Когда его выпустили на волю, когда за его спиной солдат охраны с громыханием закрыл железную дверь проходной будки, Вадим пустился в пляс. Какое же это было счастье! Деревья, птиц, людей, дома — весь мир, который, казалось, не год, а целую вечность рассматривал через решётку и через колючую проволоку, — весь мир хотелось обнять и расцеловать. Как ненормальный он плясал на автобусной остановке, ожидая попутки или автобуса на Иркутск. Проголодавшись, забежал в продовольственный магазин, напротив которого, проломив машиной забор, пыталась вырваться на свободу шайка преступников во главе с Султаном. Купил бутылку лимонада и килограмм помадки. И как раз подошёл автобус на Иркутск.
В этот же день по одной из аллей центрального парка из конца в конец ходили Инна Борзенко и Вадим Пономарёв. Инна ещё не пришла в себя после событийна квартире у Олега и в институте, точнее — в аудитории с открытым окном, через которое сиганул Олег. Она не смотря ни на что очень любила его и на предложение Вадима уехать вместе с ним в Москву ответила отказом. Теперь они ходили взад и вперёд по аллее и выясняли отношения.
Решалась их судьба, и они, естественно, волновались каждый по-своему, но беседовали тихо и спокойно, так что со стороны могло показаться — решают не свою судьбу, а обсуждают погоду.
— Не спеши с ответом, подумай, — упрашивал Вадим.
— Я ещё раз повторяю: нет, — твердила Инна. — У меня к тебе абсолютно ничего не осталось. Как я могу выйти замуж за человека, к которому у меня абсолютно ничего нет?
— Ты писала мне письма, — сказал Вадим. — До самого конца, пока я не освободился.
— Насколько ты помнишь, на каждые твои два послания я отвечала одной коротенькой запиской и только в тех случаях, когда мне было трудно, не везло в жизни. Я вспоминала тебя только в такие дни. Мне казалось, что тебе там живётся ещё хуже и я… из жалости, что ли… отвечала тебе. Вот так, Вадим Георгиевич, не обессудь.
— Не верится, — сказал Вадим, усмехнувшись, и нервным движением погладил стриженую голову. — Я сознаю всю вину перед тобой. Дважды в жизни сделал тебе очень больно. Но второй раз, — ты ведь сама знаешь, — дикая случайность… Всё произошло не по моей воле. Всё это я понимаю. Можно меня не простить, но как можно забыть то, что было между нами?
— Я ничего не забыла, — ответила Инна. — Просто в душе у меня не осталось ни капли любви к тебе. Пока ты был там, я ещё вспоминала то хорошее и светлое, что было между нами в студенческие годы. В воспоминаниях и вдали от меня ты был близкий мне человек, и я поэтому тебя жалела. Теперь, когда ты рядом, я чувствую, что ты чужой для меня. Совсем чужой. И в будущем у нас ничего не может быть.
— Не загадывай вперёд, — сказал Вадим, нахмурив брови. — Не люблю я это.
— Что же делать? Сердцу ведь не прикажешь.
— Может, мне лучше остаться здесь? — спросил Вадим.
— Зачем?
— Мы будем встречаться. Постепенно как-нибудь найдём пути друг к другу.
— Нет, не нужно оставаться, — ответила Инна. — Ты будешь приходить к нам, а маме это не понравится.
— Прежде она хорошо относилась ко мне.
— То было прежде. Сам знаешь, за что она тебя не любит. И жить тебе тут негде.
— Жилье найду. Пока остановлюсь у Зоммера, а там — видно будет.
— Где будешь работать?
— Я сегодня уже был на заводе, где работал до суда. Старые друзья меня хорошо встретили. Начальник конструкторского бюро вспомнил, как я аккуратно и быстро делал чертежи. Он намекнул, что в случае чего, возьмёт меня обратно к себе.
— Как просто и легко у тебя всё получается, — сказала Инна. — Это ведь плохо, когда человек не успел выйти из заключения, не отсидев своего срока, и ему все двери открыты и друзья бросаются в объятия.
— Что же это? — спросил Вадим с усмешкой. — Ты считаешь меня матёрым преступником, от которого все должны отворачиваться?
— Я этого не считаю, — ответила Инна. — Просто боюсь, что снова избалуешься и опять случится беда.
— Нет уж! — твёрдо заявил Вадим. — С меня довольно.
— Вдруг опять какая-нибудь случайность.
— От случайностей конечно никто не гарантирован. Но «Мерседес», слава Богу, продали. И за руль я больше не сяду.
— Это верно, — согласилась Инна, рассмеявшись. — От случайностей никто не гарантирован. Даже я побывала в тюрьме.
— Так что же будем делать? — спросил Вадим. — Решай, одно твоё слово, и я остаюсь.
— Нет, езжай.
— А если сам решу остаться?
— Как хочешь, но я бы на твоём месте поехала в Москву. Во-первых, у тебя там родители. Во-вторых они тебя ждут, а здесь тебя никто не ждал, разве что Станислав Зоммер. И вообще — Москва всё-таки столица.
— Не знаю, я там не жил.
— Поживи, узнаешь.
— Здесь я провёл лучшие свои годы.
— Ещё молод, успеешь наверстать упущенное.
— Да, — сказал Вадим, вздохнув с сожалением. — Тебе действительно все равно: в Москве я, в Иркутске — рядом с тобой или в колонии строгого режима. Тебе все равно.
— Нет, зачем же! — возразила Инна. — Лучше, конечно, если ты на свободе. Я же не враг тебе.
— Я чувствую, что-то с тобой случилось за это время. Скажи откровенно. Я буду знать и, может быть, это к лучшему.
— Сделаешь для себя выводы?
— Да.
— Хорошо, — согласилась Инна. — Я скажу тебе все. Я люблю одного парня. Он заслонил собой тебя и всех прочих. Устраивает тебя такой ответ?
Вадим побледнел.
— Кто он?
— Для меня самый интересный человек из всех, кого я знала. Этот человек во всём противоположный тебе.
— Он сейчас здесь?
— Учится на втором курсе политехнического. — Смазливый сосунок!
— Совсем не смазливый и далеко не сосунок. Отслужил в армии и даже побывал в Афганистане.
— Ну и… Как твои успехи? — спросил Вадим, превозмогая волнение.
— Никак. Он меня не любит.
— М-да, — произнёс Вадим, вздохнув. — Плохо наше дело.
— Вот такие дела.
— Но пока ещё не смертельно плохо, — заключил Вадим. — Пока дышим, пока есть голова на плечах, руки-ноги целы, ещё не всё потеряно. Все можно исправить.
Инна улыбнулась. Нечто подобное она слышала от Добровольского. Только этот звонил с другой колокольни.
— Из Москвы я напишу тебе, — на прощание сказал Вадим.
— Пиши, — согласилась Инна. — Против писем я не возражаю.
Поговорили и разошлись.
Осинцев возвращался домой из института. Как обычно вошёл в подъезд и заглянул по пути в почтовый ящик. Вынул свежие газеты. Среди газет обнаружил письмо на своё имя. Обратный адрес — село Зорино, средняя школа и неразборчивая подпись. «Опять понадобился зачем-то», — вздохнул Олег, разглядывая конверт. Сунул его в газеты. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, стал мысленно ругать зоринских пионеров: «Вот неуёмные! Фотопортрет у них есть. Указ Президиума Верховного Совета СССР художник размалевал чуть не на полстены. Собственноручную запись в какой-то книге им сделал. О том, что и как было, на торжественной линейке рассказано подробно. Что ещё нужно? Вот черти полосатые! Не дают покою».
Войдя в свою комнату, бросил газеты на стол, разорвал конверт и вынул двойной лист в клеточку из ученической тетради, исписанный ровным каллиграфическим почерком. Наверно, пионервожатая, — подумал он и стал читать.
«Дорогой Олег Павлович!
Ты, наверно, удивишься, когда получишь моё письмо. И будешь вправе удивляться, потому что после столь долгого отсутствия контактов между нами оно тебе, конечно, как снег на голову. Но я была буквально потрясена, когда приехала в Зорино, и поэтому пишу тебе. Здесь я оказалась случайно. Прохожу педагогическую практику. Вообще-то я хотела ехать на практику в Красноярск. Я рассчитывала, что буду проходить практику в какой-нибудь школе в Красноярске и жить дома с родителями и дочуркой. Но руководство облоно распорядилось направить всех практикантов по деревням Иркутской области. Я не знаю, почему оно так сделало. Может быть с какой-нибудь целью. Например, чтобы мы привыкали к сельской жизни, если после окончания вузов получим распределение в сельские школы. Во всяком случае приказ заведующего облоно был категоричен: всех практикантов по деревням! Я сколько не отбивалась, выдвигая в качестве аргумента свою годовалую дочурку, ничего не вышло. Пришлось ехать в Троицкий район. Когда в районо спросили, где бы хотела поработать, я вспомнила, что тут где-то близко наши с тобой любимые места. А когда вспомнила, что ты из села Зорино, то сразу попросилась в это село. Так я оказалась на твоей родине.
Конечно же, сразу спросила о тебе. Обратилась к старым преподавателям в надежде, что кто-нибудь из них тебя помнит. Меня подняли на смех. Посоветовали прогуляться в пионерскую комнату. Там, в пионерской комнате, я и увидела твой портрет под стеклом и в рамке при всех регалиях и званиях. Не скрою, была так потрясена, что чуть не разрыдалась, как тогда на берегу Ангары, когда ты вытащил меня из воды. Я ушла домой и плакала весь день и весь вечер, и вот, вызнав разными путями твой домашний адрес, пишу со слезами на глазах. Не знаю, что такое на меня навалилось, но слезы текут и текут. Может быть от радости, что ты, побывав в такой передряге, остался живой. Может от чего другого.
