Настоящую свадьбу мы сыграли двенадцатого августа, однако, прежде чем это произошло, я нанесла визит родителям жениха (с точки зрения закона — уже мужа). Я заранее знала, что не придусь ко двору — единственной женой, достойной обожаемого сыночка, могла быть только принцесса Маргарита Прусская, все прочее было чудовищным мезальянсом.
Дома находились только свекровь и одна сестра, Ядвига. Свекор куда-то уехал, а вторая сестра, Марыся, вышла по делам. Визит состоялся совершенно по правилам девятнадцатого века, и временами у меня возникало впечатление, что я смотрю спектакль. Я не говорила ни слова, с маменькой ругался мой муж.
Отрез на свадебное платье и белые туфли раздобыла и привезла Тереса, тюль на фату достали в Варшаве, все чудом, из-под прилавка, потому как снабжение в пятидесятом году полностью соответствовало государственному строю. Из Чешина приехала Лилька. Проблему с костелом муж взял на себя и блестяще решил ее.
Свадьба состоялась в костеле Спасителя и была роскошной и шикарной — ковер через весь костел, феерия цветов, музыка на хорах, все лампы сияют и так далее.
Новоиспеченный супруг происходил из очень интересной семьи, совершенно противоположной моей собственной. Я узнала об этом значительно позднее, когда уже подружилась со свекровью. Если в нашем семействе вечно доминировали женщины, то в их роду извечно правили мужчины. Все они, начиная с прадедушки, были сплошь деспоты, тираны, скандалисты, вспыльчивые, взрывного характера, первосортные эгоисты, а вот женщин себе они выбирали тихих, спокойных и кротких голубиц.
Так что сами видите: попал мой муженек, как кур в ощип.
Безграничным удовлетворением и восторгом наполнила меня эпопея с обменом денег. Я только что начала учиться, что повлекло за собой кое-какие расходы. В субботу, перед тем самым памятным народу воскресеньем, я истратила практически все наличные деньги, осталось всего сто пятьдесят злотых, и ломала голову, как признаться в этом мужу. Пока я ее ломала, наутро грянула денежная реформа, и проблема исчезла. Радостно хихикая, я заявила мужу, что хлопоты с обменом денег нам не грозят. Муж даже обрадовался и похвалил мою расточительность. Все следующие деньги мы получили уже новыми, а уцелевшие сто пятьдесят злотых я поменяла на четыре злотых и пятьдесят грошей.
Учиться в институте мне понравилась. Большинство предметов были близки моей душе: история архитектуры, рисование, технический рисунок, деревянное зодчество, а конце концов, даже математика казалось упоительной.
Училась я с радостью и энтузиазмом, в свободные минуты вручную подрубая пеленки и детские распашонки. Так дожила я до января, когда, не дождавшись обещанных родильных ужасов, услышала мощный рев собственного ребенка. Он завопил так, что стекла задрожали.
— Мальчик! — воскликнула пани доктор.
Мой муж в коридоре в этот момент от радостного облегчения якобы упал в обморок.
Через девять дней я вышла из роддома, подождала еще два дня и отправилась на лекцию по математике. Придя, я осталась на все занятия, и потом хвасталась, что пробыла в декрете неполные две недели.
Дитем во время моего отсутствия занималась моя мама. Кроме Тересы и Люцины, из Груйца приехала бабка, безгранично счастливая, что в семье появился мальчик, она осталась надолго и рвалась к обожаемому младенцу.
Потом пришла экзаменационная сессия. Математику я сдала, хуже выглядел сопромат. Первый экзамен был письменный, и тот, кто написал на пятерку, освобождался от устного экзамена. Курировавший нашу группу ассистент профессора Понижа прекрасно осознавал уровень моих познаний, но у него было доброе сердце. Он подошел ко мне и незаметно написал решения на обороте экзаменационного билета. Я красиво переписала его записи, не вникая в их смысл в блаженной уверенности, что чаша устного экзамена меня минует.
Счастливая, как жаворонок в облаках, я позволила себе совершить страшную глупость. Экзаменационные ведомости должен был подписать профессор. Он сидел в соседней аудитории, чем-то занятый, и я, конечно, помчалась туда его поторопить:
— Пан профессор, ждем ваш бесценный автограф!
Потом я еще пару раз заглядывала и высказывала разные подобные глупости. Пониж в конце концов пришел к нам, и мне достало все-таки ума не цепляться к нему и не лезть на глаза, поэтому я спряталась в чертежной. Там меня и нашли и приволокли в аудиторию, потому что профессор якобы хотел меня увидеть.
— О, проше пани! — воскликнул он, заметив меня. — Да кабы я знал, что вы родили сына, я бы вам поставил пять, а не пять с минусом!
Я даже не успела рта раскрыть, как за меня это сделал какой-то болван за моей спиной:
— Ради бога, пан профессор, нет проблем! Вот чистый бланк, поставьте коллеге пятерку.
Профессор Пониж был в отличном настроении. Он взял чистый бланк и промолвил:
— Вот и замечательно! Только задам один простенький вопросик и сразу впишу пятерку. Есть у вас люлька для младенца?
— Нет, пан профессор, у меня только коляска, — ответила я безнадежным тоном чистую правду.
— Но люльку вы ведь видели?
— Видела.
— Ну, так скажите нам, под воздействием какого момента люлька раскачивается? — продолжал профессор, качая пальцем в разные стороны для наглядности. — И как нужно качать, чтобы тратить на это как можно меньше усилий и времени?
Меня охватило полное отчаяние, оно придало мне решимости. Я ничего не знала, и мне стало все равно.
— Прежде всего, пан профессор, ребенка вообще не нужно укачивать, не то он привыкнет и будет все время вопить, — твердо сказала я. — А во-вторых, человек и без того столько времени и сил на дитё тратит, что чуть больше, чуть меньше — какая разница?
Вокруг наступило всеобщее веселье, но Пониж не отступал. Он спросил что-то про велосипед и в ответ узнал, что у того есть цепь, потом он пожелал увидеть формулу потери устойчивости, и я посреди взрывов хохота писала и стирала с доски все буквы латинского алфавита по очереди. Пониж полностью поверил, что предмет я знаю досконально, потому что быть не может, чтобы я ничего не знала и так валяла дурака и ерничала.
И поставил мне пятерку.
На каникулы, явно поссорившись с головой, я поехала в Груец. Вроде бы да, на природе, воздух свежий, но какой смысл с полугодовалым ребенком уезжать из цивилизации, от ванны с горячей водой, от кухни с газовой плитой и изысканного туалета — в дремучий примитив, с водой из колодца, дровяной плитой и туалетом типа «сортир» во дворе? Дурная голова ногам покоя не дает… Кроме того, приходилось караулить бабушку, чтобы она не перебарщивала с уходом за ребенком.
В результате большую часть времени я тратила на срывание с сына теплой одежды. Мое детство еще не успело померкнуть, я отлично помнила собственные муки и пытки и собиралась защитить от них своего сына.
В первые каникулы после первого года обучения я проходила практику в МДМ — жилом квартале на Маршалковской, поэтому мне пришлось покинуть Груец. Я решительно приступила к укладке кирпичей и могу гарантировать, что весь квартал — кирпичный.
Я проходила практику у каменщика с довоенным опытом, у меня все получалось, пока стенка не достигала примерно метра, дальше руки онемели, и ровная кладка не получалась. Я перенесла свой интерес на своды и научилась выкладывать свод.
Чертить я умела, с самого начала чертежи у меня получались беспроблемно, мало того, что быстро, но еще и с ювелирной точностью. Упражнения по измерительным чертежам представляли собой бескрайние поля штриховки, и коллеги на меня подозрительно косились, постоянно интересуясь:
— Эй, ты, у тебя, что ли, растр есть?
Растра я сроду в глаза не видела и не умела с ним обращаться. Не желая обнаружить свое невежество, я только плечами пожимала. В конце концов кто-то вынес свой вердикт:
— Да так не бывает! Ей небось муж штрихует.
Меня сразил приступ хохота, потому что мой муж не знал, каким концом карандаша надо рисовать. Способности к этому у него были примерно такие же, как у меня к пению. Замечание было настолько глупым, что я отмахнулась и продолжала оттачивать свой талант, который впоследствии мне чрезвычайно пригодился.
Что до летней практики, я уверенно вспоминаю только в МДМ, после второго курса мы всей группой оказались в Люблине и торчали там минимум две недели. На третьем курсе на меня свалились отделочные работы в Варшавском сельскохозяйственном университете, в конце улицы Раковецкой, но за очередность этих практик не ручаюсь.
Учеба тогда делилась на два этапа — инженерский и магистерский. Инженерский курс длился три с половиной года, магистерский — еще два года, и его можно было окончить даже после очень большого перерыва, специализируясь в каком-то конкретном виде строительства. Кабы я была девицей без обязанностей… И так можно считать неслабым чудом, что мне удалось дотянуть до диплома. Честно говоря, проектировать я научилась слабо, но на первый взгляд это было незаметно.
