– Ага. Только много.
Леха присел на край дивана, уже застеленного. Идея остаться показалась вдруг нелепой. Чем его собственная кровать не устраивала? Она большая. А здесь как двоим разместиться?
– Кто она у тебя?
– Учитель младших классов. А папа – доктор наук. Нейрофизиологией занимается. У него все мысли в работе, и, если бы не мама, он бы вообще не замечал, что происходит. Зато у меня биология на «отлично» была всегда. И химия тоже. А бабушка – архивариус. Ты с ней позже познакомишься.
Вот как-то с бабушкой-архивариусом Леху вообще знакомиться не тянуло. Хватит с него папы-профессора. Он их иначе представлял.
– А мой папаша слесарем был. Пятого разряда, – Леха сказал это из вредности. Кару его пролетарское происхождение злило. Она считала, что упоминать о подобном – верх бестактности. Алина же пожала плечами и велела:
– Спать ложись.
От постели пахло мятой. От Алининых волос – осенью. И Леха потерся было носом о шею, но получил локтем в живот.
– На пол сгоню, – пообещала Алина. – Или маме пожалуюсь.
Сама же хихикнула. И Леха, не выдержав, заржал.
– Может, по-настоящему поженимся? – предложил он, отсмеявшись. – Ты прикольная.
– Ну уж нет.
Конечно, кто такой Леха, чтобы за него пошла профессорская дочка, у которой мама печет пироги с яблоками и делает мясные рулеты, а бабушка – вообще архивариус, что бы это ни значило.
– Ничего не бойся, – Леха повернулся к Алине спиной. – Я сумею тебя защитить.
– От чего?
– От всего, – сказал он отключаясь.
Жанна старалась.
Отныне каждое ее утро начиналось так: лишь проснувшись, Жанна вставала с постели и в одной сорочке спешила к зеркалу. Она разглядывала собственное отражение ищущим взглядом, пытаясь вызвать то прекрасное, что, по мнению отца, скрывалось в ее неловком теле. Повторяя себе, что красива, Жанна заставляла себя верить этим словам.
Матушка смеялась над нею.
И прислуга переглядывалась, пряча улыбки.
Бедную девочку жалели, считая, что будто бы таким образом она не добьется ничего, кроме душевного расстройства. К чему спорить с Всевышним?
Ее старые знакомые – она пыталась уверить и их – вовсю веселились.
– Дурочка! Дурочка! – кричали они и, подхватывая комья грязи и навоза, кидали в Жанну.
Это было обидно.
Единственным, кто по-прежнему помогал ей, был отец.
Когда Жанне исполнилось девять, матушка ее, решив раз и навсегда определить судьбу дочери – пусть выкинет наконец из головы эти глупые кривляния перед зеркалом, – взяла ее к гадалке. Мадам Лебон была известна всему Парижу. Рожденная среди цыган, она давным-давно оставила кочевую жизнь, сменив кибитку на уютный особняк, купленный, по слухам, одним из многочисленных любовников. Мадам была хороша в молодости. Ее горячая кровь и гордый нрав служили приманкой для глупцов, которым казалось за счастье завладеть такой женщиной.
На самом деле именно мадам владела ими, выпуская лишь затем, чтобы освободить место в сердце для другого. Когда же выяснилось, что и над нею властно время, она вспомнила о своем цыганском прошлом и, пусть бы имея возможность не трудиться – капиталов, скопленных в молодости, хватало на безбедную жизнь, – занялась гаданием. И делала это столь успешно, что слава ее понеслась по Парижу.
Утверждали, что предсказанное ею сбывается точь-в-точь.
Жанна запомнила запах – отвратительный удушающий смрад свечей и благовоний. Полутемную комнату, где все будто бы двигалось – доверенная служанка мадам Лебон дергала за нити, заставляя шевелиться шелковые пологи, что производило неизгладимое впечатление на клиентов.
Сама мадам сидела, облаченная в шелка. Ее смуглое лицо в полутьме казалось неживым, как и сама она, неподвижная, словно статуя. И лишь движения ресниц выдавали, что статуя жива.
– Садись, – сказала она, указав на простой стул. – Зачем ты пришла?
Голос ее звучал глухо, отчего у Жанны внутри все перевернулось. Ей захотелось сбежать и спрятаться, пусть бы и под столиком, на котором лежал круглый шар. В нем-то мадам Лебон и прозревала будущее.
– Я пришла узнать, какая судьба ждет мою дочь.
Луиза Мадлен была знакома с мадам в прежней ее жизни и неприятно поразилась тому, как время изменило эту женщину.
– Ты тоже стареешь, Луиза. Ты отчаянно пудришься, но морщины уже не скрыть, как и годы, которые живут в твоих глазах. Смирись. Взгляни на себя истинную и отпусти прошлое.
– Я пришла узнать, какая судьба ждет мою дочь, – Луиза не желала думать об услышанном. Она стареет? Нет, конечно, когда-нибудь она постареет. Но это случится еще не скоро! Сейчас она красива. Да, ей приходится пользоваться пудрой и румянами, рисовать брови и чернить ресницы, но все так поступают!
– Судьба… – мадам Лебон повернулась к Жанне. – Иди сюда, девочка.
И ослушаться голоса было невозможно. Жанна сделала шаг и другой, пока не оказалась у самого стола.
– Дай свою руку.
Пальцы мадам Лебон больно сдавили запястье. Цыганка позабыла про карты и шар, но лишь глядела на бледную ладонь, в переплетениях линий выискивая приметы грядущего. И с каждой секундой молчания Жанне становилось лишь страшнее.
– Твоя дочь решила взять другую судьбу. И у нее получится. Но своей уже не будет. Когда она захочет отступить, судьба не позволит сойти с дороги предназначения. Она будет носить титул маркизы. Однако ей будут отдавать почести, какие отдают герцогине.
– Разве такое возможно?
Луиза Мадлен ожидала услышать что угодно. Нет, конечно, она не хотела для дочери ужасной судьбы – обыкновенной. Замужество. Дети. Спокойная жизнь… скучный супруг… как у всех.
– Возможно, – пальцы разжались, и Жанна поспешно спрятала руку за спину. – Твоя дочь станет фавориткой короля. Иногда она будет счастлива.
– Ты… ты уверена?
– Уходи, – мадам Лебон закрыла глаза.
– Нет, скажи, ты уверена?
– Я сказала, что увидела. Уверена ли? Не знаю. Не моя вера все решит. И не твоя. Только ее.
Конечно, матушка не могла умолчать о столь удивительном предсказании. Она тотчас послала записку к Норману, но он ответил сдержанно, дескать, не верит гадалкам, но знает, что дочь его достойна самой лучшей судьбы. Однако, погруженный в собственные дела и, как подозревала Жанна, занятый не только ими одними, он стал появляться в доме нечасто. Это обстоятельство донельзя испортило матушкин характер.
– Глупая девчонка, – пеняла Луиза Мадлен, когда случалось ей встретить дочь. – Посмотри, как ты стоишь! Спину держи прямо. И не горбись! Ну что у тебя за манера дергать руками?
Жанна хотела бы не слушать матушкины речи и отвлекала себя тем, что разглядывала ее лицо – лицо стремительно стареющей женщины. Время будто вознамерилось посчитаться с Луизой Мадлен за все те годы, когда она столь неосторожно тратила себя на мужчин. И какова была благодарность?
Где все те, кто клялся ей в вечной любви?
И муженек, в которого Луиза Мадлен вложила столько усилий? Сбежали. Променяли ее на других красоток. Обиды, возникающие из ниоткуда, призраки прожитых дней мучили Луизу Мадлен, вынуждая ее искать утешения в вине. Пьянея, она добрела и принималась жалеть себя, а заодно и дочь.
– Не переживай, милая, – говорила она, с мстительной радостью наблюдая за тем, как вертится несчастная Жанна у зеркала. – И что с того, что ты некрасива? Красота скоротечна. Сегодня она есть, а завтра уже и нет… послезавтра о тебе и вовсе забывают. Не верь мужским обещаниям.
Луиза Мадлен всхлипывала, представляя себя несчастной обманутой девой, соблазненной и брошенной, потом вспоминала, что это совсем не так, и вновь принималась за поучения.
– Будь умнее мужчин. Позволяй им думать, что ты глупа и беспомощна.
– Зачем?
– Чтобы они чувствовали себя умными и сильными. Позволяй им заботиться о тебе. Представляй это высшим достижением их никчемной жизни…
Порой Луиза Мадлен забывала, о чем говорила прежде. Ее плаксивый голос стоял в ушах Жанны, повторяя, что женщина не имеет права терять голову от любви и вообще по какому-либо иному поводу. Что следует быть осторожной, как лиса, и столь же хитрой. Что притворство – вот истинная суть женщины. И если Жанне нужен мужчина, то Жанне придется стать именно такой особой, какая этому мужчине необходима.
Смеяться, когда хочется плакать.
И плакать, если душит смех.
Быть искренней в своей игре… и считать, стоит ли эта игра усилий.