– Хорошо бы увидеть ваш дом.
– Ну… тут есть проблема, – сказал Нойтон, сделав солидный глоток. – Дом, очевидно, будет продан. Понимаете, мы с Натали разводимся.
– Грустно слышать, – сказал Квиллер. – Я и сам прошел этой дорогой.
– У нас все в порядке, понимаете? Она просто хочет уйти! У нее завелась безумная мыслишка стать художницей. Можете себе представить? Получила все на свете, но хочет творить, голодать в этих чердачных студиях, что-то в жизни сделать. Вот ведь что говорит. И то, что она все это хочет, – скверно. Достаточно скверно – оставить мальчиков. Не пойму я этих нынешних женщин с артистическим тараканчиком в голове.
– У вас есть дети?
– Два сына. Два хорошеньких мальчика. Не знаю, как у нее духу хватает – встать да и уйти от них. Но вот мои условия: мальчики – под полной моей опекой и развод – навсегда. Без штучек. Передумать и вернуться через пару месяцев у нее не выйдет. Дураком я ни перед кем не буду. Тем более – перед этой женщиной. Скажите, прав я?
Квиллер внимательно глядел на этого мужчину – агрессивного, богатого, одинокого.
Нойтон осушил свой стакан и заявил:
– Я, конечно, отдаю мальчиков в военную школу.
– А миссис Нойтон – художница? – спросил Квиллер.
– Какая там художница! Просто заполучила эти большие ткацкие станки и хочет ткать на них ковры да коврики для дизайнеров, на продажу. Уж не знаю, чем она жить собирается. Денег у меня не взяла и дом не хочет взять. Вот не знаете ли кого, кто захочет за четверть миллиона долларов купить целое состояние?
– Н-да, стоящий, должно быть, домишко.
– Вот что, если вам придет охота написать об этом для газеты, мне легче будет развязать этот узелок.
– Там сейчас кто-нибудь живет?
– Сторож, только и всего. Натали в Рено. А я здесь, на «Вилле Веранда», живу. Подождите-ка, добавлю для вкуса ледяных кубиков.
Нойтон ринулся к бару, и, пока он отсутствовал, повар-японец тихонько забрал у Квиллера тарелку и возвратил ее с новой горкой съестного.
– Как я и говорил, – продолжал Нойтон, – у меня квартирка, которую сделал Дэйв. Ну и вкус у этого парня! Хотел бы я такой иметь. Я завел импортный датский паркет, встроенный бар, меховой ковер – сплошные произведения искусства!
– Я не прочь на них взглянуть.
– Вот и взглянем. Это рядышком, на этом же этаже, в северном крыле.
Они ушли с вечеринки; Нойтон нес свой стакан виски с содовой.
– Должен предупредить, – сказал Нойтон, когда они шли по коридору, – краски там диковатые.
Он отпер дверь пятнадцатой квартиры и щелкнул выключателем. Квиллер на мгновение потерял дар речи.
Заиграла приятная музыка. Сочные краски запылали на свету. Все казалось мягким, удобным, но массивным.
– Вы как, модерном интересуетесь? – спросил Нойтон. – Адски дорого, когда как надо сделано.
– Потрясающе! Это и впрямь потрясающе!
Пол был набран из крохотных квадратиков темного дерева маслянисто-бархатной выделки. На нем лежал ковер размером с половину теннисного корта, косматый, как некошеная трава.
– Ничего коврик? – спросил Нойтон. – Настоящий козий пух из Греции.
Ковер с трех сторон окружали три дивана, обтянутые бежевой замшей. Приглашающе вогнутое кресло было обито чем-то неправдоподобно мягким.
– Викунья[14], – сказал Нойтон. – Но вы лучше плюхайтесь в то, зеленое. Это – мое любимое.
Когда Квиллер устроился в зеленом кресле, возложив ноги на примыкающую к креслу тахту, по лицу его разлилось выражение блаженства. Он погладил резные, обтянутые шерстью ручки.
– Вот бы, право, мне квартирку вроде этой, – пробормотал он.
– А вот бар, – с нескрываемой гордостью сказал Нойтон, плеснув себе в стакан ликеру. – А стереопроигрыватель – в том старинном испанском комоде, единственном здесь антиквариате. Недешево мне обошелся. – Он погрузился в кресло с обшивкой из викуньи. – Плата за эту квартирку не то чтобы плевая, но в этом доме живут подходящие люди – для знакомства подходящие. – Он назвал двух судей, отставного университетского ректора, известного ученого. – Я их всех знаю. Знаю тьму людей у нас в городе. Ваш главный редактор ходит у меня в дружках.
Глаза Квиллера блуждали по стенам из подвесных книжных полок, по большому столу, обтянутому кожей цвета ржавчины, по чувственно-мягкому ковру, по трем – не одному, а трем! – диванам с пышнейшими подушками.
– Да, Лайк проделал потрясающую работенку, – наконец сказал он.
– Вот вы, похоже, правильный парень, – издалека начал Нойтон. – Как это вы ладите с дизайнерами?
– Они как будто свои ребята, – откликнулся Квиллер, пропуская комплимент мимо ушей.
– Я не о том. Вы ведь познакомились с Бобом Орексом? Вот у кого проблемы так проблемы.
– Я знаком с разными людьми, – резче, чем намеревался, ответил Квиллер.
У него сработала чисто репортерская привычка все примерять на себя и в любых обстоятельствах защищать коллег, и его возмутили нойтоновские интонации.
– Вот это-то меня в вас, журналистах, и восхищает, – сказал Нойтон. – Никому вас не сбить с толку. Вы все на свой аршин мерите.
Квиллер сбросил ноги с тахты и поднялся из зеленого кресла:
– Ну так как? Вернемся на поле битвы?
Они вернулись на вечеринку; Нойтон тащил две бутылки бургонского из своих личных запасов, чтобы пополнить арсенал Лайка.
Квиллер похвалил дизайнера за нойтоновскую квартиру.
– Ах, если б я мог себе позволить квартирку, как у него! Так или этак, а сколько она на прикидку стоит?
– Слишком дорого, – ответил дизайнер. – Кстати, если вам когда-нибудь понадобится нечто подобное, я вам устрою по себестоимости плюс перевозка.
– Мне позарез нужна меблированная квартира, – сказал Квиллер. – Дом, где я живу, сносят, чтобы устроить автостоянку, и я должен через десять дней съехать.
– А почему бы вам какое-то время не попользоваться квартирой Гарри – если она вам так уж понравилась? – предложил Лайк. – Он уезжает в Европу, и его не будет с месяц, а то и побольше.
Квиллер заморгал:
– По-вашему, он захочет сдать ее в субаренду – по доступной для меня цене?
– Давайте спросим у него.
– Нет, черт возьми, – сказал Нойтон, – я сдавать не собираюсь, но если хотите воспользоваться моей берлогой – въезжайте, да и все тут.
– Нет, я хотел бы платить за квартиру, – возразил Квиллер.
– Не донимайте вы меня вашей честностью! Газеты оказали мне тьму ценных услуг, и я могу оказать ответную услугу кому-нибудь из журналистской братии. Авось не разорюсь!
– Это, естественно, ловушка, – сказал Квиллеру Лайк. – Он рассчитывает, что вы будете пересылать ему почту и принимать телефонограммы.
– Ну, я тоже не лыком шит, – возразил Квиллер. – Я держу кота.
– Тащите его с собой! – вскричал Нойтон. – У него будет отдельная комната с ванной. Первый класс!
– Могу гарантировать, что он не будет драть мебель.
– Заметано. Я уезжаю в среду. Ключи будут на столе управляющего, в том числе и ключ от бара. Чувствуйте себя как дома. И не удивляйтесь, если я буду вам дважды в день звонить из Европы. Насчет телефона я – с тараканом.
Позднее Лайк признался Квиллеру:
– Спасибо, что сняли меня с крючка. Гарри рассчитывал, что я возьму на себя обязанности его секретаря. Уж не знаю почему, но клиенты, когда приглашают дизайнера, считают, что на всю жизнь наняли себе няньку.
Все это произошло так быстро, что Квиллер твердо уверовал в благосклонность фортуны. Внутренне торжествуя, он предпринял еще два рейса в буфет, прежде чем пожелать хозяину спокойной ночи.
Выходя из квартиры, он почувствовал, что его тянут за рукав. Позади него, улыбаясь, стоял повар.
– Вы держать собачка в дом? – спросил он у репортера.
– Нет, – растерялся Квиллер, – но…
– Собачка голодный. Вы брать собачкин сумочка, – сказал повар и всучил Квиллеру обернутый фольгой пакет.
– Коко, старина, мы переезжаем! – радостно объявил Квиллер в среду утром, когда доставал из холодильника «собачкин сумочка» и готовил завтрак коту и себе. Оглядываясь на события прошлого вечера, он признал, что у дизайнерского сообщества есть свои достоинства. Он в жизни не получал такого множества комплиментов, не пробовал столь вкусной еды, да и предложение квартиры на него как с неба свалилось.
Коко ежился на подушке, лежавшей на холодильнике, – эта голубая подушка была его ложем, троном, Олимпом. Лопатки у него выпирали, как плавники. Он казался скованным и настороженным.
– Тебе понравится на «Вилле Веранда», – заверил его Квиллер. – Там мягкие ковры и высокие книжные полки, и ты сможешь посиживать на солнышке на балконе. Но придется стать котом безукоризненного поведения. Никаких полетов по квартире со сбрасыванием ламп!
