– Должен вам сказать, – продолжал Шерлок Холмс, – что у меня было слишком мало времени, чтобы разобраться в ваших с Медведем жестоких ритуалах, но кое-что мне известно. Как и все зло на свете, они не новы под луной. По моему опыту, все преступления имеют аналоги. Сперва я заметил сходство ритуалов с обрядами флагеллантов – секты, которая была активна во многих странах, даже столь древних, как Греция. У человечества есть ветвь, которая не может отделить удовольствие от боли либо стремится наказать удовольствие болью. Этой ветви мы обязаны изрядным количеством зверств. Я не слыхал о сибирской разновидности, пока ваш протеже не привлек мое внимание в Париже. В Лондоне вы были осторожнее и посылали находить места для ритуалов полковника Морана. А вот в Париже Медведь распоясался. У меня есть теория…
– Теория?! Перед лицом примитивной природы? – Злодейка торжествующе расхохоталась. – Поэтому-то западные слабаки никогда не справятся с дикой силой Востока. Если ты действительно изучал родину моего дражайшего Медведя, то должен знать, что посредством насилия христианства над язычниками она породила множество жестоких полукровок, сект, которые преследуются Православной церковью. Сектанты прячутся в пещерах или подвалах, подземных часовнях в ледяной земле, жгут костры, веселятся, совокупляются, а оттуда лишь один шаг до коллективного жертвоприношения. В наш век подобные практики все еще сильны, и никогда не затухнет импульс, который не могут объяснить цивилизованные люди и которому не в силах противиться самые порядочные женщины. Дух примитивного человека невозможно отринуть. Пытки. Бичевание. Рабство. Насилие. Кастрация. Убийства. Все это в крови у человека, и кровь требует выхода. Кровь – это жизнь.
Мистер Холмс вычленил из ее зловещей риторики необходимый факт, отвечавший на его вопрос:
– То есть Париж с его катакомбами и подземельями оказался воплощением Сибири. А как насчет религиозных символов? Надписей на стене с упоминанием евреев?
– Евреи! Это была моя идея. Они бегут из России как крысы, и их нигде не любят. На них легко показывать пальцами. А что касается христианской символики – они и есть христиане, эти божественные сибирские дикари. И очень ревностные, хоть и сплелись, как древние оливы, в столь оригинальную извращенную форму религиозной доктрины. Слышал ли ты во время своего «расследования», что один сибирский крестьянин, узнав про перепись населения, принял ее за пришествие антихриста? Он закопал живьем свою мать, жену и детей и призывал односельчан позволить ему позаботиться и об их семьях, что он и проделал, убив двадцать человек, прежде чем покончил с собой. Некоторые пошли по его стопам, рассчитывая, что предводитель под конец перережет им горло из милосердия. Везде, где есть овцы, желающие быть ведомыми, найдутся и лидеры, которые поведут их на заклание. Хлыстам уже более двух веков, от них произошли скопцы: те верят, что ученики Христа были кастратами и что Святой Дух приходит с огнем, а не со святой водой. Это объясняет некоторые мотивы самоистязания и членовредительства, принятые в их ритуалах.
– Разве они не поклонники дьявола? – не удержалась я.
– Вовсе нет. Как и большинство христиан, они считают, что их путь – единственно верный. Они ищут духовного очищения. Но их методы поклонения требуют неумеренных возлияний, чтобы притупить боль. А еще им удается себя убедить – да так, что позавидовал бы любой политик, – будто путь к воздержанию лежит через распущенность. Чтобы стать чистым, надо стать нечистым. И в особенности вседозволенность касается их предводителей. Как говорит мой милый Медведь, «грех грехом вышибают».
Ирен уставилась на нее:
– Для вас, похоже, нет ничего святого, кроме вас самой. Вы кормитесь хаосом. Международным. Политическим. Религиозным. Почему?
– Кровь – это жизнь, – холодно повторила Татьяна. – И те, кто пишет историю, не боятся пролить кровь.
– Тут она права, – заметил Шерлок Холмс, когда мы снова оказались за дверью камеры, где томилась Татьяна. – Хорошо бы власти казнили ее и Медведя как можно скорее.
– Без суда? – Ирен не столько задала вопрос, сколько выразила свое возмущение.
– Думаю, хлысты, с их нелогичной идеей поиска чистоты в грехе, одобрили бы следующее мое наблюдение: иногда справедливость быстрее всего достигается в обход правосудия. Но не стоит волноваться: в здешних местах хватает малоизвестных, но неприступных крепостей, чтобы на десятилетия упрятать хоть Наполеона со всей его армией. Эти двое сгинут в подземельях какого-нибудь замка, и никто о них больше не услышит.
– А вы уверены, что Медведь – этот Григорий – и есть Джек-потрошитель?
– Он самый вероятный кандидат. В Уайтчепеле я обнаружил подвалы, где проводили свои ритуалы последователи культа, и нашел там тот же воск и те же бутылки из-под водки, а также пробки от винных бутылок, которые предпочитали иностранные последователи Медведя. Ваши друзья видели его невероятную способность пить. В таком состоянии человек способен на все.
– Мне сейчас кажется, – вставила я, – что безумец, который напал на меня в парижской панораме, когда меня усыпили хлороформом, был не Джеймс Келли, а Медведь. Он пытался расстегнуть мне блузу, – призналась я со стыдом и отвращением.
– Да уж, Келли сразу полез бы с ножом, – согласилась Ирен. – А кстати, как насчет мебельщика? – спросила она у Холмса.
– Возможно, он совершил одно-два убийства, пытаясь подражать Господину, но не в Лондоне. Его стремительный отъезд после убийства Мэри Джейн Келли, без сомнения, был бесплодной попыткой догнать Татьяну и Медведя, которые пустились в бега. После тогдашнего зверства даже наши русские безумцы должны были понять, что все зашло слишком далеко и больше нельзя рассчитывать на прикрытие уайтчепелских трущоб.
– Тут есть логика, – сказала я, адресуя ремарку Ирен. – Особенно если учесть знак «Хи-Ро», нацарапанный на местах ритуалов, и тот факт, что все известные убийства формируют хризму на картах соответствующих городов.
– «Хи-Ро»? Хризма? – переспросил мистер Холмс. – Это что еще за нонсенс?
– Просто предположение, – сказала Ирен с притворным безразличием. – «Хи-Ро», или хризма, – греческий символ Христа, пересечение креста в форме «Х» и буквы, напоминающей «Р». Мы заметили, что места убийств воспроизводили крайние точки символа на картах Лондона, Парижа и Праги.
– Мне нужны копии этих карт… и желтая тетрадь мадам Татьяны, в которой она писала, когда мы встретились с ней.
– Ах да, тетрадь, – вспомнила Ирен. – Я отдала ее Квентину, потому что он окажется в цивилизованных местах раньше нас.
– Отдали Стенхоупу! Я должен прочитать ее!
– Там все по-русски.
– Мне переведут, – упрямо возразил детектив.
– Я сама собиралась этим заняться. В конце концов, сей документ касается материй, непосредственно связанных со мной и моими близкими.
– Нам вряд ли удастся еще что-нибудь вытянуть из мадам Татьяны, если она не захочет говорить, а Медведь слишком дик, чтобы открыть мне какие-либо тайны, кроме разве что природы собственных заблуждений. Я должен прочесть этот дневник!
– Может быть, я сделаю для вас копию перевода? – невинно предложила Ирен.
Цыганская ярость выглядит устрашающе, даже когда ее изображает раздраженный английский джентльмен.
– Попробуйте только не сделать! И я не уйду без копий карт, упомянутых мисс Хаксли. Ваша теория выглядит притянутой за уши, но я хочу разобраться в ней и выяснить степень ее применимости.
Ирен рассмеялась:
– Вполне равноценный обмен. Ваше профессиональное мнение о спорных символах на картах, которые все равно придется спрятать от историков, – на перевод дневника о религиозной мании Григория. Подозреваю, карты будет гораздо легче прочесть, чем желтую тетрадь. – Ирен взглянула на меня. – А ведь есть еще дневник Нелл. Нужно его скопировать в полноценном размере.
– Будет сделано, – сказала я мрачно.
Из разговора вытекало, что Ирен, я и мистер Холмс вскоре непременно должны встретиться для обмена мнениями и вещественными доказательствами по делу, ужасные обстоятельства которого вызывали желание немедленно их забыть их все до последней мелочи.
Да, как жесток мир: в нем Квентин превратился в загадку, которую я не надеялась не то что разгадать, а даже увидеть вновь, между тем как Шерлок Холмс стал нашим партнером.
И тогда я вспомнила самый яркий момент в водовороте событий, навсегда изменивших мою жизнь. Посреди побоища, которое мне пришлось против желания наблюдать, чистый голос Ирен запел простой старый гимн, сочиненный бывшим грешником: «О, благодать».
Мне оставалось только надеяться, что благодать прольет свой свет и на меня, пока время уводит нас все дальше и дальше от пучин ада, живущего в изломанных умах и сердцах.
