Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

– Что мне делать потом?

– Потом, – начальник почесал в затылке. – Потом… Ладно! Хотя я сам и не имею права такое решать – запомни вот это.

Он написал что-то на клочке бумажки, дал прочитать Генке и тут же сжег.

– Это пароль и адрес нашей явки. Останешься жив – приходи.

Где-то неподалеку раскатисто загрохотало, словно несколько человек вдруг начали вразнобой колотить по железному корыту. Начальник прислушался и еще раз повторил:

– Приходи.

«Останешься жив – приходи, – повторял про себя Генка. – Останешься жив – приходи. Ничего себе перспективка! Обрадовал начальник».

Улицы опустели. Ветер шевелил обрывки бумаг, взметая к небу черные хлопья пепла. На бешеной скорости промчался санитарный автобус. «Кажется, все, – подумал Генка и тут же вспомнил: – Письмо. Нужно написать письмо от имени Бородулина родителям Бойко. И мать дома. Совсем одна».

Генка решил хоть на минуту заглянуть домой, посмотреть, как там Маша, ободрить ее и успокоить. «Заодно и письмо напишу, – подумал он. – Может, и Таня придет». Он даже почувствовал себя увереннее от этих мыслей. В конце концов надежда на благополучный исход для матери и для Тани совсем еще не потеряна, а он… Он как-нибудь выкрутится, не в первый раз. Генка даже улыбнулся: ничего себе «не в первый». Нет, серьезнее надо быть. Куда как серьезнее, товарищ Кондратьев…

Он вышел на шоссе. Шелестела пыльная придорожная трава, стрекотали кузнечики. Словно не было никакой войны и никакого фронта, и острие дороги, пробив дымный горизонт, исчезало на обыкновенной советской земле.

«А ведь там уже немцы, – подумал Генка. – Притаились, ждут. Вот она, эта страшная минута, миг полного неведения, миг робкой надежды. Одни войска уже ушли из города. Другие – еще не вошли в него. А может быть, все будет не так уж и страшно? А может быть, все еще образуется!»

…Свидание с матерью было коротким. Генка молча обнял ее и, ничего не сказав, ушел на кухню – писать письмо. Когда вернулся, Маша сидела за столом, подперев подбородок сложенными в замок руками.

– Тебя никто здесь не знает, – сказал Генка. – В случае чего, ты назовешься своей девичьей фамилией и расскажешь свою биографию, как будто в ней не было отца. – Генка заметил, как презрительно искривились губы Маши, и добавил резко: – Ты никого этим не предашь, никому не изменишь. Нужно спастись, выжить, мама. Для отца, пойми. И второе. Возможно, ты увидишь меня в городе. Ты понимаешь, как нужно себя вести.

– Понимаю. – Она печально посмотрела на него и вдруг усмехнулась: – Тебя все же оставили в городе, Гена? Я буду тебе помогать.

– Ты моем деле ты мне ничем помочь не сможешь, – вздохнул Генка. – Поверь: самая лучшая помощь – при первой же возможности уйти на восток, к нашим. Отец там с ума сошел, я знаю.

– А может быть, все будет не так уж и страшно? – вдруг спросила она, и Генка даже вздрогнул оттого, что она повторила его собственные мысли.

Он покачал головой:

– Нет, мама. Не будем себя утешать. По всему видно – готовиться нужно к самому худшему. На этот случай я напишу тебе один адрес. Запомни его, а бумажку мы сожжем.

Дом Бойко стоял на отшибе, у оврага. Сложенный из добротного кругляка, он независимо взирал на соседние домишки чисто промытыми стеклами больших квадратных окон. Не замедляя шага, Генка толкнул калитку и вошел в сад. На крыльце стирала белье девушка. На ней ладно сидела цветная кофточка с закатанными по локоть рукавами, из-под широкой юбки видны были полные, стройные ноги в бумажных чулках. Прическа у нее была гладкая, старушечья, на пробор.

– Здравствуйте, – всматриваясь в ее лицо, сказал Генка. – Мне Бойко нужен!

Девушка была очень похожа на кого-то. Очень похожа. Только вот – на кого?

– А их три души… – Она насмешливо прищурилась. – Которую вам?

– Вы-то кто будете? – Генка оглянулся. Нужно было сразу же создать впечатление, что у него душа не на месте, он боится.

– Я-то? – переспросила она. – Шура я. Сестра Семена. А вы кто?

– Я Бородулин. Мой отец сидел вместе с вашим Семеном. Ну и вот. Порекомендовал мне обратиться к вам в случае чего.

– Ну и что же за случай такой вышел, что вы обращаетесь? – Она не слрывала от него своих круглых, по-кошачьи неподвижных глаз.

– А тот случай, – сказал он резко, – что сами вы должны все видеть и понимать.

– Ага, – сказала она неопределенно. – Ну тогда входите. На пороге какой разговор.

В комнате – просторной и хорошо обставленной, она усадила его за прямоугольный обеденный стол и села напротив, положив на щеки пухлые ладошки. Генка посмотрел на нее и вдруг со щемящей тоской понял, на кого она похожа. Перед ним сидела мать – молодая, красивая, такая, какой он запомнил ее по фотографиям двадцатых годов. Только у Шуры черты лица были погрубее и она была не такая тоненькая, как Маша.

– Или похожа на кого? – догадалась Шура.

– Нет, – замялся Генка. – Так…

– А ты похож, – сказала она задумчиво.

– На кого? – глухо спросил Генка.

– Чего это у тебя голос сразу сел? – улыбнулась она. – Не бойся. На вора или, скажем, бандита ты не похож. А на кого – скажу в свое время. Сюрприз тебе сделаю.

– Ладно, – он попытался все обратить в шутку. – Вот читай. – Он положил на стол письмо «от Бородулина» – то самое, которое незадолго до встречи с Шурой сочинил и написал у себя дома.

Она осторожно взяла сложенный вчетверо листок, развернула и, косясь на Генку, бегло прочитала. Потом положила письмо на полку.

– Сейчас родители придут, пусть тоже почитают. Как письмо к вам попало?

– У отца был надзиратель знакомый. Сжалился, – объяснил Генка.

– А-а, – протянула она. – А то знаете, как бывает? Пишут из тюрьмы родным, ну, сын, допустим: «Подателю сего вручите мои десять тыщ, они в саду под яблоней закопаны». Ну вручают, само собой, «подателю сего», а он и был таков! Возвращается сын и говорит: «Давайте мои десять тыщ из-под яблони». А ему: «Ты же их велел отдать?» И так далее… – Она подмигнула Генке: – Поняли?

– Нет, – он постарался ответить как можно спокойнее.

– Ну, отец придет – объяснит. Он почерк Бородулина знает.

Генка едва сдержал готовое вырваться ругательство. В том, что Шура врала и никакой «отец» ничего не знал и знать не мог, Генка почему-то был уверен. Но что она подозревала его и подозревала явно, и больше того, обращалась с ним, как кошка, которая держит добычу и когтях и знает, что та никуда не денется, – в этом Генка тоже уже не сомневался.

«Уйти, пока не поздно, – с тоской подумал он. – Уйти и объяснить начальству все, как есть, – Генка встал, прошелся по комнате. – А кто поверит? Кто поверит, если в доказательство я смогу привести только неясные ощущения, подмигивания, взгляды и ни одного конкретного факта? Меня будет судить трибунал – за невыполнение приказа. А в итоге? Позорная смерть? Неужели же я трус? Ну, нет».

– Напугала я вас? – спросила Шура.

– Нет. – Генка покачал головой. – Вот-вот немцы придут, жизнь у нас с вами другая начнется. Совсем другая жизнь. Еще неизвестно, кто где будет. Кто пуп, а кто на противоположной стороне…

– Хам вы, – покраснела она. – Гадость говорите. Женщине. В другой раз я вам за это по морде врежу, а сейчас – ладно. Родители идут.

Муж и жена Бойко были кругленькие, старенькие, неторопливые, а главное, удивительно похожие друг на друга люди. Генка даже подумал, что они брат и сестра. Старший Бойко остановился на пороге и молча переводил взгляд с дочери на Генку и обратно.

– Они вместе сидели, – сказала Шура. – Ихний папа Бородулин и наш Семен.

– Зачем же к нам? – спросил Бойко.

– Отец писал: поможете на первый случай, – сказал Генка. – Остаться я решил.

– Чего вдруг? – Бойко спрашивал спокойно, даже дружелюбно, но за этим внешним дружелюбием Генка сразу угадал глубоко спрятанную настороженность и тревогу.

– Счеты у меня. С Советами. Понятно? Или требуется подробнее?

– Не требуется. Шура, проводи гостя в комнату. Я думаю, в Сенину. Как, мать?

– Так вы, выходит, Сенин друг? – вступила в разговор старуха. – Очень приятно. Очень. И сидели вместе с Сеней?

– Глуха ты, мать, – сказал Бойко. – Они не сидели. Ихний отец сидел.

– А-а, – кивнула старуха. – Тогда милости просим. То-то Сеня рад будет. Как же – такого друга встретит!

– Разве… разве их не расстреляли? – как бы «с трудом» спросил Генка.

– Крепись, парень. – Старший Бойко взял Генку за плечо. – Наш остался жив. А твоего отца разбомбило. Была нам такая весть. Ждем Сеню.

Генка заплакал. Он плакал и с удивлением спрашивал себя: почему он плачет? Из-за чего? «Конечно, кстати брызнули слезы, а все же нервы у меня – никуда. Прав был начальник, хлюпик я».

– Идемте. – Шура взяла с полки письмо и, посмотрев на Генку, сунула листок в карман. – Вот дверь, входите.

Комната младшего Бойко, Семена, вся была увешана портретами киноактеров и фотографиями из кинофильмов. Шура натолкнулась на вопросительный Генкин взгляд и сказала без улыбки: