Григорий Глазов - Смерть не выбирают (сборник)

– Здравствуйте, Сергей Матвеевич, – склонившись, тихо сказал Джума. Я из ГАИ. Вы уж извините, что наведался, я ненадолго.

– Что за срочность? – хмуро спросил Назаркевич.

– Есть пара вопросов… Во вторник, пятнадцатого, вы попали в аварию. Так? – почти шепотом спросил Джума.

– Не во вторник, а в среду.

– Но в Богдановск-то вы ездили во вторник?

– В тот же день и вернулся. А в среду утром опять поехал. Тогда и произошло.

– Вы один ездили?

– Когда?

– Ну, во вторник, в среду.

– Во вторник с начальницей, в среду один.

– Она вернулась с вами во вторник?

– Нет. Осталась в Богдановске.

– А в среду?

– Я не доехал до Богдановска. А в чем, собственно, дело? – начал раздражаться Назаркевич.

В это время открылась дверь, в палату вошли два врача, а с ними стайка студентов. Джума понял, что дальнейшее пребывание здесь уже бессмысленно.

– Выздоравливайте, Сергей Матвеевич.

– Постараюсь, – Назаркевич повернул голову к стене…

Спускаясь по ступенькам и идя затем к трамвайной остановке, Джума пытался разгадать вопрос Назаркевича "А в чем, собственно, дело?" Темнит, или ничего не знает, или – что?..

Только около восьми вечера Скорик ушел из прокуратуры. Домой добрался в половине девятого уставший и голодный. Войдя в квартиру, понял, что здесь Катя: в коридоре стояла ее хозяйственная сумка, а из кухни слышны были какие-то Катины движения у плиты. Он пошел на кухню.

– Привет. Давно пришла?

– Минут сорок.

Они поцеловались.

– Есть хочу, – сказал он.

– Уже жарю картошку. Купила охотничьих сосисок.

– На чем жаришь? У меня ни кусочка масла не было.

– Я достала бутылку подсолнечного.

– Видишь, как хорошо, что у тебя свой ключ! Иначе я бы сидел сегодня голодный.

– И злой.

– Конечно. Я плохо переношу голод.

– Знаю. Ставь тарелки, нарезай хлеб. В сумке у меня свежий батон…

После ужина он ушел в комнату, уселся в кресло просматривать газеты, скопившиеся за два дня. Катя купалась, Скорик слышал, как в ванной шелестели струи воды, попадая на целлофановую занавеску…

Потряхивая влажными волосами, Катя вышла в синем махровом халате, перехваченным в талии поясом. Она уселась в кресло напротив, отбросив полы халата, высоко положив ногу на ногу, и принялась маленькой кисточкой из пузырька покрывать ногти лаком. Запахло ацетоном. Скорик любил этот запах, любил наблюдать за Катей во время этой процедуры. И сейчас, глядя поверх газеты на ее ноги, обнаженные почти до бедер, наблюдая, как очередной раз проведя осторожно кисточкой, Катя ждет, чтоб высох лак, он вдруг подумал: "Интересно, будет ли все это меня занимать, если мы поженимся и я привыкну к ее каждодневному присутствию в этой квартире?" – Ты чего уставился? – она неожиданно перехватила его взгляд и инстинктивно затолкала полы халата меж колен.

– Да так, – улыбнулся он.

Они познакомились три года назад. Биохимик по профессии, Катя работала в научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз, Скорику иногда приходилось туда обращаться. Там впервые увидели друг друга…

– Стели, ложись, я подожду пока лак просохнет.

Он поднялся, пошел к постельной тумбе…

Ох, как не хотелось ему сегодня идти в институт опрашивать людей, которые через несколько часов должны отправиться на похороны. Скорик понимал, что сотрудники института не охвачены вселенской печалью – не все к Кубраковой одинаково относились, как и она к ним, кто-то ее любил, кто-то уважал, кто-то был равнодушен, а кто-то, он не сомневался, не терпел, может даже и ненавидел. Все это естественно. И все же атмосфера траура в той или иной мере коснулась каждого, что по его мнению, создавало для него определенное психологическое преимущество, которое может исчезнуть через два-три дня, начни он вызывать официально этих людей на допросы в качестве свидетелей. Начать Скорик хотел с директора института Яловского, а затем по списку, который он составил со слов секретарши…

Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался тут собеседовать.

– Извините, я не могу сейчас, – сказал Яловский. – Срочно еду в облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня… У нас ведь похороны…

– Знаю, – суховато ответил Скорик. – Но я ведь не посудачить пришел.

– Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим услугам.

– Пусть так.

– Располагайтесь в моем кабинете… Ольга Викторовна, – повернулся он к секретарше. – Товарищ из прокуратуры… Помогите ему, он устроится в моем кабинете, – попрощавшись, Яловский торопливо вышел…

По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много. Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном, седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо, покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор. Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один из автобусов на заднее сидение…

Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость, сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.

Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист, разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней – к выходу; пошел и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный, не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи…".

Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади, под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.

– Извините, пожалуйста, – Скорик шагнул к майору. – Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня. Я веду это дело…

Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:

– Что требуется?

– Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.

– Но не сегодня же!

– Разумеется. Но тянуть тоже нельзя… Для пользы дела, – добавил Скорик.

– Приходите завтра. Я уговорю маму, – и не прощаясь, отошел.

Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.

– Ну, как у тебя движется? – спросил коллега.

– Вяло, – он достал из кейса бумаги – результат своих разговоров с сотрудниками института.

Улов был почти нулевым. Трошкин – начальник отдела кадров, подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует…", "Коллектив здоровый…", "Профорганизация ведет работу в моральном плане…". И дальше – в том же духе. Не человек – амеба. Усманов – снабженец. Кубракова его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко инженер из группы оформления документации – оказалась женщиной, к тому же предпенсионного возраста. Дзюбан – сотрудник патентного отдела – мужчина лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной катастрофе. Вечтомова – инженер сектора оперативного анализа и планирования – молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение, наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит. Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще как-то могли "претендовать" на это – Назаркевич и электрик Лагойда. Но Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до Лагойды…

Скорик перечитал запись своего разговора с ним:

"Когда вы в последний раз видели Кубракову?" "За день до ее отъезда".

"В связи с чем вы заходили к ней?" "У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили большие деньги".