могу…
Тогда я освирепел, стукнул утчонку башкой о ствол ветлы. Не просто с безразличием, а со злостью стукнул, и очень обиделся: следовательно, этот тип считает меня морально хуже собственной персоны?.. Что он: владетельный маркиз? А я ему за егеря?.. По кочкам заставил сломя голову пробираться… Веселенькое дело!
Вот такой получился у нас охотничье-психологический «нюанс».
– Считаю тебя, Андреев, не охотником, а старорежимной институткой!.. Сопля ты, а не мужчина!..
Выругался я, плюнул, и ночевали мы порознь – в разных стогах… Только у меня костер скоро погас, а у Андреева все горел. До рассвета…
И больше мы вместе на охоту не ездили.
Тогда мне не верилось, что можно на фронте ходить в атаки и врага штыком – в горло, по самый «хомутик», или валить наступающие цепи пулеметными очередями, а в мирное время сентиментальничать над подстреленной уткой, которую от сотворения мира предоставлено человеку кушать…
Но позже в жизни я встречал не однажды и не дважды людей, которые не могли зарезать курицу или утопить котят. И – странное дело – они, эти сверхчувствительные люди, были фронтовиками… А двое – каперанг и полковник – даже орденоносцы…
Так вот – наша дружба не состоялась.
И в этом же году Володя Андреев покончил с собой.
Он выстрелил в рот из охотничьего ружья картечью, нажав пальцами босой ноги на связанные проволокой спусковые крючки двустволки, и смерть его была мгновенной, но страшной.
Мы все очень удивились, услышав телефонный звонок из отделения милиции. Андреев – и смерть?.. Пустить себе в голову заряд картечи, именно теперь, когда миновала военная гроза, жить стало легче, интересней?.. Нелепица, абсурд какой-то!..
Однако наш начальник активно-секретной части Николай Аркадьевич Раскатов напомнил прошлогодние стихи Маяковского:
…подражатели обрадовались: бис!
Над собою чуть не взвод
Расправу учинил…
Но ведь это – о Есенине. О поэте, трагически заблудившемся меж трех сосен времени… И о буржуазных болванах-подражателях.
А тут – Володя Андреев. Совсем не поэт. И не буржуазный болван, а хороший, сто раз проверенный комсомолец, еще мальчишкой познавший на фронте цену жизни…
Он никогда и ни с кем не говорил о смерти.
Мне это казалось абсолютно невероятным – самоубийство Андреева. И – тем не менее – застрелился.
Это произошло днем и в мое дежурство по уголовному розыску. И мне же пришлось «поднимать мертвое тело».
Когда мы с нарследователем Танбергом и судейским начальством Володи приехали на место происшествия, в квартиру, где жил Андреев с матерью, оказалось, что Володину маму уже отправили в больницу. Приехавший раньше нас судебно-медицинский эксперт Виноградов «порадовал»:
– …Полный паралич с потерей речи… Ну, может быть, еще дня два-три протянет, однако допрос абсолютно исключается… К тому же она – неграмотна… Представьте: этот сумасшедший мальчишка чуть не на глазах у матери!.. Домохозяйка рассказывает: когда грохнул выстрел, они обе кинулись сюда, в эту комнату. Ну и, разумеется, – мать как подкошенная – на пол, и – язык не ворочается… Я ее прослушал: сердце никуда не годится… Так что полагаю – завтра, послезавтра – «ад патрэс»… Что поделать? Мать есть мать, а зрелище прескверное. Давайте я вам сразу заключение накатаю… Все совершенно ясно – бесспорное самоубийство путем выстрела из огнестрельного оружия, и, если не настаиваете, во вскрытии трупа никакой нужды нет.
Медэксперт сел «катать» заключение, а мы с Танбергом начали осмотр места происшествия. И нас поразило убожество жилья. В комнатушке Андреева стояли: кухонный стол, обращенный в подобие письменного; самодельная этажерка с дюжиной книг охотничьего и политического содержания; колченогий стул с продавленным сиденьем; два табурета, топчан с жидким матрацем и солдатским одеялом…
Не лучше выглядело и убранство комнаты Володиной матери: только чисто женское уменье скрасить бедность обстановки подкрахмаленными накидушками и вышивками и выручало…
– Однако… того! Спартанская обстановка, – покачал головой Танберг, – он, что же, пил, наверное, этот судебный исполнитель?
Но старушка-понятая, домохозяйка, всплеснула руками:
– И что это вы говорите?!. В рот не брал Володя… Он же молоденький… а что скудновато жили Андреевы – так на Володину полусотку не шибко разгуляешься… Жалованье у него было небогатое.
– Но это не помешало вашему квартиранту приобретать весьма дорогие вещи, – сказал председатель окружного суда и кивнул мне: – Взгляните на орудие самоубийства… Вы ведь охотник: помню, встречались в магазине – дробь покупали…
«Орудие самоубийства» лежало тут же. Ружье.
Но не просто ординарное ружьецо, тридцатирублевая Володина двустволка, которую я знал по охотничьим встречам. Нет, это было особенное ружье – шедевр великого британского оружейника искусника Голланда. Вещь сказочной красоты и – огромной ценности.
Задолго до революции «Голланды» ценились в России по семьсот-восемьсот рублей…
А прежней фузеи в комнате не было.
Откуда такое сокровище у скромного судисполнителя с пятидесятирублевой зарплатой?
– Вероятно, изъял у какого-либо нэпмана в обеспечение иска и… не сдал куда следует, а держал дома… – пожал плечами нарследователь.
Но я возмутился.
– Думается – выводы преждевременны. Я знал покойного лично. Мы все знали… Он был абсолютно честный парень… Почему человек так устроен, что плохое ему всегда спешит в голову, а хорошее – постоянно опаздывает?..
– Это – правда, – согласился Танберг. – Вероятно, потому, что плохого вокруг нас много больше… Особенно вокруг людей нашей профессии… Ну, вот что, инспектор, поскольку вы были лично знакомы с самоубийцей – поручаю дознание вам… Так и передайте своему шефу. Только про двустволку эту не забудьте: как, почему?
Вскоре нарследователь и председатель суда уехали.
Потом явилась санитарная телега с гробом, и я проводил Андреева к березкам-близнецам.
А вечером поехал в больницу: хотелось все же попытаться допросить старушку, но оказалось – уже умерла, так и не приходя в сознание.
– Паралич сердца, – сказал старший врач, – ваш «придворный эскулап» ошибся: суток не прожила.
В резерве оставалась только старушка домовладелица. Я выписал ей повестку на завтра, опечатал квартиру, изъял все документы и переписку, ружье – «вещдок».
Началось дознание.
Самоубийство для следователя, само по себе, почти никогда не бывает «интересным» делом. Самоубийство – оно и есть самоубийство. Люди – стреляются, вешаются, полосуют себе бритвой горло.
Причины?
Сколько угодно. Разочарование жизнью (черт его знает: и поныне есть еще!). Семейные неурядицы. Измена любимой (любимого). Алкоголь и наркотики…
И еще множество причинной всяко-всячины.
Но для следователя за каждым случаем самоубийства таится сакраментальный вопрос: «а нет ли преступления?» Именно с этих позиций следователь начинает вести расследование. И встречаешься иной раз с поразительными фактами…
Вот и я начал так.
Назначил бухгалтерскую экспертизу: через руки судебных исполнителей проходили тогда большие суммы…
Но уже на третий день эксперты доложили:
– Все было в ажуре у покойного. Ни одного случая нарушения сроков сдачи денег в банк, никаких намеков на растрату или хищение… Завидная аккуратность и честность…
Оставалась только одна думка: значит – быт…
Некоторую ясность внес в дело… сам покойный.
Окружком комсомола получил посмертное письмо Володи Андреева. Тон был сух и лаконичен.
«Я совершил омерзительный поступок, – писал Андреев, – и жить теперь не имею права. Какой – не имеет значения. А жить мне больше нельзя, и я сам себя приговорил к вышке».
– Понимаешь, такое дело, – сказал мне секретарь комсомольского окружкома, когда я прочитал это письмо в его кабинете, – хотели мы случай с Андреевым проработать среди актива. В назидание. А за какой «гвоздик» зацепиться?… Что за поступок?.. Никто ничего не знает… М-да-с… такой, понимаешь, загадочный случай. Я уж и в окружкоме партии толковал… И там говорят, без «конкретного гвоздика» нечего и начинать: будут мещанские суды-пересуды, а не воспитательное собрание… Так что все зависит от расследования… Вот тебе список наиболее близких знакомых Андреева среди наших ребят…
