Кремер швырнул сигару в мою корзину для бумаг и промахнулся на фут. Поскольку сигара была незажженная, я сделал вид, что ничего не заметил, и весело проорал:
– Да здравствует правосудие!
Кремер издал гортанный рык, но, должно быть, обращался не ко мне.
– Я хочу, чтобы ты передал мои слова Вульфу. Зек вне его досягаемости. К нему не подобраться.
– Но послушайте, – возразил я, – даже если для вас тут все ясно как божий день, чего нельзя сказать обо мне, послание более чем странное. Давайте посмотрим с другой стороны. Вульф-то будет вполне досягаем для Зека, особенно если вернется домой. Верно, он выезжает нечасто, но даже если бы вел жизнь затворника, в дом приходят люди, да и вещи новые появляются… Типа картонок с колбасой. Не говоря уж о том, что только прямых убытков от прошлогоднего налета мы понесли на тридцать восемь тысяч. Я понял: вы хотите, чтобы Вульф не охотился на Зека, но это только то, чего Вульф не должен делать. А что он должен делать?
Кремер кивнул:
– Я понял. Здесь-то собака и зарыта. Он слишком упрям. Я хочу объяснить тебе, Арчи, цель моего прихода. Вульф слишком задирист и тщеславен. Бахвальства и пустобрехства в нем побольше, чем у тысячи сержантов. Естественно, я знаю его как облупленного. Мне ли его не знать? С удовольствием расквасил бы ему нос, не раз уж пытался, но когда-нибудь пробьет мой час, и я добьюсь своего – то-то будет праздник на моей улице! Но мне бы чертовски не хотелось, чтобы он свернул себе шею из-за этой истории, где у него нет ни одного шанса. Резонно предположить, что за последние годы в нашем городе случались и другие убийства, в той или иной степени связанные с деятельностью Арнольда Зека. Но ни в одном случае не было ни малейшей надежды хоть как-то связать их с Зеком. Он всегда чист как стеклышко. Мы тут бессильны.
– Вы снова вернулись к тому, с чего начали, – пожаловался я. – Итак, он недосягаем. И что дальше?
– Вульф должен вернуться домой, возвратить деньги, которые миссис Рэкхем заплатила ему как задаток, предоставить уэстчестерским парням копаться в этом убийстве, тем более что это их прямая обязанность, и продолжать жить как прежде. Можешь передать ему мои слова, но, бога ради, не распространяйся. Не я виноват, что такой тип, как Арнольд Зек, вне досягаемости.
– Но ведь вы и пальцем не шевельнули, чтобы к нему подобраться.
– Ерунда. Против лома нет приема.
– Да, это так же верно, как то, что колбаса – синоним слезоточивого газа. – Я встал, чтобы свысока смерить его уничтожающим взглядом. – Вот вам две причины, по которым ваше послание не дойдет до Ниро Вульфа. Во-первых, для меня он, как Зек для него. Вне досягаемости. Не знаю я, где он, понимаете?
– Ладно, ладно, продолжай заливать.
– Непременно. Во-вторых, само послание мне не нравится. Признаю, что Ниро Вульф упоминал Арнольда Зека. Однажды мне довелось услышать, как он рассказывал о нем целой семье, только именовал его мистером Иксом. Он описывал трудности, с которыми столкнется, нарвавшись на Икса, и присовокупил, что в той или иной степени знаком примерно с тремя тысячами жителей Нью-Йорка, но лишь о пяти из них может с уверенностью сказать, что они не имеют никакого отношения к деятельности Икса. Может, и остальные не имеют к нему ни малейшего отношения, а может, и наоборот. В другой раз мне случилось разузнавать про Зека у одного репортера, который, как выяснилось, обладал обширнейшими сведениями о тех, кто состоит у Зека на жалованье. Среди них политики, завсегдатаи питейных заведений, полицейские, горничные, адвокаты, частные сыщики, мошенники всех родов, включая даже наемных убийц, возможно, даже домохозяйки – у меня из головы вылетело. Правда, инспекторов полиции он в отдельности не упоминал.
– Возможно, забыл.
– Должно быть. И еще: возвращаясь к пяти исключениям, которые мистер Вульф сделал из трех тысяч своих знакомых… Он не перечислял их по имени, но я уверен, что могу назвать по меньшей мере троих из них. До сих пор я полагал, что одним из двоих оставшихся можете быть вы, но, видно, я заблуждался. Вы подчеркнули, что вам бы чертовски не хотелось, чтобы Вульф свернул себе шею именно из-за этой истории, не оставляющей ему ни одного шанса. Вы не сочли за труд явиться сюда с личным посланием, но не желаете, чтобы я распространялся на ваш счет, что означает одно: если я передам наш разговор кому-нибудь, кроме Вульфа, то вы обзовете меня лжецом. А что содержит ваше послание? Предостережение Вульфу, чтобы он не пытался подобраться к Зеку, и все. Если, честно отрабатывая полученный от миссис Рэкхем задаток, он заденет кого-то из тех, кому покровительствует Зек, то должен вернуть задаток. Похоже, передавая подобное послание самому лучшему, непревзойденному и неподкупному детективу в мире, вы оказываете Зеку услугу, за которую он должен отвалить кучу монет. Я не хочу сказать, что вы…
Я не успел договорить, чего не хочу сказать. На лице Кремера, тигром рванувшегося ко мне, появилось выражение, которого я прежде не видел. Сотни раз мы с Вульфом доводили инспектора до белого каления, но никогда еще его щеки полностью не утрачивали красноватого оттенка, а глаза не полыхали огнем, как у разъяренного быка.
Он замахнулся правой. Я нырнул. Он вскинул левую, но я блокировал ее локтем. Он опять попробовал справа, но я легко увернулся, отступил и укрылся за столом Вульфа.
– Послушайте, – начал я, – вы в меня и за год не попадете, а я вас бить не могу. Я на двадцать лет моложе, и к тому же вы полицейский инспектор. Если я не прав, то когда-нибудь извинюсь. Если я не прав.
Он повернулся и вышел вон. Я не стал его провожать.
Прошло три недели.
Сначала, в первую ночь, я надеялся вот-вот получить весточку от Вульфа, ну через какой-то час. Потом я ждал ее на следующий день. Но дни ползли, и все во мне переменилось. Теперь я ожидал ее уже на следующей неделе. Когда минул май, а за ним изрядный кусок июня и, если верить календарю и зною, лето было в разгаре, я уверился, что не дождусь ее никогда.
Но сперва давайте покончим с апрелем. Делу Рэкхем была уготована судьба тех удивительных преступлений, в ходе расследования которых никому так и не предъявили обвинения в предумышленном убийстве.
Целую неделю газеты в единодушном порыве посвящали ему свои первые полосы. Затем еще дней семь или десять на первых полосах мелькали обрывочные упоминания и догадки, после чего газетчики вернулись к обычной галиматье. Ни один репортер не посчитал нужным воспользоваться этим поводом, чтобы объявить новый крестовый поход во имя правосудия, и все пошло своим чередом.
Не то чтобы интерес к делу полностью угас – нет, он постоянно подогревался за счет таких звезд, как Нобби и Геба. Даже три месяца спустя новый поворот дела, какое-то новое событие всколыхнули бы общественный интерес и пожар заполыхал бы с новой силой, но, увы, ничего такого не случилось.
Трижды меня вызывали повестками в Уайт-Плейнс, и я мотался туда без малейшей пользы для кого бы то ни было, включая себя. Всякий раз я тупо, как попугай, повторял слово в слово свои прежние показания, а слуги закона пытались на новый лад задавать те же самые вопросы.
Чтобы хоть как-то раскочегарить угасающие умственные способности, я попробовал выведать, не поделился ли Кремер своими подозрениями насчет Арнольда Зека с Арчером и Беном Дайксом, но если и поделился, то держались они стойко и виду не подавали.
Так что все сведения я черпал исключительно из газет – вплоть до того вечера, когда в ресторане «Джейк» наткнулся на сержанта Пэрли Стеббинса и заказал ему омара. От него я узнал две новости, не предназначавшиеся для печати. Первое: двух экспертов из ФБР вызывали, чтобы разрешить спор о том, можно ли снять пригодные для опознания отпечатки пальцев с резной серебряной рукоятки ножа, и они признали это невозможным. И второе: Барри Рэкхема продержали в Уайт-Плейнсе целых двадцать часов, пока бушевали страсти вокруг вопроса о том, достаточно ли у полиции оснований для его ареста. И на сей раз аргументы «против» также перевесили.
Должен сказать, что в те дни я не слишком перетруждался. Решил, что, пока не пройдет месяц с момента исчезновения Вульфа, рыть носом землю и суетиться не стану. Поэтому вплоть до самого девятого мая я наверстывал упущенные удовольствия, не пропуская ни одного мало-мальски стоящего бейсбольного матча и наслаждаясь другими, почти забытыми радостями жизни, о чем из скромности умолчу.
Кроме того, я помог Фреду Даркину завершить дело с отравленной ручкой, а также расправился с остальными долгами Вульфа – ничего достойного изложения, – прокатился на Лонг-Айленд, чтобы проведать Теодора и орхидеи в их новых хоромах, и еще поставил одну из машин, новый седан, на прикол в гараж за ненадобностью.
Однажды, когда я сидел в ресторане «Рустерман» у Марко Вукчича, он, подписывая очередные чеки, в том числе причитающийся мне в качестве жалованья, а также счета за телефон и электричество, поинтересовался состоянием наших финансов. Я сказал, что на нашем счету в банке чуть больше двадцати девяти тысяч, точнее, девятнадцати, поскольку десять тысяч задатка от миссис Рэкхем я в расчет не принимал.
