Твоими глазами - Питер Хёг

— Мы встали. Перелезли через небольшие ворота, выходившие на Энгхэвевай. На мосту над железной дорогой мы остановились. Посмотрели на уходящие вдаль рельсы. Ровные железнодорожные рельсы. Уходящие в сон. Мы немного постояли, глядя на проходящие внизу поезда, и пошли дальше. Пару раз нас окутывал чёрный дым. Он был таким плотным, что мир временно переставал существовать. Мы не видели друг друга. В следующую секунду дым рассеивался, и вскоре от него не оставалось и следа. Мы успели добраться до площади Тофтегор, когда нас догнали. За нами приехала сама фрёкен Грове, у неё был свой «мерседес». Оказавшись опять в детском саду, мы почувствовали разлитую повсюду, по всему зданию, тревогу. Это было впервые — чтобы дети ушли за ворота без разрешения. Фрёкен Грове повела нас в свой кабинет. Он находился на втором этаже, там стоял письменный стол, диван, кресла и маленький столик. На диване сидела фрёкен Йонна. Обе женщины были очень серьёзны. «Ну, что вы нам скажете?» — спросила фрёкен Грове. Ответил ей Симон. «Мы хотели посмотреть на машины, — сказал он. — И на трамваи. Где люди сидят и спят. И на тех, кто спит стоя. Им снится, что есть море и большие леса. Фрёкен Грове! Существует только Вальбю. И детский сад. Весь остальной мир — это сон». Она оглядела каждого из нас. «Вы больше никогда не должны так поступать, — сказала она. — Вы должны пообещать мне, что больше никогда не уйдёте из детского сада, не спросив разрешения. Потому что, если вы это сделаете, я не смогу, мы не сможем больше… оберегать вас».

— Нам было всего шесть лет. В этом возрасте не всегда можно понять, что имеют в виду взрослые. Но мы почувствовали, все трое, что в этот момент взрослые, эти две женщины в комнате, увидели, что между нами, тремя детьми, что-то происходит. Что-то бесценное, и это необходимо защитить. Мы это почувствовали — в эту минуту взрослые нас почти понимали.

Я оглянулся на ассистентов. Вместе с Лизой и со мной они только что побывали в детском саду. Наверное, это сегодняшний сеанс заставил всех нас отправиться назад к событиям тридцатилетней давности.

— Не помню этого, — сказала Лиза. — Ничего из того, что ты рассказываешь, я не помню. Не знаю, могу ли я тебе верить. Действительно ли так всё было.

Это было правдой. Она потеряла свою историю, и теперь должна была положиться на другого человека.

— Симон, — сказал я, — мой названый брат. Он помнит.

— Как он пытался покончить с собой?

Трудно было говорить об этом в присутствии ассистентов. Её границы, а, возможно, и их границы не совпадали с моими.

— Он выпил две бутылки, проглотил сотню таблеток парацетамола, сел в свой внедорожник и отправился ко мне на дачу. Он часто бывал там в детстве. Его мать и сестра тоже там бывали, иногда даже жили там. Он лёг на ту кровать, где обычно спала его мать, и приготовился умереть. Его бывшая жена нашла мой телефон в его ежедневнике, в записях на тот день, и позвонила мне. Я сообщил адрес «Фальку» [2], они поехали туда и отвезли его в больницу. Едва успели.

Чай она заваривала всегда одним и тем же способом, словно это был некий ритуал. Словно что-то должно было оставаться незыблемым, раз уж мир, с которым она имеет дело, — человеческое сознание — столь непредсказуем.

— Самоубийства часто происходят на дачах, на садовых участках. В тех местах, где люди были счастливы в детстве.

Она подвинула ко всем чашки с чаем.

— Мы можем вспомнить какой-нибудь случай, ну хотя бы один случай, когда нас в детстве слышали? Кто-нибудь из взрослых?

Вопрос этот был совершенно неожиданным, непонятно, откуда он возник.

И не очень было понятно, к кому он обращён. Но как бы то ни было, ответил я, возможно из-за того, что звучал он отчётливо вызывающе.

— У меня было счастливое детство, — сказал я, — я вырос в хорошей семье, и не раз, уж точно не один раз, мне доводилось почувствовать, что меня понимают.

Она ничего не ответила, просто посмотрела на меня поверх дымящейся чашки.

Я попытался заглянуть внутрь себя. Посмотреть на своё детство. Попытка пойти против течения вызвала отвращение.

— Мы, люди, так и не создали язык для описания нашей внутренней жизни, — сказала она. — Внешний мир мы умеем описывать во всём его многообразии. Но для внутреннего мира слов у нас нет. В большинстве языков нет таких слов. Никто из нас не может об этом говорить. Это относится и к восприятию нашей собственной физиологии. Большинству пациентов приходится изо всех сил напрягаться, чтобы вообще почувствовать, где физически находится сердце. Почти никто не в состоянии ощутить ритмы печени. Цикл почек. Замечают только поверхностные признаки пищеварения. Мы не можем сформулировать связь между душой и телом. У нас есть таблицы химических элементов, метеорологические карты, номенклатура органических соединений, звёздные карты. Но внутренняя сторона нас самих, тела, души и сознания представляет собой неисследованный ландшафт. Бескрайние белые пятна на карте мира. Практически не исследованные. Исследование мозга и нейропсихология всё ещё находятся в зачаточном состоянии. Мы ползём на ощупь. В темноте. Есть такая пословица: меньше знаешь, крепче спишь. Всё наоборот. Мы страдаем как раз от своего незнания. Страдание и подсознание прочно между собой связаны.

— Между нашим дачным домом и пристройкой к нему есть небольшой двор, — сказал я. — Мы там иногда обедали. Мама сама выращивала овощи. Когда Симон приезжал с нами, он всегда помогал ей на огороде. Его присутствие как-то влияло на взрослых. Они как будто приоткрывались. Отец подтрунивал над матерью. И все могли ни с того ни с сего расхохотаться. На какое-то мгновение спадали маски. На какую-то долю секунды между нами возникало полное единение. Но потом вдруг всё это куда-то исчезало. Лица взрослых закрывались. Как мне хотелось сохранить эти мгновения. Повесить их на стену. Как картину. Заставить их посмотреть на неё. И потом спросить: «Вы помните это? Это было с нами, всего минуту назад. Это очень важно. Важнее этого ничего нет».

Я забирал младшую дочь из детского сада, который примыкает к школе. Прождал её минут пятнадцать, пока она заканчивала играть и прощалась с другими детьми, и тут подошла старшая.

Эти пятнадцать минут я упражнялся в погружениях в тишину.

Когда пути матери девочек и мои разошлись, я обнаружил, что не могу быть тихим с детьми.

Я говорю, что наши