Старый хрыч живет как отшельник – такое суждение имел лично Роуч о мистере Джеймсе. И вообще, большинство обитателей Дейлсфорд-Гарденс относились к категории людей, не расположенных общаться с кем-либо. За это Роуч уважал их всех еще больше. Но мистер Джеймс был самым нелюдимым. За то непродолжительное время, что он жил в доме номер 27, ни один посетитель не переступал его порога, равно как ни одно письмо или посылка, по утверждению Крэбтри, не доставлялись по этому адресу. И никогда раньше Роуч не видел мистера Колина Джеймса на улице иначе как в одиночестве.
Но на этот раз – в чем нет никакого сомнения – мистер Джеймс нашел товарища. И если не товарища, то, по крайней мере, завел приятное знакомство, судя по тому, как они бок о бок шли по тротуару, склонив головы друг к другу, словно вели спокойную непринужденную беседу. «Жаль, – подумал Роуч, – что тучное тело Джеймса полностью заслонило незнакомца, когда они поворачивали за угол». Только из любопытства ему хотелось бы знать, но…
– Новости, сэр? Да, сэр! Возьмите пять пенсов сдачи. Спасибо, сэр!
Роуч повернул голову, чтобы посмотреть, что произойдет дальше на Дейлсфорд-Гарденс. Напротив дома номер 27 стоял фонарный столб, и парочка как раз проходила по освещенному пространству. Свет падал на желто-коричневый портфель, который мистер Джеймс всегда носил с собой. Они остановились, и мистер Джеймс, вероятно, начал искать в карманах ключ. Потом он открыл дверь, вошел, и незнакомец последовал за ним. Роуч, повернувшись к покупателю, чтобы сунуть ему в руку газету, почувствовал странное ликование. У мистера Джеймса гость! По меньшей мере это равносильно тому, что был побит давнишний рекорд.
Почти час спустя продавец газет оставил свою торговую точку. Дождь в это время лил как из ведра. Улица стала мокрой и опустела. А в пабе «Корона», что на Нижней Дейлсфорд-стрит, совсем другое дело – там тепло и гостеприимно. Продрогший и томимый жаждой Роуч спрятал свои газеты под мышку и направился в том направлении, в каком до него проследовал Джеймс, но по другой стороне улицы. Он прошел половину пути, глядя себе под ноги и думая об ожидавшей его пинте эля, когда звук закрывающейся наружной двери заставил его поднять голову. Он находился напротив дома номер 27, из которого только что вышла знакомая фигура с неизменным портфелем в руках и двинулась прочь из Дейлсфорд-Гарденс.
«Опять этот загадочный старикан, – подумал Роуч. – Интересно, что он сделал со своим приятелем?»
Продолжив свой путь, он про себя отметил, что никогда не видел, чтобы мистер Джеймс ходил так быстро. Двумя минутами позже Роуч уже находился в приятной атмосфере перед барной стойкой.
– Ну, как торговля, Джекки? – спросил один из его знакомых.
– Ни к черту, – ответил Джекки, поднося ко рту кружку. – В газетах ничего, кроме политики. Чтобы их раскупали, нужно убийство. – Он сделал длинный глоток и причмокнул губами. – Читателю подавай убийство, кровавое убийство.
Глава 2
«Двенадцать апостолов»
Суббота, 14 ноября
«Лондон энд империал эстейтс компани лтд.» и ее одиннадцать дочерних компаний, известные на фондовой бирже как «Двенадцать апостолов», занимали на улице Лотбери внушительное восьмиэтажное здание, облицованное великолепным портлендским камнем снаружи и дубовыми панелями внутри. Вестибюль украшали колонны из полированного мрамора, а при входе стоял самый рослый и самый нарядный в лондонском Сити швейцар. На верхних этажах в просторных комнатах в рабочее время располагались многочисленные машинистки, клерки и рассыльные. В небольших, но более шикарных кабинетах их начальники – менеджеры, эксперты и заведующие отделами – занимались таинственным и, должно быть, прибыльным делом. Но для обыкновенного человека и в особенности для инвестора или биржевого дельца из Сити все великолепие и величие олицетворял один человек: Лайонел Баллантайн.
Баллантайн был одной из колоритных фигур, время от времени появлявшихся в финансовом мире Лондона, чья деятельность оживляла, по обыкновению, серую коммерческую рутину. В общепринятом смысле слова он относился к наиболее известным людям в Сити. Иначе говоря, широкая общественность была осведомлена из газет о его внешности, загородном доме, беговых лошадях, яхте и стаде племенного скота джерсейской породы. Более узкий и близкий круг лиц имел некоторое, хотя не столь исчерпывающее, как хотелось бы, представление о его финансовых интересах. По сути, этот человек пользовался известностью не в большей мере, чем сие возможно. У него не было близких друзей, и даже его коллеги из ближайшего окружения сознавали, как далеки они от того, чтобы завоевать его доверие. Происхождение Баллантайна оставалось неясным, и хотя многие желали бы приподнять скрывавшую его завесу таинственности, еще больше находилось тех, кто довольствовался циничным и непочтительным пророчеством о его будущем.
Однако в целом Баллантайн воспринимался таким, каким был: потрясающе успешным бизнесменом. За сравнительно короткое время он поднялся из ничего – или, по крайней мере, из очень малого – до положения по-настоящему весомого и даже влиятельного. Такая карьера никогда не делается без зависти и злопыхательства, и на его долю выпало изрядно и того и другого. Неоднократно неодобрительно шушукались о его методах, а однажды, когда четыре года назад рухнул известный «Фэншоу банк», не только шушукались. Но каждый раз слухи смолкали, и Баллантайн оставался с еще большей выгодой для себя.
Но теперь шепоток снова послышался во многих местах, и нигде так назойливо, как в небольшой приемной перед личным кабинетом Баллантайна на последнем этаже громадного здания. Здесь дела компании негромко обсуждались двумя его служащими.
– Говорю тебе, Джонсон, – сказал один из них, – мне не нравится все это. До ежегодного общего собрания меньше двух недель, а рынок лихорадит. Ты видел котировки сегодня утром?
– Рынок, – ухмыльнулся другой. – Рынок все время не стабилен. Бывали страхи и похуже этого. Вспомни, что случилось в двадцать девятом. Тогда…
– Я тебе другое скажу, – продолжал первый собеседник, не обратив внимания на возражение. – Дюпен тоже как на иголках. Ты же видел его сегодня утром. Он аж позеленел. Говорю тебе, он что-то знает.
– Где он сейчас? – спросил Джонсон. – Там? – Он кивнул на застекленную дверь с табличкой «Секретарь».
– Нет. В кабинете старика. За последние полчаса раза три носился туда и обратно, как ошпаренная кошка. А самого старика там нет.
– И что из того? Да и зачем ему появляться тут в субботу утром?
– Затем, что у него назначена встреча в одиннадцать часов. Я был здесь, когда Дюпен договаривался об этом.
– Встреча? С кем?
– С Робинсоном из банка «Южный». А тот приведет с собой Пруфрока.
– Пруфрока? Адвоката?
– Его самого.
Джонсон негромко свистнул и после некоторого молчания проговорил:
– Перси, дружище, ты случайно не знаешь, по поводу чего они договаривались о встрече?
– К чему ты клонишь?
– К тому, что если насчет облигационного займа Редбери и если старик Пруфрок начнет всюду совать свой нос…
– Ну, допустим, так и было, – сказал Перси. – И что из того? Ты же занимался этим делом, верно?
Джонсон смотрел прямо перед собой. Казалось, он глядит сквозь стену и видит аккуратную виллу из красного кирпича в Илинге, заложенную и перезаложенную, но такую желанную, с двумя детишками, играющими на крошечной лужайке, и его женой, с крыльца наблюдающей за ними.
– И что из этого? – повторил Перси.
Джонсон повернул голову.
– Я вот думаю, – сказал он. – Один мой приятель из «Гаррисона» сказал мне, что у них может быть место старшего клерка. Годовой заработок на пятьдесят меньше, но я все же намерен, дружище Перси, подать документы.
Собеседники обменялись понимающими взглядами, но прежде чем опять заговорили, зазвонил телефон, стоявший на столе между ними. В ту же минуту открылась дверь личного кабинета Баллантайна, и быстро вышел секретарь компании Дюпен. Он схватил трубку, рявкнул в нее: «Пусть поднимаются немедленно» – и снова исчез в кабинете.
– Ну, что я говорил? – буркнул Перси. – Комок нервов.
– Наверное, это Робинсон и Пруфрок, – сказал Джонсон, вставая. – Пойду-ка я к «Гаррисону».
Во внутренней комнате Дюпен глубоко вдохнул и расправил узкие плечи, словно человек, готовый отразить нападение. Он постоял так несколько секунд и потом расслабился. Его руки, которые он усилием воли удерживал в неподвижности в течение этого короткого промежутка времени, нервно задрожали. Он дважды прошелся по комнате в обоих направлениях и остановился перед зеркалом. Он увидел в нем лицо, которое было бы красивым, если бы не нездоровая желтизна щек, черные, аккуратно расчесанные вниз волосы и блестящие глаза-бусины с глубокими морщинами под ними. Он все еще смотрел на отражение, словно на портрет незнакомца, когда вошли посетители.
