хранили.
— Галло, иди-ка сюда! — крикнул Фацио.
Монтальбано вышел, закурил. Не зная, чем себя занять, решил пройтись и невольно очутился на задворках дома. В окне виднелась доска, мешавшая заглянуть внутрь. Либо забыли отодрать, либо решили не возиться после того, как склад опустел.
Метрах в тридцати вразброс росло восемь или девять чахлых миндальных деревьев, скорее всего, остатки прежних садовых посадок.
Вокруг — ничего, вернее, пейзаж, весьма похожий на тот, что привиделся ему во сне.
Стоп, минутку, если приглядеться, деревьев было не восемь или девять, а ровно четырнадцать.
То есть девять были целыми, со стволом и кроной, а от пяти оставался один ствол.
Верхушка была срублена не топором по частям, а словно бы деревьям снесли башку одним точным и четким ударом: крона каждого дерева, целехонькая, лежала на земле в десятке метров от своего ствола.
Что тут могло произойти?
Комиссара разобрало любопытство, и он подошел к ближайшему обезглавленному дереву.
Срез был ровным, словно действовали скальпелем. Но даже встав на цыпочки, он не мог толком ничего разглядеть.
Тогда комиссар прошел десять шагов и осмотрел верхушку дерева — падая, та опрокинулась.
Нет, не мощный клинок одним махом сшиб дерево, а нечто огненное — ясно виднелись темно-коричневые следы жженой древесины.
И вдруг он понял.
Развернувшись, понесся к дому и на углу едва не врезался в Фацио — тот выбежал звать комиссара.
— Что там? — спросил Фацио.
— Что там? — спросил Монтальбано.
— Мы нашли… — начал Фацио.
— Я нашел… — одновременно с ним начал комиссар.
Оба запнулись.
— Будем спрягать глагол «найти» целиком? — спросил Монтальбано.
— Говорите сперва вы, — сказал Фацио.
— Я нашел за домом деревья, их укоротили чем-то вроде гранатомета или ракетницы.
— Ни хрена себе, — сказал Фацио.
— А ты что хотел сказать?
— Мы нашли шесть листков «Островного вестника» в масляных разводах.
— На что спорим, это оружейная смазка? — предложил Монтальбано.
— Никогда не спорю, если уверен, что проиграю.
— Там было оружие, и они решили его испытать, стреляя по деревьям, зуб даю, — сказал комиссар.
— А теперь что будем делать? — спросил Фацио.
— Давай зови всех.
— И куда пойдем?
— Поищем осколки под деревьями.
До часу дня они шарили в траве и пыли.
Когда нашли с килограмм осколков, комиссар сказал, что этого довольно и можно возвращаться.
Они отвезли Интелизано домой, наказав никуда не уезжать и ни с кем не говорить об этом деле, а потом поехали в комиссариат.
— Как договоримся? — спросил Фацио.
— Занеси ко мне в кабинет осколки и газетные листы и скажи Мими, что мы с ним увидимся в четыре. А я сажусь в машину и еду обедать. Дай-ка мне свой мобильный.
Было уже полтретьего, и он боялся, что Энцо закроет заведение. От голода сводило кишки.
— Если я приеду минут через сорок пять, покормишь обедом?
— Закрыто у нас!
— Монтальбано это!
Отчаянный вой подыхающего от голода пса.
— Простите, синьор комиссар, не признал. Приезжайте, когда пожелаете — для вас всегда открыто.
На парковке комиссариата Монтальбано направился было к своей машине, но его окликнули.
— Синьор комиссар, вам звонят!
Хорошо, что он успел предупредить Энцо. Зашел в каморку к Катарелле.
— Синьор комиссар, тут на проводе одна синьора, хотя, по мне, никакая она не синьора, а спрашивает вас, лично-персонально.
— Она назвала себя?
— Не пожелала, синьор комиссар. Я потому и говорю — никакая она не синьора.
— Поясни-ка.
— Синьор комиссар, я ей — как вас зовут, а эта личность давай хамить.
— Как — хамить?
— А вот так. Говорит: баран!
Мариан! Он вырвал из рук трубку, нажал на кнопку коммутатора и так зыркнул на Катареллу, что тот пулей вылетел из каморки. Хотел ответить, но голос куда-то делся.
— Гхы?..
Все, что он смог издать.
— Привет, комиссар, я в аэропорту, скоро вылет. Сказала, что позвоню вечером, но не удержалась, так захотелось услышать твой голос.
Голос! Да он двух звуков выдавить не может.
— Хотя бы пожелай мне удачно слетать.
— У-у-удачно с-с-слетать, — еле выговорил он, ощущая себя дефективным от рождения.
— Я поняла. Ты не один, неудобно говорить. Пока, хочу тебя.
Монтальбано повесил трубку и схватился руками за голову. Не будь рядом Катареллы, он бы расплакался от стыда.
С письменного стола корреспонденцию перевалили без разбора на диванчик, чтобы освободить место для осколков и газетных листов, разложенных в два мешка: джутовый — для осколков, прозрачный пластиковый — для листов.
Монтальбано запер дверь кабинета на ключ, запретил Катарелле отвлекать его звонками, что бы ни случилось, и сел посовещаться с Ауджелло и Фацио.
А поскольку ни один из них не открывал рта, комиссар решил их подбодрить.
— Говорите вы, — сказал он.
Он поздно обедал, из-за голода не сумел вовремя остановиться, а потом пришлось сократить прогулку по молу — некогда было, так что теперь он чувствовал себя немного несобранным, несмотря на три выпитых порции кофе. Не то чтобы тяжесть в голове, скорее наоборот, просто говорить не хотелось.
— Я, — начал Ауджелло, — думаю, что они еще воспользуются лачугой. Предлагаю выставить охрану, не на круглые сутки, но пусть кто-нибудь из наших заглядывает туда почаще, особенно ночью.
— А я уверен, что они больше не будут пользоваться этой лачугой, — сказал Фацио.
— Почему же?
— Прежде всего потому, что такие импровизированные арсеналы используют разово, а потом бросают, а кроме того, потому, что Интелизано спросил у тех двух тунисцев, которые работают у него в поле, не знают ли они чего про дверь. В общем, тунисцев тем самым поставили в известность, что Интелизано обнаружил склад.
— И что? Кто тебе сказал, что тунисцы в деле? Птичка напела? — спросил Ауджелло.
— Никто не говорил. Но это возможно.
— И с каких это пор ты записался в расисты? — подначивал Ауджелло.
Фацио не повелся.
— Дорогой коллега, вы отлично знаете, что я не расист. Но я спрашиваю себя: откуда эти контрабандисты или террористы, ведь речь почти наверняка идет о них, так вот, откуда этим чужакам было знать о существовании развалюхи в богом забытой сельской местности, если никто им не указал?
— Как ни прискорбно признавать, — сказал Ауджелло, — но, возможно, ты прав. В Тунисе сейчас заварушка, им крайне нужно оружие. Так что, по-твоему, надо брать и трясти тунисцев?
— Единственное логичное решение.
— Минутку, — вмешался Монтальбано, наконец-то он решил открыть рот. — Вы простите, но я пришел к выводу, что это расследование, несомненно крупное и важное, не может продолжаться нашими силами.
— Почему? — хором спросили уязвленные Фацио и Ауджелло.
— Потому что у нас нет для этого средств. Верно как смерть,
