Фрида не думала, что Хлоя снова начала себя резать, но ведь она и не спрашивала. Теперь она отвела взгляд от низко опущенных рукавов, от недовольного лица и сосредоточилась на химии.
– Хлоя, что происходит, когда металлы вступают в реакцию с неметаллами?
Хлоя широко открыла рот и громко зевнула.
– Хлоя!
– Не знаю. Ну почему этим нужно заниматься именно в пятницу? Я хотела съездить в центр с друзьями.
– Мы это уже обсуждали. Они обмениваются электронами. Давай начнем с простой ковалентной связи. Возьмем водород. Хлоя!
Хлоя что-то пробормотала.
– Ты слышала хоть слово из того, что я сказала?
– Ты сказала «водород».
– Правильно. Не хочешь достать блокнот?
– Зачем?
– Если вести записи, так будет легче.
– А ты знаешь, куда мама ходила и что сделала?
– Нет, не знаю. Бумага, Хлоя!
– Всего-навсего оставила свои данные в брачном агентстве.
Фрида закрыла учебник и оттолкнула его в сторону.
– А ты против?
– А ты как думаешь? Конечно, против!
– Почему?
– Это так унизительно, будто ей отчаянно не хватает секса.
– Или она одинока.
– Ха! Можно подумать, она живет одна в доме.
– Ты хочешь сказать, что у нее есть ты?
Хлоя пожала плечами.
– Я не хочу говорить об этом. Знаешь, ты не мой психотерапевт.
– Ладно, – не стала спорить Фрида. – Вернемся к водороду. Сколько у водорода электронов?
– Тебе плевать, правда? Тебе абсолютно все равно. Правильно папа о тебе говорил! – Хлоя увидела выражение лица Фриды, и голос у нее задрожал. Она уже знала: любое упоминание родственников Фриды – табу. Несмотря на все свое вызывающее поведение, она благоговела перед тетушкой и боялась ее неодобрения. – Один, – обиженно надув губы, ответила она. – У него один чертов электрон.
Когда Фрида проходила практику по неврологии, она лечила мужчину, попавшего в автокатастрофу, в результате которой у него была разрушена часть мозга, отвечавшая за распознавание лиц. Неожиданно он разучился различать людей: они стали совокупностью черт, шаблонов, не вызывающих никакого эмоционального отклика. Он больше не узнавал ни жену, ни детей. Этот случай заставил ее задуматься о том, насколько уникально каждое человеческое лицо и насколько удивительна наша способность читать его. Дома у нее стояло несколько десятков альбомов с портретами – некоторые из них были сделаны знаменитыми фотографами, но большинство она нашла в букинистических лавках: в них анонимные авторы представляли изображения неизвестных и давно уже умерших объектов съемки. Иногда, когда Фриду мучила бессонница и даже долгие прогулки не могли заставить ее провалиться в забытье, она приносила в спальню один из этих альбомов и листала его, вглядываясь в лица мужчин, женщин и детей, пытаясь по выражению их глаз угадать, чем они жили.
Она мгновенно узнала Алана Деккера: это был тот самый мужчина, с которым она столкнулась у дверей кабинета Рубена. Его лицо – круглое, в складках, неравномерно покрытое бледными веснушками – нельзя было назвать красивым в полном смысле этого слова, но оно, бесспорно, притягивало. В его карих глазах жила грусть, и еще было в них что-то такое, что напоминало ей собаку, подозревающую, что сейчас ее будут бить, но все равно выпрашивающую ласку. Голос у него дрожал, и, разговаривая, он постоянно бил кулаком в открытую ладонь. Она обратила внимание, что ногти у него обгрызены до самого мяса.
– Вы считаете… вы считаете… вы считаете… – запинаясь, повторял он. Он привык, что его постоянно перебивают, поэтому говорил, стараясь заполнить паузы в речи, пока не подберет подходящих слов. – Вы считаете, мне было легко обратиться к этому человеку?
– Это всегда нелегко, – заметила Фрида. – Для этого нужно набраться мужества.
Алан на мгновение замолчал, вид у него был растерянный.
– Я пошел из-за жены, из-за Кэрри. Она сама отвезла меня. Думаю, если бы не отвезла, я бы никогда не решился. А он выставил меня дураком.
– Он вас подвел.
– Он не уделял мне внимания. Он даже не помнил, как меня зовут!
Он посмотрел на Фриду, но она просто кивнула и ничего не сказала. Но при этом она слегка наклонилась вперед, выказывая интерес.
– Что еще хуже, ему же за это платят из денег налогоплательщиков! Я с ним разберусь.
– Ваше право, – согласилась Фрида. – Я просто хочу сказать, что то, как он вел себя с вами, оправдать нельзя. – Она замолчала, подумала минуту и выругалась про себя. Похоже, другого выхода из ситуации действительно не существует. – Но как бы вы ни решили поступить, надеюсь, мы с вами могли бы все обсудить.
– Вы что, пытаетесь отговорить меня?
– Нет, я хотела поговорить с вами о том, что вы чувствуете, о ваших страданиях. Вы ведь страдаете, не так ли?
– Это сейчас неважно, – возразил Алан. На глаза ему навернулись слезы, и он заморгал, чтобы прогнать их. – Я здесь не по этой причине.
– Как бы вы ее описали?
Алан поднял глаза и посмотрел на Фриду. Она заметила, как выражение его лица смягчилось, словно он сдался.
– Мне всегда трудно подобрать слова, – признался он. – Все кажется не таким, как надо. Я взял больничный. Сердце словно выросло, оно уже не помещается в груди. Во рту странный вкус, будто от металла. Или от крови. И у меня в голове все время крутятся мысли, картинки. Я просыпаюсь среди ночи, потому что вижу их во сне. Я не могу… я будто живу не своей жизнью. Я не ощущаю себя собой, и меня это пугает. Я не могу… – Он замолчал и нервно сглотнул. – Я не могу заниматься любовью со своей женой. Я люблю ее, у меня просто не получается.
– Такое случается, – успокоила его Фрида. – Возможно, вы просто не представляете, как часто такое случается.
– И я ужасно расстроен из-за этого, – вздохнул он. – Из-за всего.
Они обменялись взглядами.
– Когда вы пошли на прием к доктору Мак-Гиллу, вы сделали первый шаг. Все пошло не так. Мне очень жаль. Как вы считаете, сможете попробовать сделать его еще раз? Уже со мной?
– Но я не за этим сюда пришел. Я… – Он замолчал и внезапно сдался, словно решив, что борьба не стоит усилий. – А вы думаете, что сможете помочь мне?
Фрида посмотрела на него: обгрызенные ногти, взволнованное лицо, покрытое бледными веснушками и плохо выбритое, умоляющие глаза – и кивнула.
– Я бы хотела, чтобы вы приходили на сеанс три раза в неделю, – сказала она. – Чтобы относились к сеансам как к делу первостепенной важности. Каждый сеанс длится пятьдесят минут, но если вы опоздаете, то нашу беседу придется уложить в оставшееся время. Как думаете, вы сможете выполнять такие условия?
– Думаю, да. Да, смогу.
Она открыла ящик стола и достала свой ежедневник.
Они стояли бок о бок на мосту Ватерлоо. Фрида не смотрела ни на здания Парламента, ни на «Лондонский глаз», ни на Собор святого Павла – мерцающее отражение города в мутной, грязной воде. Она смотрела на течение реки, на то место, где вода закручивалась вокруг опоры моста. Она уже почти забыла, что Сэнди стоит рядом, когда он внезапно заговорил:
– Разве Сидней не лучше?
– Сидней?
– Или Берлин.
– Нет. Думаю, мне пора возвращаться к работе, Сэнди.
– А Манхэттен?
– По-настоящему можно любить только один город. Этот город – мой.
– Это Эссекс? – спросил Алан, рассматривая картину на стене.
– Нет, – ответила Фрида.
– А что это за место?
– Не знаю.
– Почему же вы купили именно эту картину?
– Мне нужно было изображение, которое не вызывало бы слишком сильного интереса. Чтобы оно не отвлекало пациентов.
– Мне нравятся картины, на которых изображено что-то настоящее – старые парусники, например, где можно рассмотреть все детали: и паруса, и канаты. Такие картины я не люблю. Они слишком размытые, слишком унылые.
Фрида уже собиралась заметить, что это как раз прекрасно, ведь они встретились не для того, чтобы рассуждать о живописи, но прикусила язык.
– Разве унылость – это плохо?
Алан кивнул.
– Понял. Вы считаете, что у всего есть какое-то значение. На самом деле вы стараетесь прочитать что-то в моих словах.
– Тогда скажите, о чем бы вы хотели поговорить?
Алан откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки, словно выставляя защиту от нее. В понедельник он был взволнован и нуждался в помощи. А сегодня демонстрировал самоуверенность и агрессивность.
– Ну вы же врач. Или, по крайней мере, кто-то в этом роде. Вот вы мне и скажите. Разве вы не собираетесь расспрашивать меня о том, что мне снится? Или, может, рассказать вам о том, как прошло мое детство?
– Да, я врач, – согласилась Фрида. – Поэтому я хочу знать, что вас беспокоит. Объясните, почему вы обратились ко мне.
– Насколько я понял, вы меня пригласили, чтобы я не пожаловался на того, другого врача. Он просто позорит свою профессию. Я знаю, что вы защищаете своих. Может, я все равно пожалуюсь.
