– Сейчас, когда он оброс, это действительно звучит немного глупо, – согласилась дочь. – Но сначала он был страшно облезлый и голенький, и казалось, только это имя подходило бедняжке. Кроме того, это имя удобно выкрикивать. Если ты настаиваешь, я буду звать его Уинстон, но, по-моему, он не станет откликаться.
Генерал ничего не ответил на это предложение, а удовлетворился тем, что громко и свирепо откашлялся.
– Ну, так в чем же дело? – спросила Сьюзен, когда он на некоторое время замолчал. – Ты ведь пришел не для того, чтобы высказать свое мнение об имени бедняжки Ганди, я полагаю?
– Я пришел, чтобы поговорить с тобой о Га… о твоей собаке, – ответил родитель. – Он влип в историю.
– В историю? Ганди? Папа, что ты имеешь в виду?
– Убийство овец.
– Но это же абсурдно! – вскричала Сьюзен, всполошившись не на шутку. – Такое ему даже не приснится! Время от времени он гонял старых кур и то лишь для потехи, это я признаю, но на овец и смотреть бы не стал. Как ты мог такое подумать?
– Так думаю вовсе не я, – ответил генерал. – Так думает полиция.
– Ты хочешь сказать, что полиция охотится за моим бедняжкой Ганди?
– Понятия не имею, за кем она охотится, – раздраженно проговорил генерал, – но ты знаешь не хуже меня, что в последнее время много всяких толков о растерзанных овцах на холмах…
– И никому и в голову не приходило обвинять в этом Ганди.
– …и полиция наводит справки. И я думаю, они правы, – поспешил добавить он, чтобы его не перебили снова.
– Но с чего ты взял, что они наводят справки о Ганди? – поинтерисовалась Сьюзен.
– Вот это я и собирался тебе сказать пять минут назад, если бы ты не перебивала меня. Только что звонили из Льюиса.
– И спрашивали о моем дорогом Ганди?
– Спрашивали о большой собаке, принадлежащей мне. Я сказал, что у меня нет большой собаки, а вот у тебя есть.
– Отец!
– А разве это не так? – моментально перешел в оборону генерал под обвинительным взглядом голубых глаз дочери. – Полагаю, это твой пес? Ты же знаешь, я никогда не брал на себя ответственность за него – никакую ответственность.
– Ты позволил им обвинить Ганди в убийстве овец и не сказал ни слова в его защиту? – угрожающе спросила Сьюзен.
– Конечно, нет, моя милая девочка, – заверил ее отец. – Ничего такого не было. Его ни в чем не обвиняют. Говорю тебе, они просто наводят справки.
– Какие справки?
– Какие справки наводит полиция в таких случаях? Откуда мне знать? Они просто… ну, наводят справки.
– По телефону? Предъявляя всякие ужасные обвинения?
– Никаких обвинений.
– Ну, порочащие измышления против бедной собачки, которую они даже никогда не видели?
– Ну что ты выдумываешь? – грустно проговорил генерал Дженкинсон. – Они просто хотят видеть собаку, только и всего. Сержант уже направляется сюда… ну, навести справки, как я сказал.
– И что ты собираешься сообщить ему, когда он придет?
– Я вообще не собираюсь с ним встречаться, – поспешно ответил генерал. – Я ухожу в конюшню. Это твоя собака, и будет лучше, если ты разберешься с ней сама. Я не беру на себя ответственность, никакую ответственность.
Прикрывая отступление своей любимой фразой при столкновении с трудностями, генерал откашлялся самым воинственным образом, вышел из комнаты и, поскольку был человеком слова, действительно направился в конюшню, где посвятил час спокойному созерцанию животных, за которыми хоть и водились кое-какие грешки, но только не убийство овец.
Оставшись одна, Сьюзен некоторое время сидела молча. Потом любовно потрепала Ганди за уши и пробормотала:
– Это какая-то ошибка, дружочек, правда?
Затем она поднялась наверх припудрить носик. «Если это тот миловидный сержант Литлбой, который приходил, когда нас обокрали, то все будет в порядке, – подумала она, – но лучше не рисковать».
Примерно двадцать минут спустя испуганная служанка провела в гостиную не миловидного сержанта Литлбоя. Вместо него перед Сьюзен предстал человек, чье лицо, она могла бы поклясться, совершенно ей незнакомое, вызвало у нее смутные ассоциации. Она непроизвольно наморщила лоб, стараясь узнать его, но, быстро вспомнив о хороших манерах, изобразила самую очаровательную улыбку и предложила сержанту присесть.
Когда тот опустился в кресло, Сьюзен с веселым удивлением заметила, что форменная одежда ему изрядно тесновата. Мундир был натянут на груди так, что пуговицы едва застегивались; ворот сдавливал шею и затруднял дыхание. Она хотела предложить ему расстегнуться, но побоялась, что это унизит его достоинство. «Сержанту, наверное, пришлось попыхтеть, пока он ехал на велосипеде из Льюиса», – подумала она, поскольку видела, как он подкатил к дому по аллее, на которую выходили ее окна.
Пока эти мысли проносились в голове хозяйки, Ганди проводил собственное обследование. Лениво встав на длинные неуклюжие лапы, он подверг незнакомца длительному и тщательному обнюхиванию. Прошло некоторое время, прежде чем он удовлетворился. Запах форменных брюк ему не понравился. Что-то в нем раздражающе подействовало на его собачье сознание. Но вскоре он успокоился. Какой бы ни была одежда, человек в ней вызывал доверие. Совершенно безошибочно инстинкт принял его за друга. Едва заметно вильнув хвостом, пес не торопясь вернулся на свой коврик перед камином и снова улегся в согласии с окружающим миром. Сьюзен облегченно вздохнула. Первый кризис благополучно миновал.
Она перехватила взгляд сержанта, увидела, что он улыбается, и непроизвольно улыбнулась в ответ. Как ни абсурдно, собака, ставшая причиной неприятностей, казалось, уже сделала их друзьями.
– Это то самое животное, мисс? – спросил он.
– Да, это Ганди. Правда, он очень милый? – проговорила Сьюзен в своей самой обаятельной манере.
– Он выглядит достаточно безобидно, – последовал сдержанный ответ. Затем, с усилием достав какие-то бумаги из кармана своего не по фигуре узкого мундира, он продолжил: – Я уверен, мисс, что вам кажется смехотворным, будто ваша собака повинна в таком злодеянии, как убийство овец. Но это серьезный вопрос, как вам наверняка хорошо известно, поскольку вы живете в стране, где занимаются овцеводством, и должны к этому относиться серьезно. Если так пойдет и дальше, то все пастухи выйдут с ружьями защищать свои стада, и дело кончится тем, что по ошибке будет убито не то животное. Вот у меня некоторые подробности о растерзанных овцах в округе за последние несколько дней. Если вы расскажете о перемещениях своей собаки в указанный период, мы сообщим об этом, и она будет в безопасности. Думаю, вашего пса хорошо знают в этой части света.
Сьюзен кивнула, находясь, сама того не ожидая, под впечатлением от услышанного.
– Я сделаю все, что смогу, – сказала она.
– Не сомневаюсь в этом, и позвольте заметить, что в ваших интересах назвать имена независимых свидетелей, которые подтвердят ваши показания. Знаете, нам приходится быть скрупулезными в таких делах.
– Конечно.
– Очень хорошо. Итак, первый раз в понедельник, шестнадцатого числа этого месяца, примерно четыре часа дня.
– О, это просто. Я простыла и осталась дома. Ганди был со мной.
– Ясно. Кто-нибудь видел его здесь, я имею в виду, кроме живущих в этом доме?
– Да, полковник Фоллет приходил к нам на чай, я помню. Он хорошо знает собаку и всегда подшучивает над ним и его именем.
– Его адрес?
– Рокуэлл-Прайори. Это на другой стороне Льюиса.
Сержант записал и продолжил:
– Следующий день: прошлый четверг, девятнадцатое, три часа дня.
Сьюзен наморщила лоб.
– Теперь припоминаю, – немного помолчав, проговорила она. – Я ходила на почту в тот день.
– Кто-нибудь был с вами?
– Нет, но миссис Холт с почты вспомнит, потому что Ганди погнался… то есть ее кот бегал за Ганди по всему залу. Поднялся такой переполох.
Сержант засмеялся.
– Отлично, – заметил он. – На обратном пути я повидаюсь с миссис Холт. Теперь остается только одна дата – худший случай из всех. Пятница, двадцатое, то есть вчера утром.
– Я знаю, это не мог быть Ганди! – торжествующе воскликнула она. – Вчера я каталась на лошади по холмам, и он был все время со мной.
– Вы уверены, что это было в пятницу утром?
– Конечно. Накануне вечером я танцевала в Брайтоне.
– А каким образом это помогло вам вспомнить?
– Дело в том, что человек, с которым я танцевала, ночевал у нас, и на следующий день мы вместе совершали верховую прогулку.
Сьюзен разозлилась, почувствовав, что, как девица в начале девятнадцатого века, залилась краской, отвечая на вопрос. Вероятно, сержант заметил это, потому что спросил:
– Он беспристрастный свидетель?
– Не совсем беспристрастный, – по возможности невозмутимо ответила Сьюзен. – Честно говоря, мы помолвлены. Если вы хотите знать его имя и адрес, – продолжила она, – вот, пожалуйста. – И передала ему письмо, которое написала в то утро.
