— Не нашу, а Вакхову. Вам... тебе сколько лет, Паша?
— Да тридцатник вот недавно стукнул, — безмятежно улыбнулся Живой. — Ну все, Алексеич, значит, мы с тобой договорились!
— Ни о чем мы с ВАМИ не договаривались, — охладил его пыл Петр Алексеевич. — Покиньте мою квартиру немедленно. Мне пора спать, завтра утром у меня важные дела.
— Да прям-таки. Дело всего одно, и оно, можно сказать, на мази. Дяденька Савицкий, ну возьми меня с собой за сокровищами! Я всю жизнь мечтал пойти туда — не знаю куда и непременно убить дракона.
С этими словами Паша взял со стола вилку и стал тыкать ею в глаза золотому дракону на чайной жестянке, приговаривая: «Не моргать! Не моргать!»
— А ты тут наркотики, часом, не употреблял? — Савицкий от возмущения снова перешел на «ты» и сам этого не заметил.
— Употреблял! Употреблял! Не моргать! Вот прямо здесь и употреблял!
— А если я вызову милицию?
Паша положил вилку на место и сладко улыбнулся:
— Тогда тебя посадят за содержание притона. А если ты меня просто прогонишь, то весь Интернет завтра узнает о травушке. А еще о том, что известный бизнесмен Савицкий отправляется в экспедицию за утерянным наркотическим зельем.
— Никакой экспедиции не будет. У вас, Паша, не по годам бурная фантазия. Пора взрослеть!
— Пора! Пора! — запел Живой. — Пара-пара-рура! Ну, значит, я без опаски пишу обо всем в Интернет. Может, найдутся энтузиасты, романтики своего дела, которые не испугаются трудностей и вернут в этот мир божественную Вакхову полоумь-траву. Я тогда пойду, ладно? Закрой за мной дверь, меня ждет... — кто там у нас дальше по алфавиту? «Галерея “Достоевский”»? Нет, не могу, достали они меня своим искусством. Уж лучше Галя. Надеюсь, что она и в самом деле меня ждет. Не на улице же ночевать.
— А почему я у тебя в алфавите на «Г»? — прищурившись, спросил Савицкий.
— «Г» — значит «газировка». Ничего личного.
Сказав это, бесстыжий шантажист поднялся на ноги, засунул свой ноутбук в коробку из-под пиццы и решительно направился к выходу. Однако на пороге кухни замер, обернулся и посмотрел на хозяина: мол, что скажешь, дружище?
Савицкий затравленно огляделся по сторонам. Может быть, убить болтливого свидетеля?
— Нет, не получится, — покачал головой свидетель. — Консьержка видела, как я сюда заходил, и запомнила мои особые приметы — а их у меня много. Я, можно сказать, весь состою из особых примет. Не убивай меня, добрый молодец! Я тебе пригожусь!
Савицкий оглядел кухню еще раз, но взгляд его остановился только на Рамакришне. Стукнуть гада Рамакришной по голове? Нет, лучше попробуем мыслить позитивно. Вакхову траву он нашел? Нашел. Значит, и в дальнейшем может пригодиться.
— Давай я посуду помою? — тут же начал пригождаться Живой. — Я, когда накурюсь, всегда такой хозяйственный делаюсь. Моя бывшая эту тему очень быстро просекла и эксплуатировала меня, как жестокий строительный магнат бесправного таджикского гастарбайтера.
Судя по мечтательному выражению лица «бесправного гастарбайтера», ему такое обращение даже нравилось.
— Ладно, беру на испытательный срок, — решил Савицкий. — С тебя — полный отчет по полоумь-траве, чтоб утром был на столе. И со всеми ссылками — я проверю лично каждую, а то знаю тебя. До отъезда поживешь в комнате моей тещи. Не смей ничего трогать, и уж тем более — не вздумай там курить!
— Понял, начальник, — козырнул Живой. — Отнесусь к тещиной комнате с уважением. Ну что, я с утра за билетами сбегаю, или нам их курьер подгонит? А куда едем-то, кстати?
— Не суетись. Билеты закажем, — зевнул Савицкий. — Следующая остановка — Санкт-Петербург. И никому ни слова, пожалуйста! А то сладкого лишу.
— Понял. Коммерческая тайна. Слушай, а где теща? Ты ее, часом, не грохнул? Слишком много знала?
— Моя семья на даче все лето, — сухо ответил Петр Алексеевич.
— Семья-я... Савицкий, а усынови меня?
— Что-что, прости?
— Ну, усынови меня. Со мной никаких проблем не будет! Ну, только если я дуну чего-нибудь некошерного и в панику ударюсь. Но тогда просто надо меня запереть, например, в ванной, я там немного попаникую и вскорости попущусь.
— Вот насчет «дуну» — это ты мне брось. Только не в моем доме. Если не хочешь, чтобы тебя усыновило целое отделение милиции. Ближайшее.
— Заманчивое предложение. Я подумаю над ним во время вечерней медитации. А пока пойду в тещину комнату, займусь Тяпкиным заказом.
Кто же такой этот Тяпка, которому Паша Живой оказывает свои бесценные рекламные услуги? Заглянем на всеведущий сайт www.chemodan_compromata.ru.
Иван Ильич Тяпов появился на свет в 1956 году в Архангельской области, в селе Тяпове, неподалеку от родных мест Михайлы Ломоносова. Это село, в наше время ставшее едва ли не прижизненным музеем-заповедником Ивана Ильича, раньше было ничем не примечательно. Народ там с незапамятных времен хлебопашествовал, ходил в море, а зимой, случалось, бил от скуки пушного зверя. Правда, Советская власть несколько переменила жизнь поморов: в Тяпове была построена звероферма, где выращивали песцов.
Будущий магнат начал свой трудовой путь именно с пушного животноводства, хотя особой тяги к этому роду деятельности и не испытывал. Ваню Тяпова резко отличали от односельчан три качества: во-первых, он совсем не пил водки, во-вторых, не ругался матом, а в-третьих, с младых ногтей хотел руководить каким-нибудь трудовым коллективом и имел к этому явные способности. Талант его был замечен: бойкого молодого человека назначили директором зверофермы, и вскоре предприятие расцвело. Тяпов механизировал кормокухню, повысил среднюю нагрузку на самца во время гона до шести самок, рационализировал сдирание шкур и довел их качество до экспортных кондиций. Ферма неизменно перевыполняла план, и портрет Тяпова красовался на районной Доске почета.
Все шло как нельзя лучше, пока однажды осенью не случилось чрезвычайное происшествие: в райком партии прибежал песец.
Прежде пушные звери обходили органы власти стороной, а этот не только пришел сам, но еще и оказался каким-то странным: он был наполовину, от хвоста до правой передней лапы, выкрашен голубой гуашью, пах алкоголем, дрожал, на вопросы не отвечал и только смотрел на коммунистов умоляющими глазами. Первый секретарь райкома, как следует подумав, решил, что песец — это очень нехороший знак, и велел провести расследование. Звероферма в районе была только одна, и бюро тут же назначило комиссию по проверке тяповского хозяйства. На следующее утро в Тяпово без всякого предупреждения приехали две черные «волги».
Оказалось, что ферма обнесена забором с колючей проволокой. У единственных ворот приезжих встретила вооруженная охрана, одетая в черные телогрейки со странными знаками на воротниках: голова песца, перечеркнутая молнией, а под ней один или два ромбика. Резиновые сапоги бойцов блестели, как хромовые. Столь же причудливую униформу носили бригадиры, рабочие, повара и уборщики производственных помещений. Комиссия переглянулась и проследовала в бараки.
Песцы выглядели изможденными, а на их чисто прибранных клетках были вывешены какие-то сложные таблицы и графики. Из расспросов выяснилось, что директор обязал смотрителей каждый день выставлять зверькам оценки за поведение. Провинившихся наказывали так: вделанная в клетку миска-вертушка, в которую клали корм, закреплялась при помощи специальной задвижки таким образом, чтобы песец не смог повернуть миску лапой. Целый день он бегал по клетке, вдыхая ароматный запах ииспытывая танталовы муки. Для самых злостных нарушителей был построен карцер. Но особенно поразил ревизоров отдельный барак, в котором вместо песцов содержались в клетках коты домашние. Комиссия тут же отправилась на склад, где подтвердились ее самые худшие подозрения: кошек на ферме перекрашивали в песцов. Здесь же нашлось немало настоящих песцовых шкур, покрытых еще не просохшей голубой краской.
Справедливости ради надо сказать, что на тяповской звероферме была разработана не только система репрессий, но и система поощрений. Как потом утверждала на суде защита, особо отличившихся сотрудников директор лично поил самогоном, причем зелье получали и люди, и звери. Однако этот эпизод тоже обернулся против Тяпова: самогон он не покупал в деревне, а гнал сам, используя при этом корма из запасов вверенного ему государственного предприятия.
Дело о фашистской символике замяли: начальство тоже любило фильмы про Штирлица, а кроме того, это могло бросить тень на весь район. Тяпова судили только за самогоноварение, жестокое обращение с животными и нецелевое использование государственных кормов. Иван Ильич на суде своей вины не признавал и уверял, что песцов, как и все семейство собачьих, он нежно любит. Что же до самогона, то тут Тяпов бил себя кулаком в грудь, кричал, что его бес попутал, клялся, что это в самый-самый последний раз, и обещал, что никогда он больше первач гнать не будет.
