Как в тумане, я думаю о том, что, раз она разыскала меня, на это должна быть какая-то причина. Она хочет что-то сообщить. Внезапно я пугаюсь, что проснусь прежде, чем психотерапевт расскажет то, что должна рассказать.
– Вы были правы, – говорю я. – Все так и случилось. Но что теперь? Что мне нужно делать?
Она долго смотрит на меня, ее голубые глаза широко распахнуты, но постепенно они сужаются.
– Так это ты? Это все ты.
Потом она поднимает весло. «Возможно, это не сон, – поспешно думаю я. – Возможно, от жара у меня галлюцинации».
И тут психотерапевт закричала резко и пронзительно. Истерически. Я содрогнулась. Узнала этот голос, этот крик. В одно мгновение перенеслась в ту ночь, когда мы только приехали в Морхем. У дома стояла машина. Кто-то, кто приехал и уехал. Смилла и кричащая женщина. Смилла и ее мама. Смилла и жена Алекса.
Я сделала шаг назад, и в эту секунду в воздухе мелькнуло что-то темное. И опустилось мне на плечо, задев голову. Меня отбросило к стене, я попыталась удержаться рукой, но все было тщетно. Словно в тумане я почувствовала, как мое тело валится на пол. Потом вокруг стало темно.
Все начинается и заканчивается с матерью. Чтобы понять меня и мой рассказ, вы должны согласиться с этим. Вначале мать была для меня всем миром, как и я для нее. Я была светом ее очей, так она часто говорила. Ее голос был нежным и мягким, как и ее рука, ласкавшая мое лицо. Она любила сажать меня к себе на колени, прижимать к своему теплому телу, давая знать, что с ней я всегда буду в безопасности. Ее кожа источала слабый лавандовый аромат, когда она гладила меня по голове. Она вставала утром вместе со мной и готовила завтрак, она была дома, когда я возвращалась из школы, она укладывала меня спать по вечерам. Каждый день, каждый вечер. Ни работа, ни подруги, ни какие-либо развлечения не могли заставить ее покинуть меня. Я помню только один случай, когда я нуждалась в ней, а ее не было рядом. Все, что она делала, она делала ради меня. Никогда никто в моей жизни не любил меня так, как она.
Когда позвонили из больницы и сказали, что она попала в аварию, я была дома одна со Смиллой. Алекс с утра уехал в Морхем. Чтобы побыть несколько дней в уединении и закончить один большой проект – так он сказал перед отъездом.
– Ситуация тяжелая, – сказала по телефону медсестра.
В это мгновение земля разверзлась у меня под ногами, в груди что-то треснуло. В первый год, когда я уехала из дома и покинула мамино теплое гнездо, я была потеряна. Обнаружила, что мир – это неприятное и страшное место. Я выучилась на психолога, думая, что это поможет мне разобраться, почему я чувствую себя как брошенная собака. Только когда родилась Смилла, мне удалось собрать себя по кусочкам. Теперь у меня были обязанности. Самоотверженное материнство стало моим призванием. И мама теперь была не просто точкой опоры. Она стала образцом для подражания, путеводной нитью.
Я сжимала телефонную трубку, боясь спросить, вынужденная спросить:
– Насколько тяжелая?
– Приезжайте как можно скорее, – был ответ.
Смилла не хотела никуда уезжать без Тирита и своих игрушек, так что я вытащила кошачью корзинку для переноски и наш самый большой чемодан и позволила Смилле взять с собой все, что ей угодно. Августовский вечер превратился в ночь, которая сжимала свои темные стены вокруг нас, пока мы ехали в Морхем. Всю дорогу я ехала слишком быстро. С трудом различала дорогу из-за слез, которые струились по лицу. Мамины следы, по которым я следовала всю жизнь, скоро должно было смыть с лица земли. Пример, который она подавала и которому я безуспешно пыталась подражать, вот-вот должен был поблекнуть. Кем я буду без нее? Как смогу противостоять миру и тому, во что превратилась моя жизнь?
Я сразу поняла, что машина, припаркованная у дома, принадлежит другой женщине. Если раньше я старалась ничего не замечать, дальше так продолжаться не могло. Я не рассказала о том, что случилось, не предупредила о приезде и позвонила Алексу, только когда мы со Смиллой уже стояли у дома. Возможно, бессознательно я хотела застигнуть его врасплох. Когда он вышел, я закричала изо всех сил. Я так кричала, что можно было подумать, что я вот-вот сойду с ума. Или уже сошла. Алекс, конечно, так и сказал бы. Такое поведение было совсем на меня не похоже. Совсем иначе вела себя жена, которую он слепил. Жена, которая умела замять, стерпеть, посмотреть в другую сторону. Я точно не помню, что я кричала, возможно, я не произносила никаких слов и предложений. Возможно, это просто был долгий нечленораздельный крик, порожденный страхом и отчаянием оттого, что мама покидает меня. Другая женщина – ты – тогда не была для меня важна. Еще нет.
Ненависть прокралась позже, уже в больнице. Два дня и две ночи я дежурила у маминой кровати. Сидела рядом с ней, держала ее за руку и торговалась с высшими силами. Если только она выживет, я… что я? Мне нечего было предложить взамен. Я пыталась догадаться, что мама одобрила бы, какую жертву сочла бы подходящей. Но единственное, что приходило в голову, – это Смилла. Единственное, что что-то значило, единственное, что, по мнению мамы, было важным, – это моя забота о дочери. Ради Смиллы я должна быть готова на жертву. Я вспомнила, как мы приехали в Морхем, как Смилла выпрыгнула из машины и бросилась в объятия Алекса. Как она уткнулась лицом ему в грудь, когда он поднял ее. Как будто искала защиты, как будто только он мог защитить ее. Он и женщина, которая ждала в доме. В нашем доме.
Ненависть охватила меня, наполнила до краев, она теснилась и клокотала под кожей. Я не знала, что делать со всей этой мрачной жестокостью, не знала, куда или к кому обратиться. Моя мама умерла у меня на глазах. В тот чудовищный вечер были мгновения, когда мне казалось, что ее лишили жизни не травмы, полученные в аварии, а моя бурлящая ненависть. Она разлилась по моему телу как яд. Должно быть, она струилась из меня, просочилась сквозь кожу и отравила маму, когда я брала ее руку в свою.
Когда я вернулась домой из больницы, Алекс и Смилла уже были там. Мы почти не общались друг с другом, и я не помню слов, которые мы говорили. Все было смутным и шумным и снаружи, и внутри меня, как будто я вот-вот должна была раствориться в пространстве. Я проводила время в спальне с опущенными шторами. Мать оставила меня. Она никогда не объясняла, как мне придется жить дальше, когда ее не станет. День и ночь, свет и мрак – все перемешалось. Я просто лежала будто под наркозом.
Алекс позволял мне лежать. Иногда я задремывала, и мне снилось, что он входит в комнату, неся поднос с бутербродами и чаем, садится на край кровати и кладет руку мне на лоб. Утешает меня. Но потом я просыпалась и видела, что комната пуста.
Когда зрение прояснилось, я заметила какой-то предмет на его половине кровати. Его мобильный телефон. Очень долго я просто неподвижно лежала и смотрела на него. Потом села и протянула к нему руку. Просмотрела список входящих и исходящих звонков и нашла имя и номер, которые должны были принадлежать тебе. Позвонила. Когда ты ответила, я положила трубку. Я звонила тебе несколько раз. Тайком, пока Алекс не видит, я брала его мобильный. Ничего не говорила, просто слушала твой голос, который в отчаянии спрашивал что-то на другом конце. Я закрывала глаза и представляла тебя перед собой, пыталась понять, кто ты и что собираешься делать. Но ничего неожиданного не случилось. Ты кричала, проклинала меня. Я положила телефон на место и легла спать. Когда я проснулась, я была в комнате одна, телефон исчез. Тогда я решила, что уже хватит. Поднялась, сбросила халат, оделась и пошла к своей дочери.
Мы сидели на полу в ее комнате, когда я почувствовала его взгляд на своей спине. Моя рука замерла всего на мгновение, потом я продолжила гладить Смиллу по голове. Не нужно было поворачиваться, чтобы знать, что он стоит там и как он выглядит.
Алекс стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку, сложив руки на груди.
– Теперь ты пришла в норму? – поинтересовался он. – Мы можем идти дальше?
Я знала, что он имеет в виду не мою мать. Ее он никогда особенно не жаловал. Медленно кивнула.
– Я научилась с этим справляться, – ответила я.
И это было правдой. Слова звучали мягко и покорно, точно так, как он хотел. Но я не ответила на его взгляд и продолжала сидеть к нему спиной. Моя поза могла бы выражать молчаливый протест. Если бы я была из тех женщин, кто так делает. Я стиснула зубы. Он вернулся ко мне, убеждала я себя, и в этот раз он снова вернулся. Это должно что-то значить. И все-таки я не могла отделаться от ощущения, что что-то вот-вот треснет и сломается.
Смилла сидела у меня на коленях с планшетом, полностью погруженная в какую-то игру про принцесс. Она была так увлечена, что, казалось, даже не замечала Алекса. Иначе она, конечно же, спрыгнула бы на пол и бросилась в его объятия. Что-то глодало меня изнутри. «Ты должна разобраться с этим, – сказала я себе, – ради нее. Ты должна пойти на все ради своей дочери, это твоя обязанность. Единственное, что имеет значение».
