Я подумал было снова надеть на себя одежду, выйти и купить мыла и бритвенных лезвий, но вспомнил, что на милю в округе не осталось ни одной лавки, которой я не был бы должен. Стоит сверкнуть этой пятидолларовой банкнотой перед каким-нибудь лавочником, и он меня на куски разорвет. Нет, сэр…
Что же мне делать?
Занять мыло или бритвенное лезвие у кого-нибудь из соседей я тоже не мог, поскольку не осталось ни одного, у кого бы я уже не занимал, будто лесной пожар. Мне бы не ссудили даже пластырь, возьмись я резать себе горло. Я обдумал все это очень тщательно. Мысли мои двигались примерно так: вода важнее мыла. То есть, что такое мыло без воды? Ничто. И больше ничего. Поэтому логично, что вода справится с ситуацией сама по себе, а кроме того, это лучше, чем ничего, если вы понимаете, о чем я.
Убедив себя в том, что это логично, я пустил воду и шагнул под душ. И немедленно шагнул из-под него.
— ЙЕУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ УУУУУ! — завопил я, прыгая от боли.
Вода была обжигающе горяча, и я за это расплачивался. Очень жаль, что мышление не донесло меня до того места, в котором температуру воды следует отрегулировать так, чтобы выдержал человек.
Ну что ж…
Простой недогляд с моей стороны. Как только боль утихла, я подкрутил горячий и холодный краны, дабы они сочетались в создании приемлемой среды для принятия душа без мыла.
Обычно в душе я пою, поэтому я начал петь в душе:
О собирайтесь, верные, возрадуемся вместе, О собирайтесь, собирайтесь в Вифлеем. Придите и узрите, как Царь Ангелов родился…
Я всегда пою в душе рождественские гимны.
Несколько лет назад, когда я жил в квартире пошикарней, со мной провела ночь одна женщина. Она работала секретаршей у торговца подержанными автомобилями. Мне она очень нравилась. Я лелеял надежды, что у нас с нею завяжется что-то потяжелее, а также что мне скинут несколько долларов с подержанной машины.
Мы вместе сходили на несколько свиданий, но тут был наш первый раз вместе в постели, и у нас все неплохо получалось — по крайней мере, я так считал. То были дни, когда у меня имелось мыло, поэтому утром я отправился в душ. Когда я выходил из комнаты, она еще лежала в постели. Я зашел в душ и запел:
И вот в полночный час раздался старый добрый гимн…
Я пел себе и пел…
После душа я вернулся в спальню, а женщины там не было. Она встала, оделась и ушла, не сказав ни слова, однако на столике у кровати оставила записку.
В записке говорилось:
«Уважаемый мистер Зырь, Спасибо за приятно проведенное время. Пожалуйста, больше не звоните мне.
Искренне Ваша, Дотти Джоунз».
Наверное, некоторым не нравится слушать рождественские гимны в июле.
38. Всемирно известный эксперт по носкам
Я завершил личную гигиеническую оргию, закатив своему лицу самый неэффективный сеанс бритья в мире — благодаря тупости бритвенного лезвия, самого острого, что у меня было.
После чего я прочесал разнообразные кучи одежды и подобрал себе самый чистый гардероб, который только можно в условиях, создававшихся месяцами крайней нищеты, а кроме того, удостоверился, что на мне два носка. Они, разумеется, не совпадали, но походили друг на друга — если вы, конечно, не всемирно известный эксперт по носкам.
Слава богу, обо всем этом теперь позаботится мой новый клиент. Он вытащит меня из этого ада, в котором я живу:
Я взглянул на часы, стоявшие на столике у кровати. Их циферблат еле проглядывал из-под тысячи осколков безнадежной суеты. Довольными часы не казались. Наверное, они предпочли бы стоять в доме банкира или какой-нибудь школьной грымзы, а не сан-францисского частного сыщика, которому не везет. Стрелки деморализованных часов говорили 5:15. До встречи с клиентом перед радиостанцией на Пауэлл-стрит мне оставалось сорок пять минут.
Я надеялся: то, чего клиент от меня захочет, будет происходить на радиостанции, потому что внутри я ни разу не был, а радио слушать любил. У меня много любимых передач.
Итак, вот я «вымыт», «выбрит», «чист» и «одет». Наверное, пора в город. Я решил пройтись пешком, поскольку очень к этому привык, но такие дни сочтены. Щедрый гонорар от моего клиента положит этой практике конец, поэтому нынешняя прогулка в центр города — этакое прощание с пешкодралом вообще. Я снова надел куртку, в каждом кармане которой было по револьверу — один заряженный, один пустой. Оглядываясь теперь на все это, я жалею, что не выложил из кармана пустой, но вернуться в прошлое и все переделать не получится. Придется с этим жить.
Перед тем как выйти из квартиры, я огляделся — забыл ли я что-нибудь? Разумеется нет. У меня в этом мире так мало барахла, что нечего, к чертовой бабушке, и забывать.
Часы с браслеткой — нет, печатку с огромным бриллиантом — нет, кроличью лапку на счастье — не-а. Ее я слопал очень давно. Поэтому, стоя на пороге с двумя револьверами в карманах, я был готов к выходу, как вообще не бывает.
Не давало мне покоя одно — тот факт, что по-прежнему надо позвонить матери, снова провести тот же самый разговор и получить свою недельную порцию оскорблений.
Ну что ж… если б от жизни хотели совершенства, ее бы такой и сделали с самого начала, и я не о райском саде говорю.
39. Прощайте, нефтяные скважины Род-Айленда
Когда я покидал здание, любителей-плакальщиков по домохозяйке на лестнице уже не было. Вот уж точно балаганных комиков по ошибке выпустили на сцену жалкой оперы скорби, но теперь все разбрелись по своим крысиным норам, а хозяйка как была мертва, так и осталась.
Я думал о ней, выходя из дома.
Ведь хорошо я ее надул, добившись отсрочки историей про дядю, который обнаружил целые залежи нефти в Род-Айленде. Здорово на меня вдохновение накатило, будто с левого края поля, и старуха заглотила. Я мог бы стать выдающимся политиком, если б не Вавилон.
Пока я спускался по парадной лестнице, меня посетило видение: домохозяйка сидит и думает о нефтяных скважинах в Род-Айленде, и тут у нее останавливается мотор. Я слышал, как она говорит себе: «Я никогда раньше не слыхала о нефтяных скважинах в Род-Айленде. Что-то тут не так. Я знаю, что много нефтяных скважин есть в Оклахоме и Техасе, я видела их на юге Калифорнии, но нефтяные скважины в Род-Айленде?»
И тут ее сердце остановилось.
Хорошо.
Я шел по Ливенворт-стрит, очень тщательно не думая о Вавилоне, и тут с другой стороны улицы меня вдруг заметил молодой человек чуть за двадцать и принялся махать мне руками. Я его никогда раньше не видел. Я не знал, кто он такой. Интересно, в чем же дело? Ему очень хотелось перейти через дорогу ко мне, однако свет был красный, и молодой человек стоял и ждал, пока тот сменится. А ожидая, махал в воздухе руками, как спятившая мельница.
Когда свет сменился, молодой человек побежал ко мне через дорогу.
— Привет, привет, — сказал он, как давно пропавший брат.
Все его лицо было в угрях, а глаза страдали от слабости характера. Что же это за субъект?
— Ты меня помнишь? — спросил он.
Я не помнил, а если б даже и помнил, то не захотел бы вспоминать, но я уже сказал выше, что не помнил.
— Нет, я тебя не помню, — сказал я. На нем была не одежда, а черт-те что. Выглядел он не лучше меня.
Когда я сказал, что не знаю его, он впал в сильное уныние, как будто мы были добрыми друзьями и я о нем совсем забыл.
Откуда, к чертям собачьим, этот парень выскочил?
Теперь он смотрел себе на ноги, словно щенок, только что получивший взбучку.
— Ты кто? — спросил я.
— Ты меня не помнишь, — печально ответил он.
— Скажи мне, кто ты, и я, может, тебя вспомню, — сказал я.
Теперь он уныло качал головой.
— Да ладно тебе, — сказал я. — Выкладывай. Ты кто?
Он продолжал качать головой.
Я начал его огибать.
Он потянулся ко мне и рукой дотронулся до моей куртки, как будто не хотел, чтобы я уходил. У меня появилась вторая причина отдать куртку в чистку.
— Ты продал мне картинки, — медленно вымолвил он.
— Картинки? — переспросил я.
— Ага, картинки с дамами без одежды. Славные такие картинки. Я принес их домой. Помнишь «Остров сокровищ»? Всемирную ярмарку? Я отнес картинки к себе домой.
Ох ты ж черт! Ну еще бы он не отнес картинки к себе домой.
— Мне нужно еще, — сказал он. — Те картинки уже старые.
Я представил себе, как сейчас выглядят эти картинки, и содрогнулся.
— У тебя еще есть? Я бы купил, — сказал он. — Мне новые нужны.
— Это было давно, — ответил я. — Я больше таким не занимаюсь. То было одноразовое предприятие.
— Нет, это был сороковой год, — сказал он. — Всего два года назад. Неужели у тебя ничего не осталось? Я тебе за них хорошо заплачу.
Теперь он смотрел на меня умоляющими собачьими глазами. Ему отчаянно хотелось порнографии. Я видел такой взгляд и раньше, но торговля грязными открытками осталась в прошлом. — Иди ты на хуй, извращенец! — сказал я и зашагал по Ливенворт к радиостанции.
