Есть американцы, вспомнила я, делившие аэродром с эскадроном «спитфайров» в Литкоте, несколько человек, как Дитер, решившие остаться в Англии после окончания войны, и Карл, должно быть, один из них.
Он держал небольшой сверток, почти невидимый под переплетениями зеленых ленточек с бело-красными леденцами-украшениями.
– «Кэмел»? – спросил он, демонстрируя пачку сигарет и одновременно ловко открывая ее большим пальцем, как фокусник.
– Нет, спасибо, – ответила я. – Отец не разрешает курить в доме.
– Не разрешает, да? Что ж, тогда я придержу огонь для фокусов. Скажи Офелии, что здесь Карл Пендрака и что он готов буги-вуги!
Господи боже!
Карл профланировал мимо меня в вестибюль.
– Ого, – сказал он. – Какое шикарное местечко! Как будто тут фильм снимают, я прав? Знаешь что? Я один раз видел Кларка Гейбла в Сент-Луисе. В «Шпигеле». «Шпигель» – это место, откуда вот это…
Он тряхнул свертком.
– Моя мама их для меня выбрала. Упаковала вместе с «Кэмелом». В тот раз в «Шпигеле» Кларк Гейбл посмотрел прямо на меня. Что ты на это скажешь?
– Я скажу сестре, что вы тут, – ответила я.
– Фели, – сказала я в дверях гостиной. – Пришел Карл Пендрака, и он готов буги-вуги.
Отец поднял взгляд от страниц «Лондонского филателиста».
– Пригласи его войти, – велел он.
Бесенок внутри меня ухмыльнулся и обхватил себя руками в предвкушении.
Я дошла до конца коридора и поманила Карла указательным пальцем.
Он послушно подошел.
– Красиво у вас тут, – сказал он, одобрительно прикасаясь к темным панелям.
Я открыла дверь в комнату, изо всех сил стараясь копировать Доггера в роли лакея: выражением лица и позой, указывающей одновременно на крайнюю заинтересованность и крайнюю незаинтересованность.
– Карл Пендрака, – объявила я слегка комично.
Фели перевела взгляд со своего отражения в зеркале на отражение Карла, тем временем гость быстро подошел к месту, где сидел отец, схватил его руку и хорошенько пожал.
Хотя отец не подал виду, я определила, что он захвачен врасплох. Даже Даффи оторвалась от книги при этом нарушении манер.
– Семью Карла можно проследить до короля Артура Пендрагона, – сказала Фели ломким и надменным тоном, который она использует для генеалогических дискуссий.
К своей чести, отец не выглядел ужасно впечатленным.
– С Рождеством, мисс Офелия де Люс, – сказал Карл, протягивая ей подарок. Я видела, что Фели разрывается между столетиями хорошего воспитания и жаждой впиться в подарок, аки лев в христианина.
– Давай, открой, – подбодрил ее Карл. – Это тебе.
Отец быстро спрятался в своем филателистическом журнале, пока Даффи, притворяясь, что добралась до особенно захватывающего абзаца в «Холодном доме», тайком подсматривала исподлобья.
Фели развязывала бантики и ленточки так медленно и увлеченно, как натуралист препарирует бабочку ножницами под микроскопом.
«Сорви ее! – хотелось крикнуть мне. – Упаковки для этого и сделаны!»
– Я не хочу испортить такую красивую бумагу, – жеманничала она.
Клянусь пуговицами духа святого! Я бы удушила ее этой ленточкой!
Карл явно чувствовал то же самое.
– Давай сюда, – сказал он, забирая сверток у Фели и просовывая большие пальцы под сложенную бумагу у краев. – Из самого Сент-Луиса, Миссури – штата «Покажи мне»[27].
Одна конфетка стукнулась о камин.
– О! – воскликнула Фели, когда упаковка упала на пол. – Нейлоновые чулки! Как мило! Где ты их добыл?
Даже Даффи была ошеломлена. Нейлоновые чулки были такой же редкостью, как помет единорога, святым Граалем среди подарков.
Отец взлетел из кресла, как на пружине. В мгновение ока он оказался на другом конце комнаты, и чулки, выхваченные из рук Фели, повисли на его запястьях, словно гадюки.
– Это возмутительно, молодой человек. Совершенно неподобающе. Как вы посмели?
Он стряхнул чулки с рук в камин.
Я следила, как нейлон съеживался, извиваясь и чернея в огне, под воздействием жара распадаясь на составляющие вещества (хлорид адипоила, знала я, и гексаметилендиамин). Я вздрогнула от удовольствия, когда колготки испустили дух в последней прекрасной вспышке огня. Их предсмертный вздох, облачко смертельно ядовитого газа цианида водорода, поднялся вверх по каминной трубе и исчез. За несколько секунд подарок Карла превратился в липкую черную каплю, пузырящуюся на большом полене.
– Я… я не понимаю, – сказал Карл.
Он стоял, переводя взгляд с отца на Фели и Даффи и на меня.
– Вы, англичашки, сумасшедшие, – сказал он. – Просто чокнутые.
– Чокнутые, – повторил Карл в вестибюле, с неверием покачивая головой.
Фели, сотрясаясь в рыданиях, убежала в спальню, и отец в грозовом облаке разъяренного достоинства скрылся в кабинете.
– Садитесь, – сказала я и быстро представила Карла обеим мисс Паддок, когда снова зазвонили в дверь.
– Карл из Сент-Луиса, из Америки, – сказала я, и, когда я подошла к двери, они уже болтали, как давние друзья.
На пороге, как будто для инспекции, стоял Нед Кроппер с подарком в руке и бриолином в волосах. В нескольких шагах за ним была Мэри Стокер.
Если бы не румяные щеки и легкое косоглазие, стоящая на пороге на фоне снега с сияющим видом Мэри могла бы быть Мадонной в Национальной галерее.
Это не номер в гостинице, немилосердно подумала я.
– Нед! Мэри! – шумно обрадовалась я, чуть-чуть преувеличенно.
Нед – помощник на постоялом дворе «Тринадцать селезней», единственной гостинице в Бишоп-Лейси, а Мэри – дочь хозяина. Я и без слов знала, что Нед принес подарок для Фели: очередную коробку просроченных конфет «Миледи», еще до войны залежавшихся в кондитерской мисс Кул и покрытых налетом плесени, которую, конечно, если у вас крепкий желудок, можно соскрести, перед тем как их слопать.
Любовные дары Нед обычно оставлял на кухонном пороге во мраке ночи, где их брезгливо поднимала двумя пальцами миссис Мюллет.
«Опять эти коты», – бурчала она.
– Мне нравятся твои волосы, – сказала я Мэри. – Ты подстриглась?
– Сама, по случаю Рождества, – прошептала она. – Тебе правда нравится?
– Никто в этой комнате не посмотрит второй раз на Филлис Уиверн после тебя, – сказала я, сжимая ее руку.
– Да ладно! – Она рассмеялась и стукнула меня по ладони сильнее, чем стоило.
– Садитесь, – пригласила я. – Вы рано, так что можете выбрать места.
Я знала, что Нед сядет в середине первого ряда, и оказалась права. Он хотел быть как можно ближе к Филлис Уиверн, насколько это в человеческих силах.
Рычание мотора во дворе объявило, что приехал Дитер с первой порцией зрителей. Я распахнула дверь в тот момент, когда «Ферги» резко остановился, на фоне падающего снега его фары отбрасывали желтоватый туманный свет в форме рога изобилия. Позади трактора, переполненные пассажирами – несколько человек осторожно восседали на полозьях, – виднелись сани Харриет.
Тень омрачила мое сердце.
Как печально думать, что где-то Харриет умерла в снегу вроде этого. Как подобная трагедия могла случиться посреди такой красоты?
Тем не менее с призраками так случается: они появляются в самое странное время в самых неожиданных местах.
Мне не пришлось долго вспоминать лицо матери; из саней уже высыпались люди, они шли к двери, смеясь и возбужденно переговариваясь.
– Флавия! Haroo, mon vieux! Joyeux Noёl![28]
Это Максимилиан Брок, концертирующий пианист (на пенсии) ростом метр с кепкой, променявший клавиатуру и табурет на совершенно новую карьеру деревенского сплетника. Шептались (не я), что он писал и продавал в качестве литературы в романтические журналы слегка замаскированные истории о домашних скандалах, которые собирал в Бишоп-Лейси.
«Бульварное чтиво» – так именовала их Даффи.
– Ты уже видела Филлис Уиверн? – спросил Макс. – Как она выглядит в жизни? Ее морщины – иссохшие канавы или это низость со стороны «Болтовни»?
– Здравствуйте, Макс, – сказала я. – Да, я ее видела, и она никогда не была более красивой.
– А эти твои сестры? Еще растут?
– Можете сами у них спросить, – несколько нетерпеливо ответила я. Когда Макс начинал болтать, можно было пустить корни.
Но не успел он сформулировать еще один вопрос, как его оттеснил увесистым брюхом Банни Спирлинг из Наутилус-Олд-Холл, настолько похожий на мистера Пиквика, что у меня мурашки побежали по коже.
Засунув большие пальцы в карманы жилета, Банни похлопывал себя по животу и раздувал розовые ноздри, как будто шел на запах пищи.
– Флавия, – произнес он, не вкладывая в это слово ничего особенного, перед тем как пройти мимо меня удивительно легким шагом.
После того как сани опустели, Дитер описал узкий круг на тракторе с санями по заснеженному двору и, взмахнув варежкой, потрясся в деревню за следующей партией.
Поскольку Доггер был нетрудоспособен, я продолжала встречать новоприбывших и болтать со старыми знакомыми. Было очевидно, что никто из моей семьи не собирается появляться. Они явно решили, что вечернее представление – дело киношников и их ни к чему не обязывает. Я была предоставлена сама себе.
