Он делал записи относительно только что ушедшего пациента, актера, почти такого же возраста, который никак не мог примириться с тем фактом, что женщины больше не вешаются ему на шею, когда секретарша звонком оповестила его о приходе следующего пациента, доктора Харрисона Хантера.
Доктор торопливо прочитал письмо с направлением от семейного терапевта Хантера, практикующего в Брайтоне доктора Эдварда Криспа. Письмо было короткое и сдержанное, да и о самом докторе Криспе Джейкоб Ван Дам слышал впервые. Согласно направлению, Харрисон Хантер страдал тревожными состояниями, нередко сопровождавшимися приступами паники и, как полагал доктор Крисп, бредовым расстройством.
Вам Дам нажал кнопку и попросил секретаршу впустить пациента.
По причинам, сформулировать которые доктор вряд ли бы смог, пациент сразу же, едва переступив порог, заинтриговал его и вызвал интерес, но вместе с тем как будто принес холодок, пробравший старого психиатра до костей.
Поднявшись из-за стола, Ван Дам поздоровался с гостем за руку и предложил один из двух старых с кожаным сиденьем стульев, стоявших перед его столом. Секунду-другую оба молчали, пережидая вой раздавшейся за окном сирены, а когда он стих, в наступившей тишине еще мгновение слышалось только шипение газового пламени в камине.
Харрисон Хантер явно чувствовал себя не в своей тарелке. За пятьдесят, решил, наблюдая за ним, доктор, приятен на вид, одет консервативно — недорогой деловой костюм, неброская рубашка с неумело завязанным галстуком, тонированные очки и копна растрепанных волос — в стиле небезызвестного Бориса Джонсона. Волосы по цвету отличались от бровей, и Ван Дам предположил, что это, возможно, парик.
Пациент сдвинул руки на колени, почесал обе щеки, потрогал мочки ушей, похлопал себя по бедрам и, наконец, пожал плечами.
— Итак, чем, по-вашему, я могу помочь вам, доктор Хантер — можно называть вас Харрисоном? — первым прервал молчание психиатр. С таких слов Ван Дам начинал первую встречу с каждым пришедшим на консультацию новым пациентом. Коротко заглянув в записи, он положил локти на стол, составил ладони домиком и подался вперед.
— Да, можно Харрисоном.
— Хорошо. Вы доктор медицины?
— Я анестезиолог, но довольно-таки необычный. — Хантер улыбнулся. Голос у него был сухой, слегка пронзительный, с отчетливой невротической ноткой.
Они снова помолчали, пережидая вторую, а потом и третью сирену. Когда все стихло, первым опять-таки заговорил психиатр:
— Можете рассказать, почему считаете себя необычным анестезиологом?
— Мне нравится убивать людей.
Ван Дам посмотрел на пациента пристально, но сохранив бесстрастное лицо. Анестезиологам бывает свойственна раздражительность и резкость; они ценят себя не ниже чем хирургов, но при этом зарабатывают значительно меньше. Как-то один из них заявил ему, что в операционной именно анестезиолог решает вопрос жизни и смерти, а о хирургах уничижительно отозвался как о мясниках, сантехниках и швеях. За свою карьеру Вам Дам слышал много всякого, и зачастую пациенты говорили вещи, рассчитанные именно на то, чтобы шокировать его. Никак не отреагировав на признание Хантера, он наблюдал за ним, изучая выражение лица и язык тела, а потом посмотрел в глаза. Глаза были, что называется, мертвые и не выдали ровным счетом ничего. Доктор продолжал молчать. Молчание всегда было одной из сильнейших его тактик, когда пациента требовалось разговорить. Прием сработал.
— Видите ли, я работаю в клинической больнице, — сказал Харрисон, — и мои допустимые потери — восемь-девять пациентов в год из-за неблагоприятной реакции на наркоз, от синдрома, например, злокачественной гипертермии. Вы ведь хорошо понимаете опасности анестезии?
— Да, понимаю, — сказал Ван Дам, продолжая пристально смотреть на доктора Хантера.
Анестезиолог наконец отвел на секунду глаза.
— Время от времени я убиваю лишнего, а иногда и двух — просто так, для забавы.
— Для забавы?
— Да.
— И как вы себя при этом чувствуете?
— Я бываю счастлив. Я испытываю удовлетворение. А еще это весело.
— Не могли бы вы пояснить, что именно забавляет вас, когда вы кого-то убиваете.
Харрисон Хантер сжал кулаки и потряс ими в воздухе.
— Власть, доктор Ван Дам! Власть над ними. Это невероятное ощущение. Нет власти большей, чем та, что дает возможность распоряжаться жизнью другого человека, ведь так?
— Ваши пациенты вряд ли согласились бы с вашим пониманием забавного.
— Люди получают по заслугам, разве нет? Карма?
— Некоторые из ваших пациентов заслуживают смерти?
— Вот об этом мне и нужно поговорить с вами, и поэтому я здесь. Вы религиозный человек, доктор Ван Дам, или же дарвинист?
Несколько секунд психиатр молча смотрел на него. За окном пронеслась еще одна машина какой-то экстренной службы. Куда она спешит? На место преступления? К одной из жертв этого странного человека? Он поднял ручку и, держа ее указательным пальцем одной руки и большим другой, сосредоточился на черном корпусе и серебряном колпачке.
— На консультацию пришли вы, Харрисон, а не я, и обсуждаем мы здесь не мои взгляды. Я вас слушаю. И прежде, чем мы пойдем дальше, должен напомнить, что я связан требованиями Генерального медицинского совета. Я не обязан, согласно изменениям в законе, соблюдать конфиденциальность в отношении пациента, если считаю, что он представляет угрозу для общества. Более того, я обязан доложить о таком пациенте. Так что, исходя из сказанного вами здесь, я обязан сообщить о вас полиции.
— Но прежде, доктор Ван Дам, вам нужно выйти из этого кабинета живым, не так ли?
Ван Дам улыбнулся. Он изо всех сил старался не выказать дискомфорт, но в этом человеке действительно было что-то пугающее, жуткое и в то же время завораживающее. Он как будто источал тревожащую, неспокойную тьму. В прошлом, работая в Бродмуре, доктор встречал там людей, внушающих такую же тревогу. Но он уже не помнил, когда в последний раз ощущал присутствие столь беспощадного зла. Доктор Крисп писал, что у его пациента бредовое состояние. Не об этом ли шла речь?
— Так, Харрисон, — ответил он, принужденно рассмеявшись. — Да, конечно.
— Вы не пойдете в полицию, доктор Ван Дам. Во-первых, потому, что вам не хочется терять такого пациента, как я. А во-вторых, есть у меня чувство, что, хотя закон и изменился, вы с этими изменениями не согласны. Человек вы старой закалки, и для вас, в соответствии с вашими старомодными представлениями, конфиденциальность между врачом и пациентом — их священное право. Я читал вашу публикацию в «Ланцете» лет десять назад. Вы там представили весьма убедительный аргумент в пользу сохранения этого права.
— Я писал о том, что для врача важно не юридическое, а моральное обязательство. Но давайте все же поговорим о вас. Зачем вы здесь? Чего ждете от меня? Чем, по-вашему, я могу помочь вам?
Пациент посмотрел на него с каким-то странным выражением, и психиатру даже показалось, что он смотрит в саму его душу.
— Мне нужно как-то совладать с чувством вины.
В голове психиатра промчалось сразу несколько мыслей. Каждый год от аллергической реакции на анестетики умирают люди — незначительный процент от всех тех, кто ложится на операцию. И трагический факт состоит в том, что каждый анестезиолог на протяжении карьеры теряет таким образом нескольких человек. Может быть, признаваясь в преднамеренном убийстве, Харрисон Хантер пытается справиться с чувством вины? Может быть, он фантазер?
Или, как и сказал сам, настоящий убийца?
Психиатр решил подыграть.
— Не могу сказать, что верю вашему утверждению, будто вы целенаправленно убиваете людей. Готовясь стать врачом, вы, несомненно, брали на себя обязательство подчиняться базовому положению медицинской этики «Не навреди». Так скажите, что на самом деле привело вас ко мне?
— Я только что вам сказал. — Харрисон Хантер помолчал секунду-другую. — В Брайтоне есть местная газета, называется «Аргус». Посмотрите ее интернет-версию. Потом, позже. Вы увидите заметку об обнаружении вчера человеческих останков в небольшом парке в приморской части города, называющейся Хоувской лагуной.
— Почему вы хотите, чтобы я прочитал эту заметку?
— Потому что я знаю, кто и почему убил ту женщину.
Несколько секунд Ван Дам молча смотрел на него, отмечая путаный язык тела.
— Вы сообщили об этом полиции?
— Нет, не сообщил.
— Почему?
— Потому, доктор, что мы с вами нуждаемся друг в друге.
— Неужели? Можете объяснить?
— Во вчерашнем номере «Аргуса» была еще одна заметка. Я не захватил газету с собой, но вы найдете номер там же. У вас есть племянница Логан Сомервиль?
Вам Дам напрягся.
— И что?
— Вы ведь любите ее?
— Я не обсуждаю с пациентами мою личную жизнь. При чем здесь моя племянница?
