не так-то просто: ресницы слеплены, никак не разодрать, и Лиза принимается отколупывать присохшие к ним крупинки – в цементный раствор ее окунули, что ли? – одновременно напрягая и расслабляя веки. Быстро становится смешно – Лиза представляет себе курс упражнений по развитию мышц ресниц. Под конец курса она смогла бы ведра с водой к ресницам привязывать и так ходить. Сколько пользы для работы! Смеяться очень больно, но не больнее, чем голова и глаза.
Наконец веки удается рассоединить. Правда, от этого никакого проку – все равно ничего не видно. Или она ослепла? После травмы головы такое бывает, Лиза читала.
Она ощупывает себя, как рыбку, начиная с головы – не торчат ли где кости. На затылке быстро отыскивается рассеченный участок кожи, Лиза засовывает палец под лоскут, ладонь становится горячей и мокрой, но кости, кажется, целы, а это уже хорошо.
Наскоро обтерев пальцы колючим мешком, Лиза продвигается по собственному телу – находит живот и спину, добирается до ног, руками подтягивает их к животу и разминает легонько, пока в них не просыпается адская электрическая боль, на время заглушающая даже боль в голове. Тело найдено, тело на месте, пора исследовать подвал.
Лиза подползает к стене. Стена ледяная и сырая, она будто дышит Лизе в лицо. Лиза проводит рукой по влажной поверхности, натыкается на неошкуренную деревянную полку. Пара заноз – невелика цена за ощущение живого дерева под пальцами, но удача быстро кончается: полка уставлена противными гладкими банками, и Лиза прекращает исследовать стену, мало ли что еще нащупаешь, так недолго и вскрикнуть, а отдавать жизнь за возглас отвращения было бы крайне непредусмотрительно.
Лиза ползет в другой угол, осторожно шаря руками перед собой. В ноздрях появляется какой-то новый запах – резкий, ясный, рыжий, но рыжина совершенно не такая, как у праздничного и лукавого запаха иностранной монетки с парадным женским профилем на аверсе, завалившейся за подкладку зимней куртки и позеленевшей там к следующей зиме. Монетки пахнут легкими шелковыми кудрями, а здесь скорее жесткая пакля с ссохшимися окровавленными волокнами. Совершенно иной рыжины запах, будничный и честный. Так пахнет от ножей в мясных рядах. Лиза хорошо знает этот запах.
Тот человек в туфлях из пупырчатой кожи, он учил ее различать цвета. Лиза оказалась в его власти, потому что не хотела разговаривать, а он должен был ее починить.
Говорить-то она не говорила, а понимать, конечно, все понимала и, когда он просил ее выбрать синюю карточку, послушно вытягивала ее из стопки. Правда, иногда все-таки ошибалась и выбирала зеленую – особенно когда он клал их рядом. И когда она ошибалась, он поступал с ней так, как взрослым с детьми поступать не положено.
Лиза быстро сообразила, как незаметно пометить карточки, чтобы путать их пореже. Однако синий был самим собой только у того человека на карточке, а каждая живая вещь обладала своим собственным, уникальным цветом, и Лиза понятия не имела, как определить цвета людей и вещей, не пытавшихся учить и наказывать ее. У них цвет, представлявшийся ей синим, мог называться как угодно.
Тот человек твердил ей, что она ошибается и цвета подобны людям – все одинаковые, какой ни возьми. Теперь, очутившись в месте, где нет вообще никакого цвета, Лиза вдруг чувствует, что потратила жизнь не зря. Она доказала, что все это время была права: сам на себя похож только мертвенно-белый – цвет человеческой кожи, отжившей свое. А если взять рыжий, окажется, что он постоянно разный и нет тут никакой константы, хоть убей.
Интересно, думает Лиза, теперь каждое желание будет вот так исполняться? Пожелала убежище, чтобы ни с кем не разговаривать и не видеться, – пожалуйста тебе, темный подвал. Зато теперь сколько угодно времени, чтобы все спокойно обдумать. Только нужно поаккуратней со словами, выражения типа “хоть убей” временно под запретом.
Боль в ногах стихает понемногу, и Лиза обнаруживает лестницу. Еще несколько заноз – вот и щелястая крышка. Лиза приспосабливает нос к одной из щелей, принюхивается. Надо же, свет сквозь крышку не проникает, а запах – сколько угодно. Зато выясняется, что переживать насчет того, что дом протухнет, не стоило бы – он уже протух. Запах отвратительный.
Сверху раздаются шаги. Кто-то проходит прямо над Лизиной головой, по крышке подвала. Деревяшки ощутимо дрожат, и вдруг на Лизино лицо срывается что-то живое и прохладное, скользит по подбородку, проворно огибает шею, проскальзывает за капюшон и скатывается по голому позвоночнику вниз.
Барьеры обрушиваются прямо Лизе на голову. Она кричит так, что у самой закладывает уши.
Резко вскочив, она снова ударяется затылком – видимо, об лестницу – и яростно вытряхивает из одежды то, что туда упало, а потом спотыкается обо что-то тяжелое и падает плашмя. Пальцы на ноге сворачивает невыносимая боль, и Лиза снова кричит, потому что уже все равно, пусть убьют, только пусть выпустят отсюда.
Не переставая кричать, она шарит по полу, пытаясь найти то, обо что она споткнулась, нащупывает тяжелый и острый железный клин с продолговатой прорезью в толстой части и, ухватив его поудобнее, лупасит им по глиняным стенам, по лестнице, по полке с ненавистными банками. Во все стороны летят щепки и осколки, врезаются в ее лицо и руки, но ей уже все равно, все равно, все равно.
Сверху раздаются какие-то крики. А поздно, чувак. Спускайся-ка лучше к Лизе. Лиза и тебя разнесет на щепки и соленые огурчики.
Тяжело дыша, она прислоняется спиной к сырой стене. Вокруг нее встает подвальная чернота, мертвая вода – тяжелая, горячая, черная. Лиза чувствует себя ядерным реактором. Возможно, она все же умерла – и за какие-то неясные заслуги удостоена чести сохранить в своем сознании память об умершей себе. Хорошо бы целиком превратиться в воду – самое слабое из существ, но и самое непобедимое одновременно. Непобедимость воды – это и есть идея нуля в нулевой степени, а ее символ – человек с неопределенным лицом и ярким кругом света вокруг головы. Хорошо бы такой круг света и Лизе сейчас. Но ненадолго, не навсегда.
Лизе вдруг очень хочется жить. Она приникает ртом к раненой руке, глотает кровь, как воду из Леты, и вспоминает, что уже когда-то пила ее – прямо так, из руки. И много, много всего еще вспоминает – того, что раньше выбирала не помнить.
Мама.
Тогда, в субботу, почти сразу после прихода бабушки, в дверь снова позвонили. Мама открыла. За дверью стояли двое мужчин в одинаковой одежде и кто-то из соседей. Мужчины подарили маме красивые браслеты с цепочкой и позвали ее кататься на машине. Лиза вспоминает, как остро позавидовала маме тогда,
