– «Дневной прибой», возможно, пожелает сфотографировать ваш дом в Холмах. Что вы на это скажете?
– А вы хотите, чтобы его сфотографировали, Дэвид?
– Это ваш дом, милая. Вам и решать.
– Я съезжаю оттуда, как только найду себе студию, – сообщила Натали Квиллеру. – А затем мой супруг – мой экс-супруг – намерен этот дом продать.
– Я слышал, это действительно нечто! – заметил репортер.
– Это блеск! Просто блеск! У Дэвида бездна таланта! – Она обожающе взглянула на дизайнера.
– Я исправил кое-какие ошибки архитектора, – объяснил Лайк, – и изменил линию оконных проемов, так что мы смогли повесить драпировки. Натали выткала драпировки сама. Это – произведения искусства.
– Ну, послушайте, заинька, – сказала Натали, – если это принесет вам хоть какую-то пользу, давайте поместим дом в газете.
– Тогда, пожалуй, позволим мистеру Квиллеру на него взглянуть.
– Отлично, – согласилась она. – Как насчет понедельника, с утра? После полудня я записана к парикмахеру.
– В этом доме у вас и стоят станки? – спросил Квиллер.
– Ах да! У меня два большущих станка И ОДИН небольшой. Я помешана на тканье. Дэвид, зайка, покажите им ту спортивную куртку, что я вам сделала.
Долю секунды Лайк колебался.
– Дорогая, она в чистке, – сказал он.
Позже он пояснил Квиллеру:
– Иной раз я по дружбе пользуюсь ее изделиями, но работа ее оставляет желать лучшего. Весьма. Она всего только любительница, без вкуса и таланта, так что не восхваляйте ее поделок, если опубликуете фотографии дома.
Вечер шел по обычной программе Лайка: великолепный буфет, изобилие напитков, чуть громковатая танцевальная музыка и десяток одновременно разрастающихся тем для разговоров. Налицо было все, что подобает хорошей вечеринке, но Квиллера задело последнее замечание Лайка. Из чувства противоречия он пригласил Натали на танец и сказал ей:
– Говорят, в ткацком бизнесе вы выходите на профессиональный уровень.
– Да, я намерена выполнять заказы для дизайнеров, – с вызовом откликнулась она высоким голоском. – Дэвиду нравится мое тканье. Говорит, что устроит мне массу заказов.
Она оказалась довольно объемистой, а ее поблескивающее платье было упоительно мягким, кроме шершавых полосок, где ткань пробивали золотые нити.
Танцуя с Квиллером, она болтала о том о сем, перескакивая с предмета на предмет. Если эта женщина полагалась в своей карьере исключительно на поддержку Дэвида, то ей не миновать разочарования. Натали сказала, что ищет студию, что у нее кузен-газетчик, что она любит копченые устрицы, а балконы на «Вилле Веранда» чересчур продуваемы. Квиллер отвечал, что только-только въехал в одну из здешних квартир, но удержался и не упомянул в чью. Он раздумывал вслух, как бы умыкнуть из буфета что-нибудь вкусненькое для кота.
– О-ох, так у вас кот? – пискнула Натали. – Он любит омаров?
– Он любит все, что дорого. По-моему, ценники – его любимое чтение.
– А почему бы вам за ним не сходить? Мы дадим ему кусочек омара.
Квиллер усомнился, придется ли Коко по душе шумное сборище, но ему нравилось хвастаться своим красавчиком, и он отправился за ним. Кот дремал на своей подушечке на холодильнике и являл собою картину полнейшей неги: одна передняя лапа вытянута в пространство, а другая обхватывает уши. Он снизу вверх взглянул на Квиллера, на полдюйма высунув розовый язычок и бессмысленно поблескивая раскосыми полузакрытыми глазами.
– Вставай, – скомандовал Квиллер, – и прекрати прикидываться идиотом. Ты идешь на суаре.
К тому времени, когда Коко прибыл на вечеринку, восседая на квиллеровском плече, он окончательно пришел в себя. К моменту его появления шум достиг апогея и внезапно оборвался. Коко обозрел сцену с августейшей снисходительностью, словно монарх, удостоивший подданных своего присутствия. Его коричневатые пятна так художественно контрастировали со светлым тельцем, столь тонкими оттенками переливался мех, такая естественная изысканность сияла в сапфировых глазах, что гости Дэвида Лайка показались себе безвкусно разряженной толпой.
Потом тишину разорвало первое восклицание, и каждый стал протискиваться вперед, чтобы погладить шелковистую шкурку.
– О, да на ощупь это просто горностай!..
– Непременно выброшу свой норковый палантин!..
Коко стойко перенес обрушившееся на него внимание, но держался надменно, пока с ним не заговорила Натали. Вытянув шею, он обнюхал поднесенный к нему пальчик.
– О-ох, можно его подержать? – взмолилась она, и, к удивлению Квиллера, Коко охотно пошел к ней на руки, прижимаясь к ее накидке, с серьезной сосредоточенностью внюхиваясь в длинную бахрому и громозвучно мурлыча.
Коки потянула Квиллера в сторону.
– У меня от этого просто крыша едет, – пожаловалась она. – Подумать только, какие я прилагаю усилия, чтобы остаться стройной, чтобы волосы у меня были прямыми, а речь – совершенствовалась! И вот входит она, какая-то нелепая, вся в завитушках и фунтов на тридцать перебравшая в весе, и все идут к ней, включая кота!
Квиллера пронзила острая жалость к Коки, смешанная с каким-то другим чувством.
– Не стоит оставлять Коко здесьслишком долго, среди всех этих чужаков, – ответил он. – У него желудок может расстроиться. Давайте унесем его обратно в пятнадцатую, и вы заодно взглянете на мою обитель.
– Я захватила с собой мельничку для муската, – сказала она. – Не найдется ли у вас случаем сливок и имбирного пива?
Квиллер оторвал Коко от накидки Натали и повел Коки по дугообразному коридору в другое крыло здания.
Когда он распахнул дверь своей квартиры, Коки на краткий миг задохнулась, а потом влетела в гостиную, широко раскинув руки.
– Это дивно! – крикнула она.
– Гарри Нойтон говорит, что это скандинавно.
– Зеленое кресло – датское, и паркет из древесных срезов – тоже, – сообщала ему Коки, – а обеденный гарнитур – финский. Но в целом квартира словно сошла с дизайнерского Олимпа. Бертуа, Отто Вагнер, Алвар Аалто, Мис, Накашима! Это слишком великолепно! Мне не вынести!
Она рухнула на подушки замшевого дивана и спрятала лицо в ладонях.
Квиллер принес фужеры для шампанского, наполненные сливками с пивом, и Коки торжественно припорошила пузырящуюся поверхность мускатным орехом.
– За милую моему сердцу девушку Коки, – провозгласил он, поднимая фужер. – За тощенькую, прямоволосую и членораздельно говорящую!
– Теперь мне получше, – сказала она, сбросив туфли и погрузив пальцы ног в пушистый ворс ковра.
Квиллер раскурил трубку и показал ей новый выпуск «Любезной обители» с гостиной миссис Эллисон на обложке. Они обсудили вызывающие оттенки красного и розового в этой гостиной, полногрудую корабельную наяду и все «про» и «контра» двуспальных кроватей с боковыми завесами.
Коко сидел спиной к ним на кофейном столике, подчеркнуто игнорируя беседу. Изгиб его хвоста с приподнятым кончиком был преисполнен презрения, но наклон ушей указывал, что он тайно прислушивается.
– Хелло, Коко, – сказала девушка, – я тебе не нравлюсь?
Коко не шевельнулся. Даже усы не дрогнули.
– У меня был когда-то прекрасный рыжий кот по имени Фрэнки, – грустно сказала она Квиллеру. – Я все еще ношу его фото в сумочке.
Она достала из бумажника пачку визитных карточек и фотографий и разложила их на диване, а потом горделиво подняла фото пушистого рыжего шара:
– Оно не в фокусе да и выцвело, но это все, что у меня осталось от Фрэнки. Он дожил до пятнадцати лет. Происхождение его туманно, но…
Коко! – крикнул Квиллер. – Пошел вон!
– Кот тихо всполз на диван и вовсю работал длинным розовым язычком.
– Он лизал вон ту карточку, – указал Квиллер.
– Ох! – сказала Коки и подхватила небольшую фотографию мужчины. Она сунула ее в бумажник, но Квиллер все-таки успел уловить общие очертания. Он насупился в неудовольствии, а она принялась говорить о котах и о тертом мускате в коктейлях.
– А теперь расскажите-ка мне все о своих усах, – потребовала Коки. – По-моему, вы отлично понимаете, что они ужасно обаятельны.
– Я вырастил эту травку в Британии во время войны, – поведал Квиллер. – Ради камуфляжа.
– Мне она нравится.
Ему стало приятно, что она не спросила, какой именно войны, – как имели обыкновение спрашивать молодые женщины.
– По правде говоря, я опасаюсь их сбривать, – сказал он. – У меня странное ощущение, что это украшеньице позволяет мне проникать в суть некоторых вещей, например распознавать ложь и предчувствовать надвигающиеся события.
– Удивительно! – поразилась Коки. – Совсем как кошачьи усы!
– Обычно я не признаюсь в этом. Не хотел бы поднимать шум вокруг этого.
– Могу вас понять.
