Несколько дней назад Василиса моталась с какой-то своей компашкой за город, попала в лесной пожар, обожглась и потеряла голос. Сейчас лежит у своего деда дома.
И Наде будет очень удобно появиться там под видом сиделки, потихоньку забрать перстень и выяснить, правда ли девка не может говорить или это какая-то лажа. Действовать надо очень осторожно, не вызвать подозрений и ни в коем случае имени Приза не упоминать. Режиссеру пудрить мозги по полной программе, приласкать его и обогреть. Он, бедняга, сильно соскучился по женской ласке.
Для Нади, девочки из «Викинга», приласкать кого-то, хоть старика, хоть мальчика, не составляло проблемы. Для Серого это тоже не было проблемой. Он Надю не ревновал. У него таких Надь имелось в запасе штук пять, не меньше. Приз не сомневался, что старик Дмитриев не устоит перед сочными прелестями медсестры и это даст возможность постоянно контролировать ситуацию.
Серый тут же взял трубку.
— Выясни, как там дела, и перезвони мне, — приказал Приз.
Через несколько минут он узнал, что Василиса Грачева пока молчит, молчит вполне натурально.
«Ладно, — решил он, — будем считать, что в лагерь на пожарище забрел какой-то случайный человек, обнаружил жмуров и вызвал милицию».
У ворот аэродрома Вову ждала небольшая толпа подростков в футболках с его портретами. В руках у них были плакаты, тоже с его портретами и с лозунгами «Очнись, Россия!». Он остановил машину, вылез, толпа заметила его, завизжала, запрыгала. Сначала вразнобой, потом дружно, хором, они принялись скандировать: «Во-ло-дя Приз! РОССИЯ, ОЧНИСЬ!».
Грохнул бодрый марш. Засуетились телевизионщики. Подскочил администратор, стал говорить что-то, прибежали костюмер, гример. Вова выключил свой мобильный и расправил плечи.
Перед тем как сесть за штурвал спортивного самолета, он успел дать десяток автографов, на журналах, постерах, календарях и на розовых девичьих ладошках.
— Ну что, Андрей Евгеньевич, его страна — это, как я понимаю, наша с вами страна? — сказал Кумарин.
— Бред какой-то, — покачал головой Григорьев, — допустим, Рики играет роль посредника между неким человеком из России и этими саудовцами. Человек из России просит у них денег. Они готовы вложить деньги, чтобы иметь свое лобби в нашем парламенте? Чтобы этот человек расчищал для них каналы торговли наркотиками, помогал открывать на территории России под видом медресе школы, в которых учатся боевики и производятся люди-бомбы? Но при чем здесь Рики? Почему именно он посредник?
— Он ответил на этот вопрос. Вы слышали, — Кумарин пожал плечами, — на мой взгляд, никакого бреда. Видите, здесь написано, что Рихард Мольтке с шестнадцати лет является членом общества «Врил». Дальше нам с вами любезно поясняют в сноске, что это такое. Общество «Врил» зарегистрировано как культурная организация десять лет назад. Формально занимается авангардным искусством. Ничего противозаконного. Выставки современных художников, перформансы, театр, кино, литература. Все очень даже интеллектуально. Издали пахнет только свежестью, свободой, демократией, никак не трупами, не нацизмом. Существует на членские взносы, спонсорские вливания и пожертвования от богатых любителей художественного авангарда. Выпускает небольшим тиражом каталоги выставок, фотоальбомы, ежегодный альманах. Кстати, газета у них есть. Знаете, как называется?
— Неужели «Огненный меч»?
— Да. Как вы догадались? — ухмыльнулся Кумарин. — Ну, что там еще? Есть небольшой офис во Франкфурте. Вроде бы ничего противозаконного. Это вам не бритоголовые ублюдки с дубинами и свастиками. Это интеллектуалы. Они провозглашают свободу самовыражения. Не слишком оригинально, правда? Но не волнуйтесь. Это только теория. На практике все очень оригинально и весело. Свобода самовыражения — это наркотические оргии, Содом и Гоморра, богохульство, порнография, некрофилия. Спектакли и перформансы — черные мессы, а главные темы статей в газете и в альманахе — оккультная антропология, клонирование, чистота расы, новое, совершенное будущее, основанное на компьютерных технологиях и биоинженерии. Наукообразная смесь сатанизма и неонацизма.
— Погодите, я ничего не понимаю! — Григорьев схватился за сигарету и принялся нервно щелкать зажигалкой. — Несколько экземпляров «Огненного меча» нашли в квартире во Франкфурте, которую снимали летчики-камикадзе. Рики — член общества «Врил». Я не читал этот «Меч», но я слышал главы из романа Рики. Не вижу связи! Убейте меня, но представить, что мусульманские экстремисты, камикадзе, общаются с такими, как Рики, невозможно!
Кумарин долго молчал, потом спросил:
— Скажите, когда взорвались «близнецы», это было круто?
Григорьев посмотрел на него, как на сумасшедшего, и молча кивнул.
— Это был классный перформанс! — продолжал Кумарин. — Круто, стебно, отпадно.
— Вы хотите сказать, что…
— Я ничего не хочу сказать. Мы остановились на смеси сатанизма и неонацизма. На оргиях и черных мессах. Знаете, все это безумно привлекательно для миллионов молодых идиотов в Европе, в России, в Америке. Не потому, что миллионы тупы и кровожадны по своей природе. Нет, им скучно. Быть нормальным скучно. Просто жить скучно. Ходить каждый день в школу, в институт, на работу — преснятина, картофельное пюре без соли. Уважать и любить родителей, влюбляться, строить семью, греметь кастрюлями, рожать детей — фи, сопли с сахаром. Стареть и умирать, не испытав ничего этакого, не подкрасив вегетарианскую зелень красненьким, черненьким? Нет уж, дудки! Все надо попробовать: групповуху, наркотический кайф, а если это модно, почему не полакомиться человечиной? Why not?
Кумарин уже давно не читал по бумажке. Он говорил, громко, возбужденно. Он тяжело дышал, сопел, щеки его порозовели, глаза сверкали. Григорьев еще никогда не видел его таким.
Андрей Евгеньевич отложил сигарету, молча налил воды своему шефу и протянул стакан.
— Спасибо, — Кумарин выпил залпом.
— Всеволод Сергеевич, что будем делать? — спросил Григорьев.
— А что мы можем, Андрей Евгеньевич? С Интерполом я уже связался, саудовцев встретят в Женеве. Как только всплывет какая-нибудь информация о них, мне позвонят.
— И окажется, что это честные предприниматели, которые тихо цедят свою нефть, торгуют финиками и никакого отношения к терроризму не имеют.
— Не беспокойтесь, Андрей Евгеньевич. Имеют. Я не сомневаюсь.
— У нас с вами что, теория заговора? — взвился Григорьев. — Темные тайные силы, которые хотят владеть миром? Нет. У нас всего лишь кассета, на которой маленький хорошенький гомосексуалист Рики просит денег у двух несимпатичных арабов. Для кого он их просит — осталось за скобками. О какой стране идет речь — не сказано. Наконец, в чем цель этого тихого мероприятия — тоже понять нельзя. У нас с вами сплошные неизвестные, и решить это уравнение трудно.
— Вы, кажется, рассказывали, как восторженно Рики отзывался о Призе, — тихо произнес Кумарин.
— Да. Он уверял меня, что лет через пять Вова Приз станет президентом. Он таскал Вову в какой-то свой изотерический клуб.
— Ну да, понятно, — кивнул Кумарин, — он знакомил его с товарищами из культурной организации «Врил».
— Нет, — Григорьев помотал головой, — все равно не верю! Зачем это нужно Рики? Он живет в своих мультимедийных и наркотических мирах, сочиняет бредовые тексты, спит с бедным Генрихом и тянет из него деньги. Он считает себя эстетом, интеллектуалом. Ну да, он состоит в этом вашем страшненьком обществе «Врил». Порнография, богохульство и даже некрофилия, и даже черная месса — еще не нацизм.
— Хорошо, — устало кивнул Кумарин, — а что, по-вашему, нацизм?
— Концлагеря. Бюрократическая машина, аккуратно, рационально убивающая миллионы людей. Между прочим, строжайшая дисциплина и абсолютно реалистическое тоталитарное искусство.
— Когда начинаются концлагеря, уже поздно, — Кумарин встал и прошелся по комнате, — а что касается искусства, я вам скажу по секрету: тоталитарное, режимное искусство и то, что принято сегодня называть авангардом, удивительно похожи. Декларативность, идеологическая непримиримость. Вечная попытка внушить себе и миру, что самое главное в человеке находится внизу. Брюхо, задница, половые органы. Все, что выше брюха, недостойно внимания художника. Партийный художник, будь он нацист, коммунист, постмодернист, пофигист, еще какой-нибудь «ист», смотрит на человека так высокомерно, словно сам принадлежит к иному биологическому виду. Разве это так уж далеко от концлагерей?
Григорьев нервно засмеялся.
— Нет, Всеволод Сергеевич, я все-таки зря не пересказал вам главы романа «Фальшивый заяц». Поверьте, это очень далеко от концлагерей, это другой полюс жизни, другое мышление. Зайдите в музей современного искусства, хотя бы здесь, в Ницце. Вы старомодный человек, Всеволод Сергеевич! Влезьте в Интернет, сходите в какой-нибудь литературный клуб, в Москве, в Нью-Йорке, в Париже, послушайте нынешних авангардистов, только послушайте, читать вы вряд ли сможете. Я, как и вы, не хочу называть это искусством, но оно существует, с самого начала двадцатого века. Усы, намалеванные под носом Монны Лизы, унитазы, швабры и сломанные куклы. Богохульство, некрофилия и порнография. Да, вы правы, оно так же агрессивно и пронизано идеологией, как искусство тоталитаризма. Но из того, что основоположник футуризма итальянский поэт Маринетти был фашистом и соратником Муссолини, вовсе не следует, что современный авангард потенциально опасен и писатель Рихард Мольтке со своими единомышленниками — активные нацисты, да еще связаны с «Аль-Каидой». Вы сами сказали, это не бритоголовые с дубинами. Вы ведь даже не можете внятно объяснить, зачем это Рики?
