Рыжая Лариса успела шагнуть к Фердинанду и выстрелить ему в голову. Так велела мама Зоя. Первый выстрел в грудь, второй, контрольный, в голову. Пистолет шестизарядный. Стрельнуть в ментов можно трижды. Последний патрон – для себя. В каком фильме такое было?
Они надвигались на нее, в бронежилетах, с автоматами, они орали, она видела это, но не слышала. В голове гремел тяжелый рок, словно вместо черепа у нее был магнитофон. Она развернулась, чтобы выстрелить в тех, кто надвигался сзади, однако свет прожектора мгновенно сжег глаза, и все три выстрела оказались напрасными. Она застыла посреди лужайки с последним патроном в стволе и медленно поднесла дуло к виску. Рука отяжелела, налилась свинцом, никак не хотела двигаться, а времени совсем не осталось. Они были близко, все живые, все до одного. В фильме происходило иначе, там герой попадал в цель сразу, и мертвые враги падали на землю. Могла уложить хотя бы троих, дура несчастная. Хорошо, что успела выполнить главное задание мамы Зои, замочить фальшивого француза. Кого хотел обмануть, мент несчастный? Прежде чем представляться французским корреспондентом, надо было зубы починить или новые вставить. У иностранцев не бывает таких гнилых зубов. Лариса очень гордилась, что первая обратила на это внимание, и сразу, как только он вышел за ворота, сказала маме Зое.
Тяжелый рок грохотал в мозгу и не давал вспомнить, как назывался фильм, в который она сейчас играла. Спусковой крючок был как кнопка «стоп» на магнитофоне. Одно движение – и станет тихо. Если честно, она жутко устала от этого грохота. Но палец свело, он не слушался, она поняла, что упустила момент. Надо было сразу, пах! – и все дела. Теперь никогда она не будет похожа на правильного героя. Она, оказывается, притворялась, она совсем из другого кино. Ей хотелось плакать, рука с пистолетом стала слабой, вялой, и это было не правильно. Здесь пахло плохими фильмами, «слезоточилками». Правильные герои никогда не плачут. Закаляйся, как сталь. В здоровом теле здоровый дух. Больше дела, меньше слов, будь готов – всегда готов. Пах – и все дела.
Пистолет успели вышибить из ее руки, но выстрел все же прозвучал. Стреляли из темного окна дома. Пуля просвистела над головой капитана Косицкого в тот момент, когда он повалил рыжую девочку на землю и защелкнул наручники, слишком большие для тонких, как ветки, рук.
Изрльду Ивановну Кузнецову нашли в подвале. Она сидела на высоком стуле под перевернутым распятием. На ней был черный балахон. При аресте она хохотала, громко пела куплеты из попсовых шлягеров, материлась, задирала подол балахона, демонстрируя голую задницу, плевала в лица всем подряд, ни на какие вопросы не отвечала.
Рядом валялся пистолет. Возможно, она пыталась покончить с собой, пока ломали подвальную дверь. Однако не сумела этого сделать.
Позже психиатрическая экспертиза признала ее вменяемой.
Младший лейтенант Коля Телечкин, копаясь в старых спортивных журналах в больничной библиотеке, наткнулся на интервью с чемпионом России по боксу в легком весе 1991 года. Там было много фотографий – на ринге, на пьедестале с кубком в поднятых руках, а в середине журнала имелся календарь на 1992 год с крупным цветным портретом чемпиона. Коля бросился звонить Бородину на мобильный. Илья Никитич изобразил удивление и радость, ему не хотелось расстраивать Колю и говорить, что личность преступника и так уже установлена. Пусть Коля думает, что он первый.
С семи до двенадцати вечера в Москве и в Московской области успели задержать сто двадцать семь мужчин, похожих на Кравчука Руслана Михаиловича 1968 года рождения. Задерживали и отпускали. Череп (такая оперативная кличка была присвоена преступнику) провалился сквозь землю.
Бородин сидел на кухне у Евгении Михайловны, пил третью чашку отличного крепкого кофе с кардамоном и не чувствовал ничего, кроме пустоты и смертельной усталости. Евгения Михайловна задавала вопросы, он отвечал, вяло, монотонно, и каждые десять минут выходил в коридор, вертел телефонный диск, долго слушал протяжные гудки, возвращался в кухню, тяжело падал на стул, машинально подносил к губам чашку с кофе.
– Вы собираетесь встречаться с мадам Солодкиной? – спросила Евгения Михайловна.
– Пока нет.
– Вы совершенно исключаете, что Галина Семеновна помогла Ольге уйти из жизни десять лет назад?
– Совершенно исключаю. – Бородин прикрыл глаза. – Доподлинно известно, что с двадцать восьмого июня по шестое июля восемьдесят девятого года Галина Семеновна Солодкина находилась в Греции, в туристической поездке.
– А как же записка?
– Ольга Коломеец страдала маниакально-депрессивным психозом, с этим диагнозом стояла на учете в диспансере. С тринадцати лет зафиксировано восемь суицидальных попыток, и каждая сопровождалась запиской. А сколько их было на самом деле, теперь сказать невозможно. Последняя оказалась успешной. Возможно, потому, что рядом не было зрителей. Галина Семеновна, при всей своей лютой ненависти, открыла на имя Ольги счет в Сбербанке и аккуратно переводила деньги. Совсем не маленькие суммы. Мне с этой дамой беседовать не о чем. А взятками, подделкой документов будут заниматься другие, не я.
– Почему же она отказалась от внучки?
– Так всем было удобней. Галина Семеновна не отказалась, она откупилась от Люси, она щедро спонсировала питомник, и совесть ее была чиста, и никто не знал, что ее единственный сын, отрада и гордость – наркоман, а внучка олигофренка. Лилия Коломеец была убита прежде всего потому, что Изольда Кузнецова боялась лишиться этих денег. Впрочем, это уже не важно. Все, что происходило в семействе Солодкиных, – нормальный бытовой кошмар. Рукотворный кошмар, когда валят вину друг на друга, каждый слышит и видит только себя. Так живут миллионы семей, и ничего. Но бывает в одном случае из миллиона или из тысячи, не знаю, точной статистики тут нет, – бывает, когда концентрация взаимной ненависти превышает все допустимые нормы, и кошмар из рукотворного превращается в самостоятельную стихию.
– По-моему, Лилия Коломеец была единственным человеком, который ни в чем не виноват. Почему именно она? – еле слышно произнесла Евгения Михайловна и закурила.
– Стихия. – Бородин пожал плечами. – Торнадо, цунами. Между прочим, оно где-то сейчас гуляет по Москве, и я до сих пор не поймал его.
– Вы сделали все, что могли.
– Я ничего не сделал. Я плохой следователь. – Бородин приоткрыл глаза, протянул руку и вытащил из пачки сигарету.
– С ума сошли?! – Евгения Михайловна вскочила, Илья Никитич щелкнул зажигалкой, затянулся и закашлялся.
– Что вы делаете? Загасите сейчас же!
– Да ладно вам, Женечка. Вы много курите, какая разница, дышать этим или курить самому?
– Ну, мы с вами не так часто видимся, зачем перенимать дурные привычки? – Она горячо покраснела и отвернулась.
– Да, вы правы. Ужасная гадость. – Он загасил сигарету, взглянул на часы и опять кинулся в коридор, к телефону. Постоял, послушал протяжные гудки.
– Илья Никитич, куда вы все время названиваете? – спросила Евгения Михайловна.
– Ксении Солодкиной. Ее нет дома, и мне тревожно. Как вы думаете, где могла загулять молодая мамаша с трехмесячным младенцем?
* * *
Ксюша уснула в такси. Она спала так крепко, что шофер испугался, когда стал ее будить.
– Проводить вас до квартиры? – предложил он, вытаскивая из багажника коляску.
– Да, спасибо. – Она сладко зевнула. – Сплю на ходу, такой огромный день.
У дома, на углу, она заметила милицейскую машину и помахала рукой. На лавочке у подъезда курили двое в штатском.
– Добрый вечер, – сказала она и повернулась к таксисту. – Это меня охраняют. За мной охотится страшный маньяк с ножом.
У таксиста слегка вытянулось лицо, и Ксюша тихо рассмеялась.
Закрыв дверь на все замки и на задвижку, она включила свет и оглядела прихожую новым, прощальным взглядом. Мельком взглянула в зеркало и скорчила болезненную гримасу, представив скорое объяснение со свекровью. Отнесла спящую Машу в кроватку и отправилась в душ.
Сквозь шум воды она услышала долгие, настойчивые телефонные звонки, вспомнила, что обещала позвонить следователю, когда вернется домой. Наверняка это он, но не вылезать же мокрой из душа. Привычно протянув руку за флаконом жидкого мыла, она обнаружила, что полка пуста. Выглянула из-за шторки. В ванной что-то изменилось. Прежде чем она сообразила, что именно, ужас облепил ее всю, с ног до головы, как мокрое полотно на ледяном ветру.
Исчез баллончик с французским дезодорантом, исчезли все флаконы – с шампунями, бальзамами, одеколонами, лосьонами. Исчезло все, чем можно брызнуть или плеснуть в лицо.
Телефон в прихожей продолжал надрываться. У Ксюши что-то случилось с дыханием, как будто пропал воздух и она оказалась в вакууме. Дверь бесшумно распахнулась.
