– При виде шлюх! – восклицает Сара чрезвычайно звонким, сценическим голосом, притом по-английски. – О, не смотри на меня так неодобрительно, Берти! Тебе одинаково милы все представительницы женского пола, будь то служанка или госпожа.
Берти содрогается:
– Значит, от встречи с этим монстром меня отделяли лишь какие-то мгновения?
– Равно как и Брэма, – добавляет Ирен.
Крепко сложенный ирландец, который во время этого жуткого разговора уступил свою привычную роль рассказчика Ирен, вдруг оказывается в центре внимания. Его щеки, на которые разрослась рыжая борода, заливает краска. Хотя он и выглядит внушительно, душа у него нежная.
– Я раньше сопровождал Ирвинга в maison, когда тот приезжал в Париж, – выпаливает он. – Сейчас я остался один в Париже и лишь решил засвидетельствовать свое почтение… м-м… Мадам.
Он всегда говорит об Ирвинге как о полубоге, упоминания одной фамилии которого, очевидно, достаточно, чтобы все поняли, о ком идет речь. Возможно, в этом и заключается роль театрального импресарио.
Сия увлекательная работа подразумевает сопровождение великого человека и в такие одиозные места Парижа, как кабаре, где танцуют канкан, или различные maison de rendezvous. Для англичан в Париже, видимо, существует лишь одно занятие, представляющее для них интерес. Единственное исключение – Шерлок Холмс, и это наводит меня как журналиста на другие не менее интересные соображения. Я начинаю размышлять и о более жутких местах, которые посещали Ирвинг со Стокером наряду с сотнями зевак, толпящимися там каждый день: чего стоит хотя бы публичная демонстрация неопознанных тел в печально известном парижском морге.
Теперь я вижу, как умело Ирен удалось превратить собрание плакальщиков в допрос: ведь двое из четырех мужчин в гостиной находились на месте совершения первых двух парижских убийств; третий же, барон Ротшильд, увез принца, а позднее и Ирен с Нелл оттуда к себе.
По тому, как поникли державшие до этого форму усы инспектора, я понимаю, что он не знал о тогдашнем присутствии принца в доме греха и смерти, а также о том, что… устройство, на котором лежали останки тел, было заказано специально для его королевского высочества. Инспектор, будучи французом и человеком искушенным, не осуждает извращенную задумку, его интересует только участие кресла в преступлении.
– Келли страдает своего рода религиозным фанатизмом, – размышляет Ирен вслух, чтобы слышали ее друзья и подозреваемые.
У меня мелькает мысль, что только мы с инспектором исключены из списка, хотя я, разумеется, тоже находилась в ту ночь в доме терпимости, ведь я и нашла изувеченные тела. Или мы тоже под подозрением? Я постепенно осознаю, что в погоне за правдой Ирен безжалостна не меньше Шерлока Холмса, хотя подход у нее гораздо менее прямой.
Я также замечаю, что она организует сцену подобно драматургу. Сначала она собирает всех действующих лиц, затем побуждает их вести между собой разговор, и в итоге правда у нее в кармане, а участники ничего не подозревают.
Однако при таком театральном подходе для продвижения к развязке требуется много терпения и предварительных репетиций.
– Ничто в лондонских убийствах Джека-потрошителя не указывает на его религиозный фанатизм, – наконец произносит принц, обдумав замечание Ирен.
Инспектор отвечает за нее:
– Позвольте, ваше высочество. Я изучал этот вопрос чрезвычайно основательно. Во всех подобных убийствах, где жертвами становятся падшие женщины, религиозная одержимость рассматривается как возможный мотив. В billet-doux[7], которую, как предполагается, написал Потрошитель, сказано: «Я охочусь на шлюх». Обычно такие позывы обусловлены извращенной моралью. Я полагаю, что расстройство на уровне врожденных инстинктов превращает некоторых людей в сумасшедших. В Париже, как и во всей Франции, проституция была легализована несколько десятилетий назад, и женщин регулярно осматривают, чтобы удостовериться, что они здоровы. Такая мера позволила снизить риск заражения многими заболеваниями и кажется нам единственным целесообразным подходом к решению проблемы. Лондон и Англия в целом не настолько просвещены в этом вопросе. Мужчины, подхватившие скверную болезнь от проститутки, приходят в губительную ярость. Неудивительно, что смертоубийства, совершенные Потрошителем, и другие аналогичные преступления, нередкие в Уайтчепеле, более характерны для Англии, чем для Франции.
– Так было до недавних пор, – отмечает Ирен.
Инспектор бросает на нее нетерпеливый взгляд:
– Что? Вы про двух женщин из почтенного заведения?
Я вздрагиваю при мысли о том, что сказала бы по поводу типично французской характеристики публичного дома как «почтенного заведения» Нелл, присутствуй она при этом разговоре.
Инспектор продолжает с негодованием:
– Третья жертва – либо несчастная прачка, либо одна из femmes isolée[8], которые слоняются по улицам сами по себе.
– Вы ничего не сказали, – обращает внимание Ирен, – о необычной роли, которую играют в парижских убийствах подземелья. Эта исключительная особенность Парижа: подвалы, канализация, катакомбы. Даже морг и музей восковых фигур были использованы для демонстрации тел крайне странным образом.
Инспектор пожимает плечами – классический ответ французов на загадки жизни.
– Музей Гревен, – произносит он величественно, – это не просто собрание восковых фигур, особенно во время Всемирной выставки и открытия Эйфелевой башни. Это важная достопримечательность Парижа. Разве не может преступник, пусть даже безумец, захотеть принести дань уважения развлечениям Города Света, планируя свои убийства?
– В Лондоне Потрошитель предпочитал действовать тихо и выбирал для этого более темные места, – замечает Ирен.
– Лондон! – Инспектор едва сдерживается, чтобы не плюнуть. – Уайтчепел! В Париже нет такой выгребной ямы. Немудрено, что и жертвы в Париже поприличнее.
– Значит, Потрошитель перебрался в Париж, и его манеры стали более изысканными.
Наконец-то вступает Брэм Стокер:
– Я слышал о кровавых ритуалах, которые совершались в пещере за ярмарочной площадью, – им далеко до изысканности. Выдумай я подобную сцену в своих рассказах, меня окрестили бы извращенцем. Я согласен с тем прохожим, который во время убийств Потрошителя прошлой осенью сказал, что ни один англичанин так не поступил бы.
– И ни один француз тоже! – кричит инспектор, поводя усищами, как таракан.
Поразительно: кажется, ни одна нация на свете не способна породить Потрошителя, если в разговоре участвует хоть один ее представитель.
– Евреев, – тихо произносит барон, – часто обвиняли, и зачастую несправедливо, в зверствах, учиненных над христианами. Можете не верить, но факты подтверждают, что безжалостное насилие неизменно обращено на них самих. На нас, – добавляет он.
– В этом-то вся проблема! – После долгого молчания принц Уэльский держит страстную речь: – Та или иная фракция вечно пытается повесить преступления Джека-потрошителя на уязвимых в политическом плане людей, в том числе и на членов королевской семьи Англии! Меня неустанно критикуют за то, что я имею дело с евреями, лавочниками, жокеями… и женщинами.
– Разве ваше высочество собирается это отрицать? – игриво, будто невзначай, интересуется Ирен.
Принц, как свойственно избалованному аристократу, реагирует на невинный с виду вопрос, как кот, которого дергают за усы. Кстати, единственное, что я ставлю Шерлоку Холмсу в достоинство, – он не избалован и не аристократ.
– Вообще-то нет, – признается Берти, демонстрируя обезоруживающую честность, благодаря которой окружающие готовы его простить, если не полюбить. – Пропади он пропадом! Этот человек доставил целый воз проблем; надеюсь, кто-нибудь упечет мерзавца за решетку!
– «Кто-нибудь» всегда значит «мы», ваше высочество, – вносит поправку Ирен. – И поэтому «мы» должны что-нибудь предпринять для поимки Джека-потрошителя. Полагаю, вы разрешаете мне попытаться.
Инспектор, истинный француз, тихо фыркает.
Ирен не нужно ничье разрешение, но она хочет, чтобы некоторые особы из находящихся в гостиной видели: сам член королевской семьи наделил ее полномочиями.
– Вы доставите мне удовольствие, – отзывается принц, с улыбкой отвешивая поклон в ее сторону. Берти всегда приятно уступить любой женщине, кроме собственной матери.
Ирен умеет ценить значение официального одобрения. Она улыбается в ответ. Словно капитан корсаров[9] из прошлого, она заполучила королевскую разрешительную грамоту.
Она вправе поднять Веселого Роджера[10], взойти на борт и захватить любые суда, какие пожелает.
Благодарение Господу, в ее флоте уже есть американский крейсер Нелли Блай, и я с содроганием гадаю, каких флибустьеров примадонна еще привлечет к нашей армаде.
