Великий Станиславский утверждал, что театр начинается с вешалки. Ошибался старик. Во всяком случае, нынешние театры начинаются с места общего пользования. По моему уразумению, чем теплее, светлее и чище в нужнике, тем охотнее зритель идет на спектакли. Приятно почувствовать себя человеком в царстве зеркал, уютного урчания воды в писсуаре и обмена мнений о режиссерских изысках с описоструящимися рядом коллегами.
Увидев себя в зеркалах, мы с Никитушкой решили не торопиться, а привести себя в порядок. По возможности. Потому что вид у нас и вправду был, как у работников службы «01». После тушения пожара пятой, самой сложной, категории.
Дело в том, что после посещения бедного Евгения мы связались с генералом Орешко, который выдал нам оперативку, мол, да, в гостиницах «Россия», «Националь», «Украина», «Космос» и «Мир» были замечены молодые люди, похожие на Рафаэля. В обществе подозрительных интуристов. Антифашистов? И мы — Пронин и Стручков, метелки из метелок — кинулись проверять информацию. Азарт розыска подозреваемого у нас скоро иссяк. Когда мы поняли, что подход к этому делу неверен. Мы распугали фарцовщиков, проституток (обоих полов), экскурсоводов, швейцаров, и только. Впрочем, польза от наших профилактических набегов была — я научился ботать по-испански. В объеме спецшколы. Шучу, конечно. Но в каком-то смысле это правда. Туристы из Каталонии, Сарагосы, Севильи жизнерадостно улыбались нам, кивали si-si и дарили значки, вымпелы своих городов и жевательную резинку.
В конце концов, когда генерал Орешко радостно сообщил нам по телефону, что на сей раз в мотеле «Урожай»…
— Нет! — страшно заорал я. — Иди ты!.. Сам в этот «Урожай»!
— Что-что? Я вас не понял. Куда мне идти?
Пришлось сказать, куда бравому служаке, сидящему в удобном во всех отношениях генеральском кабинете на Лубянке, лучше всего отправиться. Незамедлительно. Вместе с такой-то матерью.
— Что-что? Я вас снова не понял. Вы нашли мать? Чью мать?
— Твою мать! — взвыл я и хотел шваркнуть радиотелефон во встречный автомобильный поток.
Не успел — Никитин отобрал аппарат, как частную собственность. И мы, матерясь на все дождливое Садовое кольцо, помчались приобщаться к высокому искусству. К высокому и голубому, как небо. Жарким летом.
Я принял решение работать самостоятельно. Пока из генеральских ушей выпадут бананы. И он услышит маршрут экспедиции и её конечную цель. И потом: чем меньше спецов будут знать о наших передвижениях и планах, тем больше шансов на удачу. Разумеется, Орешко я доверяю, как самому себе. Но почему бы нашим противникам не использовать технические средства оперативной работы? Мы же используем. Шило. И речь народных масс.
И поэтому, махнув рукой на весь раздрызганный мир, мы решили отдохнуть от его проблем. В обществе нам незнакомом и дивном.
Наше появление в полутемном зале, надо признать, не осталось незамеченным. Публикой. Была какая-то сложно драматическая, в полной гробовой тишине, мизансцена. На слабоосвещенных досках. Никитин занервничал, очевидно, вспомнив детский спектакль про Чипполино и его добрых друзей, и наступил на кого-то. Сидящего в проходе. Может быть, даже на голову несчастному театральному критику. Или просто любителю сценической эротики. Вот что значит проползать в зал без законного билета. Это я не про нас — наши места, кажется, нас ждали. В седьмом ряду. Я про тех, кто телами преграждал путь к ним. Нам.
Между тем мой друг, наступив ещё на кого-то, завизжавшего тонким дискантом (больно-больно, понимаю, однако искусство требует е'жертв или уже не требует?), попытался удержать хлипкое равновесие и непроизвольно цапнул воздушное пространство, где, к его счастью, находилась цесарская голова вельможной дамы. К счастью потому, что, пока мой товарищ держался за волосы зрительницы, не понимающей, что, собственно, происходит, я успел прийти ему на помощь. И спас от падения. На голову постаревшей пионервожатой.
Правда, выяснилось, что это вовсе не пионервожатая, а совсем наоборот — лысоватый чнос[208] в парике. Увы, парик оказался ненадежным подручным средством и в конце концов был содран моим упрямым другом. Который ещё не знал, что я его уже страхую.
Понятно, что, когда начальственный папулька-мамулька вник в пагубность всех действий для его педерастического имиджа, то попытался поднять хай, мол, что за безобразие, да мы не знаем, кто он такой… Да он начальник Управления театров!..
Он говорил так много, потому что я все не мог найти упор для ноги. Хотя бы одной. Когда мне это удалось сделать, наступив на чью-то батарею,[209] я забил наглого фрея в кресло. Вместе с париком, изготовленным, по-видимому, из волос паха снежного человека.
Мой оппонент не до конца понял, с кем имеет дело, и попытался мешать зрителям смотреть культурное представление.
Пришлось гаркнуть ему на ушко волшебные слова:
— …!..…….!
После чего инцидент закончился: зритель сделал вид, что действие с нашим участием есть неожиданный режиссерский взбрык, который можно принимать как общую концепцию, а можно и не принимать.
Наконец мы заняли свои места. В седьмом ряду. Девушки напряженными улыбками встретили наше прибытие. Очевидно, они переживали, что мы не поймем происходящего на сцене. Волновались они зря. Я глянул на освещенные уже доски и все понял. Педерастический пир духа.
На сцене буйствовали краски. Отвратительные от провинциальной лубковости и рыхлой пышности. Тряпки свешивались с каких-то трапеций, создавая устойчивое впечатление высокохудожественных ковриков на базаре: «Лебеди на пруду» и «Русалка в фонтане». По пыльным, ревматическим доскам павами бегали полуголые вроде как юноши, изображающие восточных, япона мать, красоток.
Чудовищный грим на европейских скулах должен был убедить всех, что это не Вася из Гусь-Хрустального и не Петя из Череповца валяют ваньку в театральном будуаре, а девственницы Хуяань и Ецинь в провинции Хэбэй, на берегу озера Хунлун размышляют о смысле жизни, а вернее, о том, давать или не давать, брать или не брать и какая поза лучше — лежа, сидя, стоя, сзади, спереди, сбоку, на корточках, вниз головой, вверх тормашками, в полете и проч.
Кама-сутра театрализованная. В вишневом, цветущем саду.
Через минуту я заскучал — и почувствовал тошнотворный, удушливый запах. Пота, тяжелых духов, уксуса, мочи, перегара и всех остальных смердящих испарений человеческого тела. Звери пахнут, но как-то благородно, а тут….
Мне показалось, что я оказался под мышкой у старой балерины, танцующей сольную партию (во время путча) сразу всех четырех маленьких лебедей из знаменитого «Лебединого озера» Петра Ильича — тоже, сплетничают, греховодника по части ученических попок. Но, как говорится, что позволено гению, нельзя начальнику Управления театров. И иной гнилой интеллигенции. (Понятно, что слово «интеллигенция» я употребляю условно.)
Вот тут-то и начались мои муки танталовы. Е'! За что такое наказание? Сейчас бы мирно сидел на веранде в Смородине, дышал озоном, глазел, как прет из грядок витаминизированная растительность, грел ноги о Тузика и думал о чем-то своем.
А вместо всего этого что мы имеем? Бдения в душном пищеварительном тракте. В толстой кишке. В темной лохматушке Хуяань и Ецинь.
Вот беда какая. Для меня. И все из-за томной, молоденькой, гомосечной кобылки, убежавшей на свободный простор…
Нет, меньше всего виноват во всей этой истории этот хосененок. Наверное, с самого детства он мешал. Маме Шаловне выполнять производственный план по сукну. Отчиму Ш. выполнять задание партии. Девочкам — играть в куклы. Мальчикам — в казаки-разбойники. Или в бесстрашного Чапая. А если его и брали играть, то Анку.
Мне нужно понять психологию этого недоразумения. И тогда проблем с поиском не будет. Если он, конечно, в стране. Нашей. Не летит ли он на самолете Pan-American через Апеннинский полуостров в удобном кресле и в сладкой грезе о королевстве Иберии? Не мечтает ли юноша о спокойной жизни в Гранаде, где находится, говорят, восьмое чудо света — дворец мавританских властителей Альгамбра, возведенный маврами в четырнадцатом, как сейчас помню, веке. А лучше пожить в Севилье, на берегу Гвадалквивира. В средние века именно отсюда снаряжались экспедиции в Новый свет. А городской кафедральный собор самый богатый в мире. На изготовление его алтаря ушло три тонны золота, привезенного из Америки. Кстати, в соборе покоится прах Колумба и заключаются королевские браки.
Вот такая романтическая, как и уже упомянутая роза, бля, ветров, история. В которой я должен сыграть не последнюю роль. Для этого, ещё раз повторю тем, кого уронили в детстве, необходимо понять душевные порывы молодого пациента. Почему он действует так, а не иначе? Зачем он посещал, например, эту театральную конюшню?.. Чтобы быть не как все?..
