— Ты что, собираешься покупать то пальто? — встревожилась Неонила. — Такие деньги!
— Да знаешь, запало оно мне в душу, — тянула я, думая со страхом, что если пальто все еще висит там, то я буду иметь бледный вид, не покупать же его в самом деле!
— Ладно, идем, я тебя отговорю! — пообещала Неонила.
Представляете, какое я почувствовала облегчение, когда узнала, что пальто нет. Его купили дней шесть назад. Такая шикарная дама, сказала Неонилина племянница, брюнетка, пальто на ней сидело отлично, — тут она покосилась на меня не без некоторого злорадства. И машина под стать хозяйке — бежевый «крайслер». На прощание я выяснила, что воротник у пальто с изнанки был, и верно, черный.
Неонила решила, что я расстраиваюсь из-за пальто и всячески меня утешала:
— Целее деньги будут!
Но меня волновало совершенно другое.
Если сделать допущение, что дама-соседка — совершенно другая женщина, то, отставив пока в сторону вопрос, для чего все это нужно, подумаем, чем это грозит лично мне. Допустим, теперь они уже знают, что устранили не ту свидетельницу. А возможно, убийца понял свою ошибку еще вчера, сразу после убийства, и именно поэтому они прислали ко мне с утра пораньше телефонного мастера Еремеева? И я, идиотка, сама впустила его в квартиру. И он собирался меня убить. Я поежилась, как от холода, Неонила даже забеспокоилась и спросила, как я себя чувствую.
Пришлось взять себя в руки и распрощаться с ней по-хорошему. Я продолжила свои грустные размышления в метро.
Этак они меня в покое не оставят. Может, все же поделиться с Олегом? Но уж очень я была сердита на них на всех за то, что опекают и держат за чокнутую. Ладно, попробую выкрутиться сама. Выходить из дома только с Горацием, гулять при дневном свете и на открытых местах. Открывать только знакомым, никаких телефонных мастеров и техников из жилконторы. Если закрыться на все замки, то так просто в квартиру не попадешь — нужны специальные инструменты. Замки и двери у Валентина Сергеевича — будь здоров, обстоятельный был человек. Внезапно я остро позавидовала своей матери, что она прожила двадцать лет с человеком, который смело брал на себя любые трудности, встречавшиеся в наше сумасшедшее время.
Что это со мной? Помню, Олег, когда мы ссорились, говорил, что мне никто не нужен, что я прекрасно могу жить одна и в глубине души только об этом и мечтаю. И действительно, одной мне никогда не бывает скучно.
И с мужьями я каждый раз расставалась довольно безболезненно, поэтому мы и сохраняем дружеские отношения после развода. Однако теперь они все почему-то решили, что одиночество действует на меня губительно.
На этот раз у лифта я столкнулась с тем надменным белобрысым типом, которого вымазал Гораций. Плащ был тот же самый, но безукоризненно чистый, видно, успел уже в чистку сдать, за срочность небось заплатил!
Я не сказала ему ни слова, он тоже посмотрел равнодушно, видно, не узнал меня в приличном виде.
— Четвертый, — коротко сказала я, когда мы вошли в лифт.
Тип молчал и даже не делал попытки нажать кнопку.
— Четвертый! — громко повторила я и, видя, что он не тронулся с места, рванулась к панели с кнопками. — Вы что, ехать не собираетесь? Зачем же тогда в лифт садиться?
— А? — Он очнулся, тряхнул головой и уставился на меня в полнейшей растерянности.
— Что вы сказали?
— Ничего, все в порядке, — успокоила я его.
Мне стало неудобно. Ну, задумался человек, а я сразу рычу. Подумаешь, задержался в лифте ненадолго. Он потер виски и отвернулся. Тут мы приехали на четвертый этаж.
Я вышла и направилась к своей квартире, но, доставая ключи, заметила, что сосед с шестого и не думает закрывать лифт. Он смотрел на меня с интересом.
— Простите, вы — родственница Валентина Сергеевича?
— В некотором роде, — неохотно подтвердила я.
Все понятно, он из тех мужчин, которые разговаривают вежливо только с интересными женщинами, а всяких замухрышек в старом мамином плащике откровенно презирают, просто в упор их не видят. Небось, когда на машине ездит, окатывает бедных старушек грязью из лужи, сволочь!
— Как поживает Гораций? — продолжал белобрысый.
— Вы же видите, прекрасно, — я кивнула на дверь, за которой раздавался басовитый лай — этот лежебока все же решил отреагировать на поворот ключа и голоса.
— Привет ему от меня.
— Так вы знакомы? — удивилась я.
— Немножко. Мы общались с вашим.., с Валентином Сергеевичем до того, как.., случилось несчастье.
Чудно! Сначала четыре месяца больной человек чахнет в четырех стенах в обществе угрюмой собаки, а после его смерти начинается форменное паломничество, все вдруг уверяют, что дружили с Валентином Сергеичем и страшно его любили. Если провести параллель с Луизой, которая ходила, чтобы пошарить по квартире в поисках материалов, то что надо от меня этому белобрысому и явно не бедному типу?
Очевидно, такие нелестные мысли отразились у меня на лице, потому что сосед пробормотал не то «простите», не то «всего наилучшего» и уехал наконец на свой шестой этаж.
Гораций встретил меня ласково, я даже удивилась. Возможно, он просто хотел есть.
Когда вечером мы возвращались с прогулки, у подъезда стоял молодой человек и под присмотром Раисы Кузьминичны устанавливал домофон. Раиса рассказала, что последнюю квартиру в подъезде расселили, теперь живут люди приличные, и что домофон — мера временная, потом переделают двери и посадят либо вахтершу, либо настоящего охранника, как жильцы договорятся. Я сказала, что заранее согласна на охранника, сколько бы это ни стоило.
Вот и еще один день прошел, а я и не прикоснулась к Бельмону, — с грустью констатировала я за ужином. Если так дальше пойдет, то я и за год его не закончу. Еще, чего доброго, меня опередит какой-нибудь ушлый тип, переведет роман кое-как, и люди его не оценят. Хорошо бы сесть сейчас за перевод, но по ночам я работать не могу-, так уж устроен мой организм. Вечер я провела у телевизора, попивая чаек с сахаром вприкуску. И даже фильм понравился, что-то террористическое в пустыне и джунглях.
Меня разбудила луна. Она нахально светила в окошко прямо сквозь занавески. Я села на диване, кутаясь в одеяло. В квартире была полная тишина, даже Гораций не возился.
И внезапно на меня нахлынула лютая тоска.
Эта квартира, где много лет жили двое любящих людей, сохранила часть их счастья. Вот на стене висит мамин портрет в раме, любовно сделанной самим Валентином Сергеевичем, на столе часы с надписью «Любимому…», весь уют, созданный мамой не просто так, а для него, единственного, самого лучшего. И я со своими комплексами и отвратительным характером никогда здесь не приживусь. Квартира меня не примет. Я здесь только для того, чтобы опекать Горация.
Раздался не то вздох, не то стон. Я встала и потащилась в кабинет. Там на полу возле пустого кресла распластался Гораций. Вся его поза выражала глубочайшее отчаяние. Я нагнулась, и под руку попался горячий шершавый нос.
— Гораций, миленький, ты не заболел?
Гораций не заболел, он страдал. Луна разбудила его, и он вспомнил, как он был счастлив здесь, когда были живы хозяева. Он зарычал на меня низко, утробно: «Уйди по-хорошему». И я подумала, что Гораций хотя бы знает, по ком страдает. А отчего же тоскую я? По ком, выражаясь словами Хемингуэя, звонит колокол? Неужели по мне самой?
Глупости, просто расшатались нервы.
Скоро начнем с Горацием хором выть на луну. Определенно, квартира на меня плохо влияет. И так ли уж не прав Олег, когда утверждает, что я изменилась? Разумеется, к худшему, — думает он, но вслух сказать это боится.
Я совершенно сознательно вызвала в себе мысли о мужьях, чтобы разозлиться. Немного помогло, но спать по-прежнему не хотелось. Моя мать абсолютно серьезно утверждала, что лучшее средство от бессонницы — это плечо любимого человека, дескать, как только опустишь на него голову, так сразу все неприятности отходят на задний план, и спокойно засыпаешь. Подумать только — трое мужей, и ни у одного на плече я не могла спать спокойно! Однако одной в комнате находиться в эту ночь было невозможно — проклятая луна действовала на нервы. Горация было не зазвать, даже если бы я перетащила его подстилку, он бы все равно не пришел. Поэтому я надела шерстяные носки, связанные мамой, ее же теплый халат и расположилась в кабинете за письменным столом Валентина Сергеевича.
Обычно я работаю у себя, в их бывшей гостиной, там стоит мой компьютер. И сплю я там же, на диване.
Я подвигала ящики письменного стола.
Кое-что я уже разобрала раньше, перед визитами несносной Луизы Семеновны, не тем будь помянута. Остался один верхний ящик.
Там лежали какие-то отчеты, отдельные листочки бумаги с тезисами, и между ними я нашла тетрадь. Обычная такая тетрадка в клеточку, не очень толстая, сорок восемь листов.
Довольно затрепанная тетрадочка. И нарисованы на первом листке какие-то каракули, как будто трехлетний ребенок баловался. Как она здесь очутилась?
