Я сделала шаг вперед. Объединилась со своими родителями в одном яростном порыве. Кто сделал первое движение? Кто и что сделал потом? Это ускользает от меня.
Затем я сидела у себя в комнате и ждала. Меня парализовали шок и стыд. Врачи «Скорой помощи» приходили и уходили. Полицейские приходили и уходили. Когда все исчезли, стало очень тихо. Я слышала, что, перед тем как уйти, они говорили маме, что ей было бы легче, если бы с ней кто-нибудь побыл. Они могут помочь ей позвонить и позвать кого-нибудь. Мне не нужно было слушать, что отвечает мама, я и так знала. Звонить было некому. Абсолютно некому. Люди в форменной одежде закрыли за собой дверь, оставили нас с мамой в квартире одних. Так как она больше не кричала и не стонала, а спокойно и неподвижно лежала в своей комнате, они, видимо, решили, что она позаботится обо мне, когда они уйдут. Но она не приходила. Я сидела одна.
Все изменилось только после того, как пришла Рут. Целую вечность было темно. Потом внезапно зажегся свет и снова погас. Неожиданно в прихожей появилась Рут. Она что-то сказала мне, не помню что, и подошла к закрытой двери комнаты, которая теперь была только маминой спальней. Я видела, как спина Рут приподнялась, когда она сделала глубокий вдох и постучалась. У меня не было возможности услышать, что они говорили друг другу там внутри. Но спустя некоторое время Рут вышла оттуда с мертвенно-бледным лицом. Она быстро подошла к входу в мою комнату, посмотрела на меня полным ужаса взглядом и исчезла. Больше я ее никогда не видела.
Через какое-то время мама возникла передо мной, она стояла в дверном проеме, прислонясь к косяку. Я заморгала, едва могла поверить, что это правда. Наконец-то она снова была со мной. Она неловко прошла вперед и посадила меня на колени. Я зажмурила глаза, зная, что должно произойти. Мы будем говорить. Мы будем долго говорить о вине и гневе, об ответственности и примирении. О справедливости. И о наказании. Мне было страшно, я уже плакала. И в то же время знала, что нельзя преодолеть это иначе. Другого пути не было.
– Все, – прошептала мама, – теперь все кончено. Мы должны продолжать жить дальше, ты и я. Должны держаться вместе. Ты можешь положиться на меня.
Я ждала, но больше она ничего не сказала. Я удивленно посмотрела маме в глаза. Она взглянула на меня в ответ очень серьезно, и я поняла, что она сказала все, что собиралась сказать. И от меня она тоже не ждала каких-то слов. Случившееся – то ужасное, что случилось, – должно остаться нашей с ней тайной. Нельзя искать прощения ни здесь, ни в каком-либо другом месте. Мама безмолвно протянула мне свою руку ладонью вверх.
Я смотрела на нее, полная противоречивых чувств. Меня как будто придавливало к земле, и в то же время я словно парила над ней. Тяжесть и легкость существовали одновременно. Мне было только восемь лет, я была слишком мала, чтобы сделать выбор. И все-таки я его сделала. Я положила свою руку на мамину ладонь. С этого момента и навсегда друг у друга были только мы. И мы должны были держаться вместе, ровно так, как сказала мама. Любой ценой мы должны были держаться вместе.
Солнце закрывали легкие облачка, над Морхемом лежал туман. Я распахнула дверь на веранду и огляделась вокруг, прежде чем выйти в сад. Там было влажно, должно быть, ночью шел дождь. Не было никакого смысла искать следы, но все же я попыталась это сделать. Проглотила кусок сухого кекса, чтобы прогнать тошноту. И теперь я двигалась по участку, пристально разглядывая траву. В то же время я будто бы наблюдала сама за собой, удивляясь, что могу вести себя так спокойно и естественно, несмотря на то что случилось в последние несколько дней.
Отчасти я была уверена, что мое взвинченное сознание могло неверно проинтерпретировать вчерашнее видение, что такое случается, когда человек переживает стресс. Что вчера за окном гостиной я могла видеть оленя или всего лишь тень дерева. Но другая часть меня знала, знала абсолютно точно, что я видела, кого я видела. И в каком-то смысле это приносило облегчение, а не волнение.
Я наложила новый слой макияжа, посильнее напудрила шею и впихнула в себя тарелку йогурта. Это были последние остатки в пакете. Потом взяла листок бумаги и начала записывать список покупок. Молоко, фрукты, хлеб. Внезапно уронила ручку и с удивлением уставилась на написанное. Если я собираюсь закупать еду, это означает, что я планирую остаться здесь. К этой мысли я отнеслась с поразительным равнодушием. Просто подумала – ну да, ну да, наверное, так и будет. Я почувствовала, что во мне что-то шевелится, как будто что-то вот-вот случится. Все тело чесалось, как будто я должна была сбросить кожу. Скоро, очень скоро я избавлюсь от своей старой оболочки и обнажу то, чем я являюсь на самом деле. То, чем я всегда была, но старалась удержать внутри.
Взгляд скользнул по куклам Смиллы, которые все еще лежали на кухонном полу. Мельком я заметила, что одна из белокурых Барби лежит поперек лица Кена, закрывает его рот и нос своим телом. Его руки были вытянуты вверх, словно он энергично жестикулировал. Но освободиться не мог. Барби не отпускала его. Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох, заново наполнилась силой. Я приняла трудное решение. Сделала единственно возможное, то, что нужно было сделать. Выбора не было. Я вспомнила о Смилле, и чувство вины снова захлестнуло меня. От него я бы не смогла освободиться так просто. Сопротивляясь ему, я поднялась со стула и снова взглянула на кукол на полу. Ты должна освободить Смиллу, ты знаешь это в глубине души. Должна.
Я медленно прошла обратно в гостиную и приблизилась к окну, выходящему в сад. Встала так близко, что кончик носа касался стекла. Долго смотрела на то место, где ночью появилась темная фигура. Смотрела так долго и так напряженно, что картинка расплылась, потеряла четкие очертания. И совсем как недавно, когда я стояла в прихожей перед зеркалом, я внезапно увидела перед собой лицо другой женщины, которое сливалось с моим собственным.
Ее глаза и мои глаза становятся одним целым, и мы смотрим в темноту друг друга. Темноту, которую мы с ней разделяем. Она – это я, я – это она. Возможно, несмотря ни на что, еще есть кое-что, что я могу сделать. Возможно, еще не слишком поздно.
Прежде чем покинуть дом, я наполнила полупустую кошачью миску. В середине движения я замерла. Где Тирит? Этой ночью он не спал вместе со мной в кровати. Я не видела его все утро, не слышала участливого мяуканья, к которому так привыкла. Я снова заглянула в гостиную, но не обнаружила там пушистого зверька, свернувшегося калачиком на диване. И тут наконец вспомнила. Я же сама выпустила его из дома. Но когда это было? Я нахмурила лоб. Вчера? Наверное, вчера. Я не смогла вспомнить когда, время слилось для меня в один беспорядочный комок, и чем больше я старалась рассортировать все по часам, тем сильнее они перемешивались между собой.
Следы от ночного посещения было уже невозможно разглядеть на дороге, ведущей от дома. Дождь смыл последние намеки на проложенные колесами колеи. На лобовом стекле моей машины тонким слоем лежали дождевые капли, и я заметила, что кто-то пальцем нарисовал по ним какую-то картинку. Картинку или приветствие. Я хотела бы поехать на машине туда, куда собиралась, но это было невозможно. Дорожка вдоль озера была слишком узкой и ухабистой. Но у меня болели бедра и поясница, так что идти туда пешком я тоже не могла.
На нашем участке стоял маленький покосившийся сарай. За ним лежал всякий старый хлам, который Алекс, видимо, задвинул подальше и давно собирался выбросить. Заржавелая лейка, выцветший на солнце маленький надувной бассейн и одинокое весло. А еще к стене привалился старый велосипед. Я нагнулась и пощупала шины. Неожиданно оказалось, что они достаточно хорошо накачаны, так что я выкатила велосипед на дорогу, села на него и принялась крутить педали. Проехала мимо все тех же пустых домов, все той же брошенной садовой мебели, что и вчера. Велосипед скрипел и скрежетал. Чем ближе я приближалась к своей цели, тем сильнее колотилось сердце – и не только потому, что крутить педали было тяжело.
Я не знаю точно, что ожидала увидеть, но когда я добралась до того места, где впервые встретила подростков, там никого не было. Я долго просто стояла и думала, что теперь делать. Все чувства обострились, и я настороженно прислушивалась к каждому звуку, но единственное, что мне удавалось расслышать, – это шум машин где-то вдалеке. По другую сторону высокого леса, который плотным кольцом охватывал озеро, проходило шоссе до города. Было сложно, практически невозможно поверить, что он действительно существует, когда ты находился здесь, в этом захолустье, в месте, так далеком от всего, что называется цивилизацией.
Я прислонила велосипед к дереву и стала осторожно спускаться в канаву, в которой вчера пряталась девочка. Несмотря на то что я внимательно смотрела под ноги, вода очень быстро просочилась в кроссовки. Босоножки с ремешками и на каблуках по-прежнему стояли без дела в прихожей; на мне была старая застиранная майка. Морхем постепенно накладывал на меня свой отпечаток, лишал обычной брони, обезоруживал. Ежедневный уход за собой свелся к простейшему макияжу: пудра, тушь, румяна – это единственное, за что я еще держалась. Привычки, ритуалы… Это был способ обороняться от окружающего мира, отчаянное усилие сохранить хоть какой-то ориентир.
