Ирина Потанина - Блондинки моего мужа

Потные руки нежно впивались в Машины плечи. До чего противно иногда быть шестнадцатилетней красавицей! Приходится терпеть все эти страсти-мордасти… В такие минуты Машке страшно хотелось записаться в Бабки Ежки и быть навеки избавленной от ненавистных домогательств.

Любимая! — перегар, разящий из оскаленной пасти лже-Кузена, придал последующей речи Марии должную естественность.

Убери руки, ты мне противен, — презрительно скривилась юная аристократка. Девушка не боялась. Этот тип слишком опасался ее отца, чтобы посметь причинить какой-нибудь вред, — Подумай, что делаешь, и тебе самому станет стыдно.

Я люблю тебя, — он все еще не разжимал объятий. Мария отклонилась от распахнутого рта, жадно ищущего её губы. В обнажившейся расщелине между верхними передними зубами лже-Кузена красовалась отвратительная пломба, покрытая желто-коричневым налетом.

“Боже, о чем я думаю? Срочно в БабкиЁжки”, — решила Мария, а вслух сказала совсем другое.

Нет, — с достоинством отчеканила она, глядя прямо в глаза обидчику, — Ты любишь не меня, а свою любовь ко мне. Это совсем другое. Кроме того, я всё равно никогда не смогу ответить тебе взаимностью…

Как и положено, словам шестнадцатилетней прелестницы никто не придал особенного значения. Злополучные объятия лишь окрепли. Маша рванулась изо всех сил, сбросила с себя эти гадкие прикосновения, гордо развернулась и бросилась прочь. Вышло красиво, и в то же время без тени кокетства. Правильно вышло. Очень хорошо.

Любимая! — тоном умирающего канючил отвергнутый, — Я люблю тебя…

Маша не оборачиваясь, исчезла за одиноко торчащим среди зелени углом отцовского особняка.

Я люблю тебя, — пьяный лже-кузен вдруг заплакал, жадно вдыхая оставшийся на кончиках пальцев запах Машиного пота, — Я люблю тебя… Я убью тебя! Машка, я убью тебя!!! Дрянь ты этакая…

Прекратить бред! — лже-Кузена, конечно же, остановили, — Да вы пьяны, молодой человек?! Не стыдно?

Мария, тяжело дыша, полыхала щеками и нарочито мощно вздымала декольте. Вжавшись спиной в стену, девушка переосмысливала последний монолог лже-Кузена.

“До чего противно!” — негодовала она, — “У нас, понимаешь ли, любовь! Никакой ответственности, сплошные чувства. А я должна все это терпеть.… Тьфу! Впрочем,” — Мария вдруг улыбнулась чему-то загадочному и в глубине её зеленоватых глаз сверкнули лукавые изумрудинки, — “Не так часто судьба вручает бедной девушке человека, готового из-за собственных чувств выглядеть полным идиотом. Просто нужно уметь с ним обращаться. Почитать хэлпы, изучить правила пользования…”

Со следующего же дня Мария решила быть с лже-Кузеном поприветливее. Как и все женщины её возраста, она, конечно, еще не могла понять, что фальшивая любезность ранит, порой, куда острее откровенного отказа.

Нехорошее предчувствие настигло меня во сне.

Обычно на даче у родителей я спала хорошо. Особенно, когда этих самых родителей и подрастающей сестрицы там не было. Сейчас обстоятельства складывались как раз таким, благоприятным образом. Вот уже три дня, как мы с Георгием забросили все дела и отправились на дачу, дабы посвятить недельку друг другу и красотам осенней природы. Даже неожиданный приезд Артёма — двадцатипятилетнего соседа по бывшей городской квартире — не омрачил прелесть гармоничного отдыха. Обычно взбалмошный, Тёма вёл себя покладисто и кротко. Радушно позволял себя эксплуатировать и учить жизни. Мы с Георгием на правах почти десятилетнего старшинства, частенько доставали парня нотациями, но ему отчего-то все равно было интересно с нами, и он частенько наведывался в гости.

В общем, поводов для беспокойства в ту ночь у меня не было ровно никаких. И надо ж было появиться этому ужасному предчувствию.

Не вполне понимая, что делаю, я щелкнула выключателем, подошла к окну, отодвинула штору и остолбенела. Мой третий муж (а к этому времени я имела глупость скрепить свои отношения с Георгием Собаневским печатями в паспортах) стоял на самом освещенном месте двора и сжимал в объятиях возмутительно изящную полуголую блондинку. Завидев в окне спальни мой сонный силуэт, Жорик ничуть не смутился, а, напротив, явно обрадовался. Он призывно замахал свободной рукой. Такое могло присниться только в самом идиотическом кошмаре. Я уверилась, что еще сплю, и вернулась в постель.

“Стоп!” — быстро заговорил внутри меня Здравый Смысл, — “Если то, что в окне — это сон, то где же тогда, спрашивается, настоящий Жорик?”

Не открывая глаз, я еще раз пошарила рукой по второй половине кровати. Ну, уж нет! С подобными искривлениями реальности я была категорически не согласна. Второй раз я подходила к окну уже вполне сознательно. В конце концов, лучше знать ужасную правду, чем утешаться гадкой ложью… Положение вещей за окном практически не изменилось. Свободной рукой Жорик набирал чей-то номер на мобильном телефоне. Я автоматически отреагировала на звонок, схватив свою мобилку.

Ну? Катерина? — возмущенно проговорил мне в ухо Георгий, — Ты выйдешь, чтобы мне помочь, или я буду так стоять до рассвета?

А тебе еще и помогать нужно?! — даже не зная, с чего именно начать скандал, и начинать ли его вообще, глупо поинтересовалась я, — Сам уже не справляешься?

Конечно, нужно помогать, — невозмутимо согласился муж, который пребывал, судя по многословию, в весьма приподнятом расположении духа, — На то мы и семья, чтобы все трудности делить пополам. Совершать акты взаимопомощи, так сказать…

Я бы предпочла делить напополам что-нибудь более приятное, — окончательно просыпаясь, проворчала я, — Знаешь, если ты немедленно не объяснишь мне, что происходит.… Какие там акты ты собираешься совершать и прочее.… В общем, рискуешь, что я пойму тебя крайне превратно…

Все это я говорила уже на ходу, наскоро впрыгивая в джинсы и накидывая куртку. Ворчание — ворчанием, но, тут даже самому глупому из всех моих внутренних “Я” понятно — случилось что-то серьезное, нужно собраться и включиться в работу по устранению неприятностей.

Вот! Вот это-то больше всего и возмущало. Мы ведь в отпуске! Мы ведь договаривались ни во что не вмешиваться и не позволять никакой работе наваливаться на нас! Георгий, как всегда, не усидел на месте. Мысль о том, что гармоничное дачное спокойствие отныне будет являться только в воспоминаниях, пришлась мне совсем не по вкусу.

Перед выходом во двор, я зачем-то глянула в зеркало и тщательно причесалась. М-да, по сравнению с обитающей за окном блондинкой, сонная я явно проигрывала…

Я выругала себя за дурацкие мысли, сняла с вешалки свой осенний плащ, дабы прикрыть срамоту гостьи, и скатилась вниз по ступенькам.

В полном молчании мы приволокли в дом бессознательную блондинку и громадного вида чемодан, стоявший ранее у ног Георгия. Весили обе эти вещи — и барышня, и чемодан — примерно одинаково. Я, конечно, предпочла прийти к заключению о неподъемности чемодана. Еще не хватало расхваливать хрупкость посторонних блондинок!

Жорик заботливо возложил обе находки на диван в гостиной. Я всё еще не могла подобрать слова.

Здорово, что ты проснулась и так вовремя выглянула в окно. Очень меня выручила, — как ни в чем ни бывало, сообщил муж, — Я бы и сам, конечно, справился. Но со значительно большими временными затратами. Я её уже час тащу.

Почему-то жалобный тон Жорика не вызвал во мне ни малейшего сострадания.

Где и зачем ты её украл?! Кто дал тебе право таскать по ночному поселку посторонних женщин?! — сформулировала я, наконец, свой праведный гнев.

Жорик фыркнул, откликнулся презрительным взглядом, явно обвиняя меня в тугодумии.

— Скажи, пожалуйста, а что бы ты делала на моем месте?! — многозначительно спросил он.

На этот раз в умственных способностях своей половины засомневалась я.

Застрелилась бы! — резко заявила я.

Огрызнулась и тут же ощутила болезненный укол Совести. В конце концов, насколько бы подозрительно хорошенькой ни была блондинка, она явно нуждалась в помощи… Сколько раз я обещала сама себе научиться, наконец, кротости и смирению. Сколько раз собиралась спокойно относится к неумению Жорика по-человечески объяснять происходящее и к его поразительной способности превращаться в соучастника любых неприятностей, происходящих в радиусе десятка километров от нас.

— Ты, это.… Извини, что я ругаюсь, — начала я вяло, — Всё никак не могу привыкнуть к твоей манере ни с кем, кроме себя, не считаться…

Да нет, — Жорик, собиравшийся было обидеться на мой грубый тон, видимо, тоже вспомнил, что обещал исправиться и спокойно относится к моей вспыльчивости, — Это ты извини. Я сам виноват. Вечно ничего толком не объясню.…Всё думаю, ты поумнеешь и сама что-то понимать научишься…