И потом я падала… бесконечно… беспредельно… кажется, вечность… в темноту.
Открыв глаза, я обнаружила, что смотрю прямо вверх на падающий снег. Калейдоскоп из красных и белых снежинок крутился надо мной, становясь все больше, пока они не приземлились в ужасающем слякотном молчании на замерзшую маску, которая, должно быть, была моим лицом.
Надо мной в безумном ракурсе прорисовывались неясные очертания зубчатой стены, упирающейся в низкие рваные облака.
Небо разорвала рассеянная вспышка, за которой последовал глубокий грохот, как будто озорные служащие катали пустые бочки в винном погребе.
Еще одна вспышка – вспышка, которая разгоралась и затихала с каждым биением моего сердца, и за ней последовал оглушительный треск!
Потом тишина – настолько сильная, что ушам стало больно. Только постепенно я начала ощущать обжигающий падающий снег. А потом…
Бу-у-ух!
Что-то, похожее на красную свечу, озарило ночь мертвенно-бледным неземным светом.
Бу-у-ум! Бу-у-ух!
Казалось, это продолжается целую вечность. Я утомилась смотреть.
Какой-то голос манил меня – призыв, которому я не могла сопротивляться.
«Кто ты? – хотела прокричать я. – Кто ты?»
Но голоса у меня не было. Больше ничего не имело значения.
Я прикрыла глаза от звездного сверкания и почти сразу же открыла их, когда вознеслась огромная медно-зеленая комета с хвостом мерцающих желтых искр, словно какой-то небесный дракон, поднялась в небо и взорвалась прямо над головой с сотрясшим землю грохотом.
Ракета славы, вспомнила я, мысленно загибая пальцы и считая ингредиенты: сурьма… железные опилки… хлорат калия…
На миг я подумала о Филлис Уиверн, адресате моего подношения, и о том, как печально, что от нее ничего не осталось, кроме череды туманных образов на катушках черной пленки.
Еще я подумала о Харриет.
И уснула.
Они все собрались вокруг моей кровати, их лица нависали надо мной, будто я видела их через выпуклую линзу. Карл Пендрака предлагал мне полоску жевательной резинки «Свит сикстин», в то время как обе мисс Паддок протягивали одинаковые чашки дымящегося чая. Инспектор Хьюитт стоял, обнимая за плечи жену Антигону, молча рыдавшую в изящный кружевной платочек. В изножье кровати неподвижно стоял отец, по бокам от него – мои бледные сестры Офелия и Дафна, и все трое выглядели так, будто их долго тошнило.
Доктор Дарби тихо разговаривал с Доггером, который покачивал головой и отводил взгляд в сторону. В углу, спрятав лицо в плечо мужа Альфа, миссис Мюллет дрожала, словно осиновый лист. За ними тетушка Фелисити перебирала какие-то бряцающие предметы в недрах крокодилового ридикюля.
Викарий отошел от края моей кровати и прошептал в ухо своей жены Синтии что-то вроде «цветы».
В тенях сновали и другие люди, но я не различала их. В комнате было жарко и пахло плесенью. Должно быть, кто-то открыл старый камин и разжег огонь. Запах сажи и угля – и чего-то еще – висел в перегретом воздухе.
Что это? Порох? Селитра?
Или я вернулась в душный чулан под лестницей и вдыхаю дым горящей бумаги?
Я болезненно закашлялась и начала дрожать.
Настурции, подумала я спустя долгое время. Кто-то принес мне настурции.
Однажды Даффи сказала мне довольно снисходительным тоном, что название этих пахучих цветов означает «нос вонючий» Но хотя я могла легко нанести ответный удар, сказав, что этот запах целиком и полностью объясняется тем фактом, что их эфирное масло состоит преимущественно из сульфоцианида аллила (C4H6NS), или горчичного масла, но не стала.
Временами меня одолевают приступы застенчивости.
Мы листали альбом с акварелями Харриет и наткнулись на букет красивых цветов с тонкими лепестками оттенков теплой радуги – оранжевого, желтого, красного и розового.
Внизу страницы была незаметная подпись карандашом: «Настурции, Торонто, 1930, Харриет де Люс».
Вверху, перекрывая один лепесток, стояла плотная черная печать: «Женская академия мисс Боди-кот». И красным карандашом: «B –»[43].
Мое сердце захотело выпрыгнуть из груди и стукнуть кого-нибудь по носу. Какой варвар-учитель посмел поставить моей дорогой покойной мамочке такую оценку?
Я сделала глубокий обиженный вдох и проглотила комок во рту.
– Легче, дорогуша, – произнесло гулкое эхо. – Все хорошо.
Я открыла глаза, щурясь от яростного белого света, и обнаружила рядом с собой миссис Мюллет. Она быстро подошла к окну и задернула занавеску, чтобы солнце не светило мне прямо в глаза.
Мне потребовалась пара секунд, чтобы определить, где я нахожусь. Не в своей спальне, а на диване в гостиной. Я с трудом приподнялась.
– Лежи спокойно, дорогуша, – сказала она. – Доктор Дарби сделал тебе хорошенький горчичник.
– Что?
– Пластырь. Тебе надо лежать смирно.
– Который час? – спросила я, еще дезориентированная.
– Рождество уже минуло, голубушка, – сказала она. – Ты ушла и все пропустила.
Я поморщилась при мысли о приклеенном пластыре у меня на груди.
– Не трогай его, дорогуша. Ты совсем чахоточная. Доктор Дарби сказал держать его полчаса.
– Но зачем? Я не больна.
– Ты упала с крыши. Это одно и то же. Хорошо, что они сгребли снег в такую огромную кучу, не то ты провалилась бы прямо до Китая.
С крыши?
Все вернулось ко мне приливной волной.
– Вэл Лампман! – сказала я. – Марион Тродд! Они пытались…
– Хватит, – перебила меня миссис Мюллет. – Тебе нельзя думать ни о чем, кроме поправки. Доктор Дарби думает, что ты могла сломать ребро, и не хочет, чтобы ты ерзала.
Она взбила мою подушку и убрала прядь влажных волос с моих глаз.
– Но могу сказать тебе вот что, – добавила она с фырканьем. – Ее увели в наручниках на запястьях. Им пришлось буквально ее отдирать. Ты бы это видела! Как она дулась, подумать только. Прилипала ко всему, к чему прикасалась, – даже к констеблю Линнету в чистой униформе, а ему жена только что ее постирала и погладила, сказал он мне. Скорее всего, ее повесят, но никому не говори, что это я рассказала. Не предполагалось, что ты все вычислишь.
– А как насчет Вэла Лампмана?
Миссис Мюллет напустила на себя серьезное выражение лица.
– Упал, как и ты. Приземлился прямо на автомобиль мисс Уиверн. Сломал шею. Но помни, я нема как рыба.
Я долго молчала, пытаясь разобраться, как реагировать на эту, честно говоря, не неприятную новость. Похоже, правосудие само решило, как поступить с Вэлом Лампманом.
Внезапно мое сознание наполнили странные туманные образы искаженных лиц, плавающие в подернутой дымкой комнате, в которой я лежала беспомощная.
– Миссис Хьюитт, – наконец произнесла я. – Антигона. Жена инспектора, она еще здесь?
Миссис Мюллет бросила на меня удивленный взгляд.
– Не было ее. Не знаю ничего такого.
– Вы точно уверены? Она стояла прямо на том месте, где сейчас стоите вы, пару минут назад.
– Тогда она тебе приснилась, не иначе. С прошлой ночи тут никого не было, кроме меня и Доггера. И мисс Офелии. Она настояла на том, чтобы сидеть с тобой и утирать тебе лицо. О, и полковник, конечно же, когда Доггер нашел тебя в сугробе и принес в дом, но это было прошлой ночью, так вот. Сегодня он еще не приходил, бедняжечка. Беспокоится ужасно, так вот. Думаю, он найдет что тебе сказать, когда ты придешь в себя.
– Полагаю, да.
На самом деле я ждала этого с нетерпением. Отец и я, похоже, говорим друг с другом только в самых отчаянных обстоятельствах.
Я не услышала, как дверь открылась, и внезапно в комнате оказался Доггер.
– Ну что ж, – сказала миссис Мюллет. – Вот и Доггер. Я вполне могу вернуться к барашку. Они слопали весь дом, эти толпы. Нескончаемый поток, как тот ручей из псалма.
Доггер подождал, пока за ней не закрылась дверь.
– Вам удобно? – тихо спросил он.
Я поймала его взгляд и по каким-то непонятным причинам чуть не разрыдалась.
Я кивнула, боясь произнести хоть слово.
«Плачут только иностранцы», – однажды сказал мне отец, и я не хотела его разочаровывать своими рыданиями.
– Дело было на грани, – продолжил Доггер. – Я был бы весьма расстроен, если бы с вами что-нибудь случилось.
Будь все проклято! Мои глаза потекли, как водопроводный кран. Я потянулась за бумажной салфеткой, оставленной мне миссис Мюллет, и притворилась, что сморкаюсь.
– Извини, – выдавила я. – Я не хотела никому причинять неудобств. Просто я… я проводила эксперимент, касающийся Деда Мороза. Он не пришел, да?
– Посмотрим, – сказал Доггер, протягивая мне еще одну салфетку. – Откашляйтесь.
Я даже не заметила, что кашляю.
– Сколько пальцев я показываю? – спросил Доггер, держа руку справа от моей головы.
– Два, – ответила я не глядя.
– А теперь?
– Четыре.
– Атомное число мышьяка?
– Тридцать два.
– Очень хорошо. Основные алкалоиды белладонны?
