Следующую пару путешественников можно вполне естественно объединить в один тип, поскольку оба они были лекторами-англичанами, возвращавшимися из поездки по Америке. Одного из них называли Леонардом Смитом, и, судя по всему, это был средней руки поэт, но высокого полета журналист. Вытянутой формы голова, светлые волосы, он был прекрасно одет и явно умел ухаживать за собой. Второй настолько от него отличался, что производил в некотором роде даже комичное впечатление, ибо был невысок, плотен и настолько же молчалив, насколько его спутник – разговорчив. Вдобавок он имел черные моржовые усы. Однако, поскольку в свое время он одновременно обвинялся в ограблении и восхвалялся за спасение румынской принцессы, едва не угодившей в когти ягуара в его странствующем зверинце, благодаря чему его имя сделалось известно в великосветских кругах, стало как бы само собой подразумеваться, что взгляды этого человека на Бога, на прогресс, на собственные молодые годы и на будущее англо-американских отношений станут интересны обитателям Миннеаполиса и Омахи.
Шестой и самой неприметной фигурой был маленький английский священник по фамилии Браун, который с нарастающим вниманием прислушивался к разговору.
– А вот я думаю, – говорил Леонард Смит, – ваши византийские исследования, профессор, смогут пролить свет на ту могилу, которую обнаружили где-то на восточном побережье, кажется, рядом с Брайтоном. Брайтон от Византии, конечно же, далеко, но я читал, будто там то ли стиль захоронения, то ли способ бальзамирования оказался византийским.
– Наука о Византии еще только начинает развиваться, – сухо ответил профессор. – Вот все говорят о специализации, мне же специализация представляется сложнейшей штукой в мире. Возьмем, к примеру, данный случай. Как может кто-нибудь утверждать, что хоть что-то знает о Византии, если не изучил досконально римскую культуру, существовавшую до нее, и ислам, появившийся после? Почти все арабское искусство является порождением позднего византийского искусства. Да возьмите хотя бы алгебру…
– Ну уж нет! – решительно вскричала единственная женщина за столом. – Меня алгебра никогда не занимала и сейчас совершенно не интересует, но меня ужасно интересует бальзамирование. Я была с Гаттоном, когда он открыл вавилонские гробницы, и с тех пор у меня появился жуткий интерес ко всевозможным мумиям, древним захоронениям, ну и так далее. Лучше расскажите нам что-нибудь об этом, прошу вас!
– Гаттон был необычным человеком, – сказал профессор. – Вообще это интересная семья. Его брат, тот самый, который стал членом парламента, был не просто политиком. Я никогда не понимал фашистов, пока не услышал его знаменитую речь об Италии.
– Наш маршрут не проходит через Италию, – с нажимом произнесла леди Диана, – стало быть, вы направляетесь в то местечко, где обнаружили эту могилу. Это в Суссексе, кажется?
– Суссекс – довольно большое графство по сравнению с остальными английскими графствами, – заметил профессор. – Он прекрасно подходит для пеших путешествий. Просто удивительно, какими огромными кажутся суссекские холмы, когда поднимаешься на них.
Тут как-то вдруг все разом замолчали, и через какое-то время женщина произнесла:
– Пойду-ка я на палубу.
Она встала и направилась к двери. Мужчины тут же последовали ее примеру. Лишь профессор немного задержался. Последним из-за стола встал священник, который предварительно аккуратно сложил салфетку. Когда они таким образом остались наедине, профессор неожиданно обратился к своему компаньону:
– А по-вашему, каков был смысл этого небольшого разговора?
– Что ж, – улыбнулся отец Браун, – раз уж вы спросили, не скрою, меня кое-что удивило. Может быть, я и ошибаюсь, но вся компания трижды пыталась вывести вас на разговор о бальзамированном теле, которое, как говорят, нашли в Суссексе. Вы же, со своей стороны, очень любезно предлагали поговорить сначала об алгебре, потом о фашистах, а потом – о горных пейзажах Суссекса.
– Проще говоря, – сказал на это профессор, – вы подумали, что я готов разговаривать на любую тему, кроме этой. И были совершенно правы.
Какое-то время профессор помолчал, глядя на скатерть на столе, после чего вскинул голову и принялся быстро говорить – лев наконец решился на прыжок.
– Прошу вас выслушать меня, отец Браун, – сказал он. – Я считаю вас самым умным и самым благородным человеком из всех, с кем мне приходилось встречаться.
Отец Браун был истинным англичанином и, как любой англичанин, услышав в свой адрес такой неожиданный, откровенный и по-американски прямой комплимент, совершеннейшим образом растерялся. В ответ он промямлил что-то нечленораздельное, поэтому профессор продолжил с той же категоричной искренностью:
– Видите ли, в чем дело, с этой могилой все как будто очень просто. Средневековая христианская гробница, судя по всему, захоронение какого-то епископа, найдена под небольшой церковью в Далэме на суссекском побережье. Местный приходской священник оказался неплохим археологом-самоучкой, он изучил могилу, и сейчас ему известно намного больше, чем пока что знаю я. Говорят, что захороненное тело было забальзамировано, причем таким способом, который широко применялся греками и египтянами, но был неизвестен на западе, особенно в те времена. Поэтому у мистера Уолтерса (так зовут приходского священника) и возникла мысль насчет византийского влияния. Однако, кроме этого, он упомянул и еще кое-что, заинтересовавшее меня еще больше.
Вытянутое серьезное лицо археолога вытянулось еще сильнее и сделалось еще серьезнее, когда он, сдвинув брови, снова опустил взгляд на скатерть и стал водить по ней пальцем, точно изучая планы каких-то древних, давным-давно умерших городов с их храмами и могилами.
– Только вам и никому другому я могу рассказать, почему я не хочу обсуждать это дело с посторонними людьми и почему, чем больше желания поговорить об этом они проявляют, тем осторожнее я себя веду. Я узнал, что в гробу была найдена цепь с крестом. С виду это самый обычный крест, но на его оборотной стороне изображен некий символ, который до сих пор имелся лишь на одном кресте в мире. Он имеет отношение к самому раннему периоду христианства и, как считается, указывает на то, что еще до прибытия в Рим Петр основал папский престол в Антиохии. Как бы там ни было, я считаю, что во всем мире существует еще только один такой крест, и принадлежит он мне. Да, я слышал рассказы о том, что на нем якобы лежит какое-то проклятие, но я не обращаю внимания на подобные разговоры. Проклятие не проклятие, но я знаю наверняка, что с этой вещью действительно связан некий заговор. Хотя в заговоре этом участвует только один человек.
– Один человек? – удивленно повторил отец Браун.
– Один сумасшедший, насколько я знаю, – кивнул профессор Смайлл. – Это довольно длинная и довольно глупая история.
Он снова на какое-то время замолчал, выводя на скатерти архитектурные планы, а затем продолжил:
– Наверное, будет лучше начать с самого начала – вдруг вы увидите что-нибудь такое, на что я не обратил внимания. Все началось много лет назад, когда я был занят кое-какими исследованиями на Крите и греческих островах. Почти все я делал собственными руками, лишь изредка прибегая к помощи местного населения, доверяя им лишь самую грубую и незначительную работу. Иногда я в прямом смысле работал в полном одиночестве. И вот один раз я наткнулся на целый лабиринт подземных ходов, в конце которого обнаружил груду каменных обломков, кусков орнамента и разрозненных гемм, которые посчитал остатками какого-то древнего алтаря. Там же я нашел любопытный золотой крест. Я повернул его и увидел, что сзади на нем изображен ихтис, ранний христианский символ в виде рыбы. Только рисунок этот отличался от того, как этот символ обычно изображали в древности. Мне показалось, что он был выполнен более реалистично, что ли. Так, словно древний художник хотел не просто изобразить некую овальную форму, как это принято, а действительно старался придать своему рисунку сходство с настоящей рыбой. С одной стороны изображение было сплюснуто, и это было уже не графическое украшение, а своего рода примитивная, грубая зоология.
Чтобы вкратце объяснить, почему эта находка показалась мне такой важной, придется познакомить вас с целью тех раскопок. Во-первых, велись они на месте старых раскопок. Мы искали не только древности, но и следы охотников за древностями. У нас были причины думать (по крайней мере по мнению некоторых из нас), что эти подземные ходы (в основном минойского периода, как и тот знаменитый лабиринт, который считается тем самым лабиринтом Минотавра) не были погребены под землей и забыты со времен Минотавра до наших дней. Мы полагали, что в эти подземелья, можно даже сказать в эти подземные города и деревни, когда-то уже проникали какие-то люди с какими-то неизвестными нам целями. Насчет этих целей существуют разные предположения: одни считают, что кто-то из императоров приказал раскопать их из простого научного любопытства, другие – что во времена поздней Римской империи, когда расцвело пышным цветом дикое азиатское идолопоклонничество, какая-то из безымянных манихейских сект или кто-то еще проводил там оргии, которые нужно было скрывать от солнца. Я отношу себя к числу тех, кто верит, что эти подземные ходы в свое время использовались как катакомбы. То есть мы полагаем, что во время религиозных преследований, которые, как огонь, распространились по всей Римской империи, в этих древних каменных языческих лабиринтах скрывались от гонителей первые христиане. Вот почему я так разволновался, когда нашел там древний золотой крест и увидел на нем рисунок. И каково же было мое удивление, даже счастье, когда я, развернувшись и направившись обратно вверх к выходу, посмотрел на голые каменные стены этого бесконечного узкого хода и увидел еще одно изображение рыбы, более грубое, но, если такое возможно, еще более узнаваемое.
