– Идем, слечна. – Мужчина осторожно тронул ее за плечо. – Проводи меня к бочке.
Пока Маркета вела пражского гостя к бочке, головы всех прочих купальщиков поворачивались ему вслед. Высокий, мускулистый, он шел с изяществом и гибкостью, выдававшими годы службы при пражском дворе. Никто не признал в нем бедного, нескладного мальчишку, выросшего в стенах монастыря иезуитов, находившегося лишь в четверти мили от бани.
В соответствии с обычаем, распространенным по всей Южной Богемии, посетители бани пани Пихлеровой не разделялись по признаку пола – мужчины и женщины сидели в деревянных бочках по соседству, группируясь по интересам. Пивовары часто предпочитали отмокать рядом с хозяином таверны, чтобы поговорить об эле и вообще о делах, лавочники жались к поставщикам, а зеленщики – к крестьянам, часами засиживавшимся в бочках после тяжелой работы в поле.
В этот день дочь цирюльника и элегантный молодой человек из Праги образовали собственную группу.
Маркета пододвинула к бочке табурет, чтобы Якоб мог подняться и самостоятельно спуститься в воду.
– А-а-а-а… – выдохнул он, закрывая глаза и по плечи погружаясь в горячую воду.
– Маркета!
Люси уже спешила к ним с озабоченным видом и ведром в руке.
– Как это ты так быстро справилась? – сердито проворчала она. – И что, вымыла нашего гостя? Ему было… приятно?
Девушка только начала шевелить губами, как на вопрос хозяйки ответил сам гость:
– Ваша дочь, пани, доставила мне огромное удовольствие. Обслужила даже лучше, чем банщицы в Праге. У нее руки богини. Ничто не принесет мне большего наслаждения, за исключением одной вещи: ужина в ее обществе. Принесите нам хлеба, сыра и эля – на двоих. Я хочу закончить наш с Маркетой разговор.
Уставившись на незнакомца с открытым ртом, Люси сначала только кивнула и лишь потом, придя в себя, сбивчиво добавила:
– Да, господин. И пирог. Я принесу вам пирог.
Маркета посмотрела на человека в бочке.
– Я не могу ужинать с вами, – прошептала она. – Я работаю. Мне надо работать.
– Я заплачу за то время, что вашей дочери не будет, – донеслось из бочки. – И заплачу хорошо, пани.
– Значит, хотите поговорить? – уточнила Люси, подбоченившись. – И только?
– У меня вода остывает. Принесите горячий камень. А потом – прохладительного для двоих, – попросил Хорчицкий.
Не зная, как быть и что делать, Маркета опустилась на табурет и прошлась взглядом по старым просмоленным бочкам, изрядно потрескавшимся снаружи за несколько десятилетий службы. Старое дерево пахло свежей лавандой и речной водой.
– Ты, наверное, знаешь Аннабеллу? – спросил голос из бочки.
– Да, господин, – отозвалась молодая банщица. – А вы тоже ее знаете?
– Конечно. Добрая целительница Чески-Крумлова… – усмехнулся Якоб. – Она прекрасно разбирается в травах и снадобьях. Я знаком с нею чуть ли не всю жизнь.
– У нее есть Книга Парацельса.
– Знаю. – Голос утонул в плеске воды – вероятно, личный врач короля устраивался поудобнее.
Тем временем Дана и Катя принесли гладко оструганную доску, чтобы положить ее поперек бочки. За ними последовала Люси с тяжеленным подносом, нагруженным едой и двумя глиняными кружками эля. От жары, спешки и усилий ее пухлые щеки еще больше раскраснелись.
Доска слегка прогнулась и заскрипела под весом доставленного угощенья.
– И, пани, положите камень погорячее, – распорядился Якоб.
Старшая Пихлерова привычно махнула Маркете, но гость покачал головой.
– Нет-нет, она моя гостья и останется рядом со мной. И не беспокойтесь, пани, я хорошо вам заплачу – за обслуживание.
Маркета отвернулась, пряча улыбку, и огляделась – разговоры стихли, и все вокруг смотрели только на них.
Так продолжалось еще целый час. Никто не проронил ни слова: все лишь слушали королевского лекаря и банщицу, которые обсуждали настои, травы, кровопускание и прочие методы исцеления. Говорили они и о предстоящем публичном препарировании человеческого тела в Праге, честь совершить которое была предоставлена самому Яну Есениусу. Маркета доказывала пользу от уравновешивания телесных жидкостей посредством кровопускания, Якоб же считал этот метод жульничеством и обманом.
– Так вы не верите в галеновские гуморы? – спросила девушка, поднимаясь с табурета и заглядывая в бочку. Раззадорившись, она напрочь забыла свою недавнюю застенчивость и робость.
– Шарлатанство, – ответствовал Хорчицкий, поднося к губам кружку с пивом. – Тайна медицины – химия. Я – ученый, а не чародей. У себя в лаборатории я получаю лекарства из трав, корней и цветков. Выделяю целебные минералы из камней, воды и почвы и исцеляю пациентов, не забирая у них кровь.
Его собеседница сердито насупилась, не зная, что и думать о человеке, откровенно высмеивавшем то, чем всю жизнь занимался ее отец.
– Не хмурься. – Якоб вытер пену с губ обратной стороной ладони. – Тебе это не идет и только портит твою природную красоту.
И как это принимать? За оскорбление или за комплимент? Маркета не знала. Она насупилась было снова, но остановилась, захваченная двумя эмоциями – злостью и чем-то новым. Может быть, тщеславием? Потом девушка посмотрела исподтишка на придворного лекаря и увидела, что он широко ей улыбается.
В следующее мгновение до нее дошло, что он поддразнивает ее. Вот так новость! Оказывается, при королевском дворе мужчины поддразнивают женщин точно так же, как мальчишки – девчонок на улицах Чески-Крумлова.
Банщица улыбнулась медику в ответ, но тут же добавила с серьезным видом:
– Уж лучше хмуриться и кукситься, чем отвлекать вашу светлость от научных занятий и размышлений о собственной значимости.
Теперь уже Якоб не сразу уловил иронию и даже сердито сдвинул к переносице брови, но потом спохватился, улыбнулся и плеснул в нее водой из бочки. Она заморгала, отряхнулась и прорычала проклятие – особенное, крумловское, понять которое мог только уроженец здешних мест.
С любопытством наблюдавшие за этой сценой посетители разразились хохотом, а сам Хорчицкий с улыбкой поприветствовал ее кружкой пива.
Девушке было легко и хорошо. Она и не помнила, чтобы кто-то из клиентов матери уделял ей столько внимания и так ее развлекал.
Когда Якоб наконец поднялся, вода в бочке совершенно остыла, а среди веточек лаванды плавали черные точечки – утонувшие блохи. Он насухо вытерся банной простыней и попросил принести ему одежду.
Маркета не помогала гостю одеваться, но терпеливо ждала у двери. Выйдя из помывочного отделения, он шагнул к ней, вновь мягко взял ее за подбородок и заставил поднять голову.
Только теперь она увидела у него в руке чудесный зеленый платок.
– Вот так, слечна. – Врач повязал платок ей на шею, как ребенку.
От его прикосновения пушистые волоски у нее на затылке разлетелись в стороны.
Закончив, Якоб отступил на шаг и оглядел ее с восхищением и удовлетворением.
– Это будет напоминать тебе о Праге. Волшебный город ждет тебя, Маркета Пихлерова.
Сказав это, он поклонился, сел на коня и ускакал.
Глава 8. Известие о доне Юлии в Чески-Крумлове
Зикмунд Пихлер вернулся домой на следующий день – на неделю раньше, чем его ждали. Услышав глухой цокот копыт по Банному мосту, Маркета, развешивавшая на послеполуденном солнышке выстиранное белье, оглянулась, увидела приветственно машущего ей отца и бросилась ему навстречу с раскрытыми объятиями.
– Успокойся. Полегче! – Пихлер потрепал по холке лошадку, испуганно попятившуюся от бегущей девушки. – Ты уже дома. Отдохнешь, наешься сена…
Он неторопливо спешился, и Маркета уже по первому его шагу поняла, что отец провел в седле много часов подряд и давно не отдыхал. Сейчас ему было за тридцать, и он уже не так легко, как в молодости, переносил долгие путешествия. Лошадь тоже устала – мундштук у нее во рту побелел от пены, бока впали от жажды…
– Отец! Что случилось? Почему ты так рано приехал? – удивилась дочь. – И почему так спешил, что едва не загнал кобылу?
Цирюльник улыбнулся – его любимица всегда отличалась наблюдательностью и вниманием к деталям. Много раз он говорил ей, что хороший лекарь должен безошибочно примечать симптомы и несоответствия. Передавая лошадь мальчику-служке, спавшему в небольшой пристройке возле бани, Пихлер сказал:
– Пусть как следует напьется. Воды дай побольше. Но не корми до заката – она устала, и у нее будут колики.
Мальчик кивнул и уже повел лошадь к поросшему травой берегу реки, когда цирюльник снова окликнул его:
– Подожди, надо отвязать седельную сумку! У меня есть с собой кое-что, что я хочу показать тебе, дочка.
Он отвязал холщовую сумку и осторожно раскатал свернутый в трубку пергамент.
Едва взглянув на него, Маркета ахнула от изумления.
Рисунок на листе изображал человеческое тело со всеми кровеносными сосудами, нанесенными с исключительной точностью. Девушка уже давно пыталась проследить кровеносные токи, водя пальцем по голубым прожилкам под своей белой кожей и сверяясь при этом с отцовскими записями, но здесь было настоящее сокровище знаний.
