одну женщину больше не заставят надеть белый венок, ни одной женщине в венке не вырежут на лице вечную улыбку, не вскроют горло и не сбросят тело в мутную воду.
Яр отошел к стене и закрыл глаза. Ему казалось, что сквозь толстую кожаную куртку чувствуются все швы и трещины кладки. Ладони горели, и только вокруг пореза запекся лед.
Этой весной все будут ждать. Торопливо пролистывать газеты в поисках криминальной хроники. Не будут переключать местные новости. Девушки будут чаще краситься в темные цвета — убийца ведь джентльмен и предпочитает блондинок. Но весной никого не убьют, и о маньяке вспомнят к осени. И прежде, чем пролистать к криминальной хронике, будут заглядывать в раздел объявлений и гороскопов. К следующей зиме все поверят, что бояться нечего.
А через пару лет никто и не вспомнит, что когда-то было чего бояться. Только Яр будет помнить. А еще Володя, Лена и Инна, которые договорились молчать. С которыми он никогда больше не встретится, и которые молча позволили ему делать то, что он собирался.
И еще Нора, которая не напишет отличную статью и хорошую книгу. Два дня назад они с Норой пили портвейн, слушали ее пластинки и говорили, пока слова не превратились в простой звук. Потом поцелуи превратились в простое касание губ, но к утру и слова, и поцелуи снова обрели смысл.
Они оба считали, что это хороший финал для их недолго дружбы. Там, куда Яр собирался ехать, не было интернета и плохо работала почта. Может, когда-нибудь он вернется. И даже найдет Нору. Но она будет жить уже совсем в другой истории.
Он стоял, опустив плечи, впервые будто стесняясь своего огромного роста. Если бы он был ниже, не носил бороду и старую кожаную куртку — ему не позволили бы здесь стоять. На него бы огрызались, оттолкнули бы его с дороги — и тогда он бы понял, что существует. Что он все еще человек.
Но его боялись. Его обходили, молча опустив глаза.
Где-то вдалеке играл аккордеон, весенний и живой. Яр побрел туда, сам не зная, что надеется там увидеть. Зачем ему вообще на что-то надеяться, если он только что убил человека.
— Эй, мужик, шарфик-то подбери!
Яр только махнул рукой. Надо же, как беспечно он разбрасывается уликами. Будто есть шанс, что убийство удастся скрыть. Что люди не запомнят двухметрового бородатого мужика в заляпанной кровью куртке. Это, конечно, была его кровь, но кого это волновало.
Яра вот точно не волновало.
Интересно, сегодня он был совершенно трезв, но проспект распадался и плыл перед глазами, а холодный весенний воздух забивался под веки и жегся, словно дым.
Он убил человека. Человека, которого знал, с которым однажды пил, отца девушки, которую он считал другом.
Не слушать. Голоса прохожих, шорох шин и автомобильные гудки — город дышит, а он не должен дышать. И Яр не должен, как не должен был дышать этот человек, и теперь он не дышит, а Яр и город зачем-то продолжают.
Не слушать город.
Слушать аккордеон.
Но и аккордеон его предал — сломал мелодию, впустив в нее голос. Отвратительно человеческий, хриплый, женский.
— Она любит артиста! О, все не как у нас! Аккордеониста, а он играет вальс!
Яр остановился. Там, на другой стороне улицы, на перевернутом ящике сидела девушка в вязаной тельняшке. Светлые волосы подвязаны алым платком, а подол пышной черной юбки пачкает уличная грязь.
Светофор вспыхнул зеленым, и шум машин смыл и музыку, и голос, но Яр прочитал следующие строчки по губам.
— Она слушает вальс, но не танцует его!
Она улыбалась. Завораживающе, одновременно беспомощно и зло. Красные губы, светлые волосы. Вот она посреди людной улицы играет на аккордеоне. На нее смотрят. Кто-то бросает деньги в чехол.
Убийца предпочитает блондинок. А лед давно растаял.
Яр завороженно двинулся туда — к этой женщине, ее аккордеону, перчаткам и хриплому голосу. Кажется, он не дошел до светофора. Кажется, ему сигналили. Кажется, его задели бампером.
— Остановите музыку! Ос-та-но-ви-те! — Пела женщина, и аккордеон фальшиво рыдал в ее дрожащих руках.
Убийца предпочитает блондинок. Она не может об этом не знать. А может, она приезжая?
Яр вдруг понял, что смотрит на аккордионистку в упор, положив руки на клавиши. А она, кажется, совсем его не боится.
— Что тебе? — спросила женщина.
Он молчал.
Тот человек никого больше не убьет. Точно, не убьет. Яр ведь совсем трезв, а мысли так путаются, рассыпаются, и одна мысль, самая важная, никак не зацепится, не укрепится в душе.
Теперь эта женщина может петь песни, не прятать волосы и носить красные платки, если ей так нравится. Вот самая важная мысль.
— Инструмент-то не мой, — улыбнулась она. — А ты его кровью пачкаешь, хороший.
— Простите, — просипел Яр.
С трудом убрал руку от аккордеона — второй он все еще сжимал клавиши — и полез в карман за деньгами. Монетки выскальзывали из пальцев, а обтрепанные края купюр никак не попадались. В зеленых глазах женщины вспыхивал свет фар проносящихся мимо машин.
— Простите, — повторил он, заметив, что его кровь пачкает ее полосатые рукава. А еще заметил, как покраснели ее пальцы в обрезанных перчатках.
Замерзла. Эта женщина может стоять здесь и мерзнуть, а потом она пойдет домой и приготовит ужин. А может, нальет себе коньяка и сядет писать стихи. Или чем такие, как она занимаются. Тельняшку вот постирает, протрет аккордеон. Главное, она будет жить. Будет жить потому что он, Яр, убил человека, и никто не вскроет ей горло за светлые волосы. Никто не наденет ей на голову венок из белых цветов, не изрежет лицо.
— Зато тебя никто не убьет, — бестолково пообещал он, вытряхивая в ее чехол все содержимое кармана. Купюры, монетки, пару окурков и серебряную цепочку.
— Правда? — усмехнулась женщина. И растянула взвизгнувший аккордеон.
— Правда, — сказал Яр, выворачивая карман. — Я уверен. Я все сделал, как надо.
— Хоть кто-то сделал все как надо, хороший, — печально сказала женщина. Положила подбородок на аккордеон. —
