В конце концов, это один вечер, и я уверен, что наша договоренность не будет нарушена, если вестибюль очистят и расставят здесь стулья на несколько часов.
– Великолепно! – воскликнул викарий. – Здесь достаточно места для всего Бишоп-Лейси – мужчин, женщин и детей, и еще останется достаточно места для локтей. Если подумать, вестибюль даже просторнее приходского зала. Как странно, что я раньше об этом не подумал! Для плакатов и рекламных листовок слишком поздно, но я попрошу Синтию распечатать билеты на гектографе. Но сначала самое важное. Ей надо организовать, чтобы дамы из телефонного кружка обзвонили всю деревню.
– А я переговорю с нашим режиссером, – сказала Филлис Уиверн, наконец отпустив ладонь отца. – Я уверена, что все будет в порядке. В некоторых случаях Вэл Лампман не может сказать мне нет, и я позабочусь, чтобы это был один из них.
Она очаровательно улыбнулась, но я заметила, что и отец, и викарий отвели взгляды.
– Доброе утро, Флавия, – наконец произнесла она, но ее приветствие слишком запоздало, как мне показалось.
– Доброе утро, мисс Уиверн, – сказала я и хладнокровно двинулась в сторону гостиной с независимым видом. Я покажу ей пару актерских приемов!
Мои глаза чуть не выскочили из орбит. Облаченная в зеленые шелка, в которых она играла роль Бекки Шарп в постановке драматического кружка «Ярмарка тщеславия», Фели стояла перед маленьким круглым столиком, кладя письмо, поднимая его и снова кладя.
Она делала это очень бережно, потом вздрогнув от колебаний, потом с неожиданной резкостью, как будто не могла видеть этот конверт. Она репетировала свое выступление – или, по крайней мере, выступление своих рук, – в «Крике ворона».
– Я болтала с Филлис, – небрежно сказала я, чуть-чуть преувеличивая факты. – Она и Десмонд Дункан поставят действие из «Ромео и Джульетты» в субботу вечером, здесь в вестибюле. В целях благотворительности.
– Никто не придет, – кисло заявила Даффи. – Во-первых, скоро Рождество. Во-вторых, мало времени на оповещение. В-третьих, если они об этом не подумали, в такую погоду никто сюда не доберется без снегоступов и сенбернара.
– Спорим, ты ошибаешься, – сказала я. – На шесть пенсов, что соберется вся деревня.
– Решено! – провозгласила Даффи, поплевав на ладонь и пожав мою руку.
Это первый физический контакт с сестрой с тех пор, как несколько месяцев назад они с Фели связали меня и утащили в погреб для сурового допроса в сумраке[21].
Я пожала плечами и пошла к двери. Быстрый взгляд напоследок дал мне знать, что рука Бекки Шарп продолжает механически поднимать и класть письмо, как заводной механизм.
Хотя в ее действиях было что-то умиляющее, я никак не могла понять, что именно.
На полпути по коридору до меня донеслись сердитые голоса в вестибюле. Естественно, я остановилась послушать. Я одновременно благословлена и проклята острым слухом Харриет: почти сверхъестественной чувствительностью к звукам, которую я иногда благодарю, а иногда ненавижу и никогда заранее не знаю, как будет в этот раз.
Я сразу же узнала голоса Вэла Лампмана и Филлис Уиверн.
– Да я плевать хотел, что ты там наобещала, – говорил он. – Ты просто должна сказать им, что ничего не будет.
– И выглядеть идиоткой? Подумай, Вэл. Что нам это стоит? Пара часов в день, когда мы все равно не работаем. Я делаю это в свое свободное время, и Десмонд тоже.
– Дело не в этом. Мы уже отстали от расписания, и дальше будет хуже. Патрик… Бан… И мы тут только один день. У меня просто нет ресурсов таскать ящики, чтобы ты могла изобразить из себя королеву фей.
– Ты бессердечный негодяй, – сказала она. Ее голос был холоден, как лед.
Вэл Лампман рассмеялся.
– «Стеклянное сердце». Страница девяносто три, если не ошибаюсь. Ты никогда не забываешь ни строчки, да, старушка?
Невероятно, но она засмеялась.
– Давай, Вэл, будь молодчиной. Покажи, что твое сердце – не просто кусок мяса.
– Прости, любовь моя, – сказал он. – Не в этот раз.
Повисло молчание, и я пожалела, что не вижу их лица, но я не могла пошевелиться, чтобы не выдать свое присутствие.
– Предположим, – заговорила Филлис Уиверн чуть слышно, – что я расскажу Десмонду об этом твоем интересном приключении в Букингемшире?
– Ты не осмелишься! – прошипел он. – Прекрати, Филлис, ты не посмеешь!
– Да ну?
Я поняла, что она снова на коне.
– Черт бы тебя побрал, – сказал он. – Черт, черт, черт!
Снова повисло молчание, на этот раз более долгое, и потом Вэл Лампман неожиданно произнес:
– Ну что ж, ладно. Ты поставишь свой маленький спектакль. Теперь пойдем наверх и присоединимся к остальным? Им не терпится.
Я услышала звук их шагов, поднимающихся по лестнице. Подожду еще пару секунд, подумала я, просто чтобы увериться, что они ушли.
Но не успела я пошевелиться, как кто-то выступил из тени в середину коридора.
Бан Китс!
Она меня не видела. Стояла ко мне спиной и выглядывала из-за угла в вестибюль. Было очевидно, что она подслушивала тот же разговор, что довелось услышать и мне.
Если она повернется, то окажется почти лицом к лицу со мной.
Я задержала дыхание.
Минула целая вечность, пока она наконец медленно не пошла в вестибюль и не скрылась из виду.
Я опять подождала, пока звук шагов стихнет.
– Жаль, не так ли, – сказал голос почти у меня над плечом, – когда люди не ладят?
Я чуть не выпрыгнула из кожи.
Я резко обернулась и увидела Марион Тродд с загадочной – или страдальческой – полуулыбкой на лице. Несмотря на элегантный, хорошо скроенный костюм, темные очки в роговой оправе придавали ей вид племенной принцессы, которая втерла пепел вокруг пустых черных глаз, готовясь принести жертву в джунглях.
Она все время была здесь. Подумать только, что я ее не видела и не слышала!
Мы двое стояли неподвижно, уставившись друг на друга в полутемном коридоре, не зная, что сказать.
– Извините, – произнесла я. – Я кое-что вспомнила.
Это была правда. Вспомнила я вот что: хотя я вовсе не боюсь мертвецов, среди живых есть персоны, от которых у меня мурашки по коже, и Марион Тродд – одна из них.
Я повернулась и быстро пошла прочь, до того как из ковра вылезет что-нибудь ужасное и засосет меня в ткань.
Отец сидел за кухонным столом, слушая тетушку Фелисити. Это больше, чем что-либо другое, заставило меня осознать, как сильно – и как быстро – съежился наш мирок.
Я молча – или мне подумалось, что молча, – скользнула в кладовую и отрезала себе ломтик рождественского пирога.
– Это все давно в прошлом, Хэвиленд. Прошло десять лет, и я молча наблюдала, как ухудшаются ваши обстоятельства, надеясь, что однажды ты возьмешься за ум…
Смехотворная ложь. Тетушка Фелисити никогда не упускала возможность вставить критическую шпильку в колесо.
– …но напрасно. Это нездоровая ситуация, что дети живут в таких варварских условиях.
Дети? Она считает нас детьми?
– Пришло время, Хэвиленд, – продолжала вещать она, – прекратить все это и найти себе жену – предпочтительно богатую. Не подобает выводку девиц воспитываться мужчиной. Они становятся дикарями. Хорошо известный факт, что они не развиваются должным образом.
– Лиззи…
– Флавия, можешь выйти, – окликнула меня тетушка Фелисити, и я зашаркала на кухню, слегка устыдившись, что меня поймали за подслушиванием.
– Понимаешь, что я имею в виду? – мрачно спросила она, тыкая в меня пальцем, ноготь которого был цвета засохшей крови.
– Я взяла кусочек рождественского пирога для Доггера, – сказала я, надеясь, что она почувствует себя ужасно. – Он так тяжело трудится… и часто не находит времени поесть.
Я взяла черный пиджак Доггера, висевший на двери, и накинула его на плечи.
– А теперь прошу извинить меня… – сказала я и вышла из кухни.
Холодный воздух щипал меня за щеки, колени и костяшки пальцев, пока я брела сквозь падающие хлопья снега. Узкая дорожка, которую кто-то расчистил лопатой, уже начинала вновь заполняться снегом.
Доггер в рабочем комбинезоне был в оранжерее, подрезая ветки падуба и омелы.
– Брр! – сказала я. – Холодно.
Поскольку он не имел склонности отвечать на болтовню, он не отреагировал.
Рождественской елки, которую нам обещал Доггер, нигде не было видно, но я подавила разочарование. У него, скорее всего, не хватило времени.
– Я принесла тебе пирог, – сказала я, отламывая половину и протягивая ему.
– Благодарю, мисс Флавия. Чайник закипает. Выпьете со мной чаю?
Точно: на садовой скамейке в задней части оранжереи на маленькой электроплите старый оловянный чайник возбужденно испускал струи пара из-под крышки и из носика.
– Надо поднять «Глэдис», – сказала я, и, пока Доггер ополаскивал две грязные чашки, я достала свой верный велосипед из угла, где он лежал, и осторожно размотала защитную упаковку, в которую после тщательного смазывания маслом Доггер убрал его на зиму.
