Алан Данута зашевелился на своем стуле.
– Есть и другой вариант, – сказал он. – Не слишком вдохновляющий с точки зрения законности, но он существует.
– Что вы имеете в виду? – спросила Хелен.
– Предложите вниманию вашего отца историю с кукловодом. При таких обстоятельствах половина выигрыша лучше, чем ничего. К тому же кукловод – это лучшая половина.
– А он согласится?
– Вы наверняка знаете своего отца лучше меня. Будет очень глупо с его стороны, если он откажется. Тогда ему предстоят трехлетние апелляции, прежде чем мистер Барр предстанет перед судом. И любой прокурор, который чего-то стоит, постарается добиться большего.
Хелен вновь посмотрела на Ричера.
– Кукловод – это пока всего лишь предположение, – возразила она. – У нас против него нет никаких улик.
– Вам виднее, – сказал Данута. – Но ни в том, ни в другом случае не следует допускать суда над Барром.
– Не будем принимать поспешные решения. Выслушаем сначала мнение доктора Мэри Мейсон, – предложила Хелен Родин.
Доктор Мейсон вышла из палаты двадцать минут спустя. Ричер наблюдал за ее походкой. Длина ее шага, взгляд и выражение рта подсказали ему, что она сделала определенный вывод. У нее не осталось ни малейших сомнений в характере заболевания Барра. Она уселась на свое место и разгладила юбку на коленях.
– Ретроградная амнезия, – изрекла она. – Подлинная, чистейший случай.
– Продолжительность? – спросил Нейбур.
– Любой специалист по бейсболу назовет вам точную дату, – сказала Мейсон. – Последнее, что он помнит, конкретная игра «Кардиналов»[14]. Я готова спорить, что это неделя, считая от сегодняшнего дня.
– В том числе и пятница, – заметила Хелен.
– Боюсь, что так.
– Ладно, ситуация прояснилась, – обрадовался Данута.
– Замечательно! – воскликнула Хелен.
Она поднялась, и остальные последовали за ней к лифту. Ричер так и не понял, правильно все они поступили или нет. Однако не вызывало сомнений, что дело Барра каждый воспринял по-своему. Для всех них он перестал быть человеком, превратившись в пациента или юридическую проблему.
– Вы идите, – сказал Джек.
– А вы останетесь? – спросила Хелен.
Ричер кивнул.
– Я хочу взглянуть на старого приятеля, – сказал он.
– Зачем?
– Я не видел его четырнадцать лет.
Хелен подошла к нему вплотную.
– Но зачем? – тихо спросила она.
– Не беспокойтесь, я не собираюсь выключать систему жизнеобеспечения, – заверил ее Ричер.
– Очень надеюсь.
– Я просто не могу это сделать, – сказал он. – Ведь у меня нет алиби.
Она немного помедлила, а потом повернулась и присоединилась к остальной компании. И все вместе направились к выходу. Ричер подождал, пока они минуют стальную дверь и скроются в лифте. Потом зашагал по коридору к палате Барра. Он не стал стучать. Лишь постоял немного, повернул дверную ручку и вошел.
В палате было слишком тепло. Здесь можно было жарить цыплят. Для защиты от солнца широкое окно прикрывали подъемные жалюзи. От них исходило сияние, и помещение наполнял мягкий белый свет. Повсюду стояло медицинское оборудование. Прибор искусственного дыхания был отключен. Рядом с постелью находились стойки для внутривенного вливания и прибор, контролирующий работу сердца. Трубки, баллоны и провода.
Барр лежал на спине в кровати, стоявшей посреди палаты. Без подушки, голова зафиксирована. Волосы сбрили, на отверстия, просверленные в черепе, наложили повязки. Левое плечо скрывали бинты, доходящие до локтя. Правое плечо осталось обнаженным. Бледная кожа казалась тонкой. Грудь и бока Барра были забинтованы, простыня спущена до пояса, руки лежали вдоль тела и были пристегнуты наручниками к раме койки. Из левой руки Джеймса торчали иголки внутривенного вливания. От большого пальца правой руки тянулся серый провод к какому-то прибору. Из-под бинтов на груди выходили красные провода, соединенные с каким-то устройством, имеющим экран. На экране медленно перемещался узор, напомнивший Ричеру запись выстрела. Высокие пики и длинные впадины. Прибор издавал приглушенное гудение всякий раз, когда на экране появлялся пик.
– Кто здесь? – прохрипел Джеймс Барр.
Голос у него был слабый. И еще Ричер уловил в нем страх.
– Кто здесь? – снова спросил Барр.
Он не мог повернуть голову, и это уменьшало поле его обзора. Его глаза постоянно двигались справа налево и обратно. Ричер подошел поближе и молча наклонился над кроватью.
– Ты? – спросил больной.
– Я, – ответил Ричер.
– Зачем ты здесь?
– Знаешь зачем.
Правая рука Барра задрожала, и серый провод стал раскачиваться. Наручник застучал о край койки.
– Похоже, я тебя подвел, – сказал он.
– Очень похоже.
Ричер смотрел Барру в глаза, поскольку глаза оставались единственной частью его тела, способной двигаться. Зафиксирована была не только голова, но и тело, спеленутое, как у мумии.
– Я ничего не помню, – сказал Барр.
– Ты уверен?
– Полная пустота.
– Ты понимаешь, что я с тобой сделаю, если ты меня обманываешь?
– Догадываюсь.
– Ну тогда умножь на три, – посоветовал Ричер.
– Я говорю правду, – сказал Барр. – Я ничего не могу вспомнить.
Его голос был тихим, беспомощным, полным недоумения. Он не оправдывался и не жаловался. Просто констатировал факт.
– Расскажи о бейсбольном матче, – сказал Ричер.
– Его передавали по радио.
– Не по телевидению?
– Я предпочитаю радио, – сказал Барр. – Как в старые добрые времена, когда я был ребенком. Однажды передавали радиорепортаж из Сент-Луиса. Такие огромные расстояния. Летние вечера, теплая погода. И репортаж о бейсбольном матче.
Он затих.
– Ты в порядке? – спросил Ричер.
– У меня ужасно болит голова. Кажется, мне сделали операцию.
Ричер промолчал.
– Я не люблю смотреть бейсбол по телевизору, – сказал Барр.
– Я пришел не для того, чтобы обсуждать твои вкусы.
– А ты сам смотришь бейсбол?
– У меня нет телевизора, – ответил Ричер.
– Правда? Но он у тебя должен быть. Можно купить телевизор за сотню долларов. А маленький даже дешевле. Посмотри в «Желтых страницах».
– У меня также нет телефона. И нет дома.
– Но почему? Ты ведь больше не служишь в армии.
– Откуда ты знаешь?
– Никто больше не служит в армии. Во всяком случае, с тех времен.
– Некоторые продолжают служить, – сказал Ричер, думая об Эйлин Хаттон.
– Только офицеры, – возразил Барр.
– А я и был офицером, – сказал Ричер. – Ты должен помнить такие вещи.
– Но ты был не таким, как все. Вот что я имел в виду.
– И чем же я отличался?
– Ты зарабатывал на жизнь.
– Расскажи мне лучше о бейсбольном матче.
– Почему у тебя нет дома? У тебя все хорошо?
– Ты обо мне беспокоишься?
– Мне не нравится, когда у небезразличных мне людей возникают проблемы.
– У меня все в порядке, – сказал Ричер. – Поверь мне. Проблемы у тебя.
– Теперь ты полицейский? Здесь? Я тебя ни разу тут не видел.
Ричер покачал головой.
– Я обычный гражданин.
– Откуда?
– Из ниоткуда. Гражданин мира.
– Почему ты оказался здесь?
Ричер не стал отвечать.
– Ага, чтобы разобраться со мной.
– Расскажи о бейсбольном матче.
– Играли «Чикаго кабз» и «Кардиналы», – ответил Барр. – Упорная была игра. «Кардиналы» с большим трудом победили, но еле унесли ноги.
– Выбили мяч за пределы поля?
– Нет, они выиграли из-за ошибки защитников. Первый «Кардинал» за четыре мяча прошел на первую базу, потом сумел добежать до второй. Второй отбил в поле, самого выбили, но первый успел на третью базу. Защитник поймал мяч, убедился, что игрок со второй базы не собирается бежать на третью, и бросил на первую, попытавшись отнять мяч у бьющего. Но мяч улетел на скамейку. Пока они его подбирали, игрок с третьей базы добежал до ворот и принес «Кардиналам» решающее очко. Так они и победили, без единого чистого удара.
– Ты очень хорошо помнишь игру.
– Я слежу за «Кардиналами». И всегда следил.
– Когда это было?
– Я не знаю даже, какой день сегодня.
Ричер не стал ничего отвечать.
– Не могу поверить, что я сделал то, о чем они говорят, – заявил Барр. – Просто не могу поверить.
– Осталось множество улик, – сказал Ричер.
– Подлинных?
– Нет ни малейших сомнений.
Барр закрыл глаза.
– Сколько людей? – спросил он.
– Пять.
Грудь Барра начала тяжело подниматься и опускаться. Из закрытых глаз покатились слезы. Рот приоткрылся, образовав неровный овал.
– Почему я это сделал? – заплакал Барр.
– А почему ты это сделал в первый раз? – сказал Ричер.
– Тогда я был безумен, – ответил Барр и после небольшой паузы добавил: – Это не оправдание. Тогда я был другим человеком. Я надеялся, что мне удалось измениться. Я был в этом уверен. И потом я вел себя нормально. Очень старался. Четырнадцать лет ушло на исправление.
