– Нет, – простонал Валера, – он ушел.
Я мысленно перекрестился. Похоже, от переживаний психика соседа не выдержала. Ладно, попробую воздействовать на него логикой. Я вошел в комнату, толкнул дверь в каморку и хотел сказать: «Смотрите, вот труп брата вашей тещи», но слова застряли у меня в горле. Колченогий топчан был пуст. В углу чуланчика белела груда тряпок, сверху на них лежала одна туфелька, вернее, коротенький сапожок, тоже белый, узконосый, довольно элегантный и от этого щемяще беззащитный. Чуть поодаль валялась черная шапочка конической формы. Больше тут не было ничего.
– Э… – пробормотал я, – э…
Но Валера уже обрел способность соображать и двигаться, поэтому он рванул во двор, я последовал за ним и увидел дивную картину. У забора стоит тип в белой тряпице и колотит кулаками по доскам, приговаривая:
– Откройте, это я, Николай.
– Так он жив! – закричал я.
– Выходит, да, – ответил Валера, пытаясь оторвать мужика от забора.
– Кто же сказал, что он умер?
– Димка, гад, – пыхтел сосед, заталкивая плохо соображающего родственника в «Лендкрузер».
Я попытался трезво оценить ситуацию. Значит, Николай не умер, просто опьянел до невменяемости. Ну, Валера, ну, хорош! Впрочем, и я дурак! Следовало проверить «труп», поднести к его носу зеркальце… Замечательно, что мы не успели уехать и не оставили бедолагу в морге.
– Если кому рассказать, не поверят, – воскликнул Валера, – ладно, везем это чудо назад, в Локтевку.
Я включил было мотор, но тут Николай, вроде бы заснувший, ожил и взвыл:
– Верните мне ботинки.
– Ну еклин! – в сердцах заявил Валера. – Он босиком! Туфли в морге оставил, ща сбегаю.
Но мне не хотелось оставаться тет-а-тет с пьяным, полубезумным мужиком, поэтому я быстро сказал:
– Сидите, я принесу обувь.
Возле топчана в чуланчике и впрямь валялись растоптанные, никогда не видевшие крема для обуви опорки. Я брезгливо поморщился, наклонился, и тут мои глаза вновь наткнулись на кучку одежды, сиротливо белевшую в углу: сапожок… шапочка…
Забыв обо всем, я схватил головной убор и завертел его в пальцах. Коническая, сшитая из клиньев шапочка. Точь-в-точь такая лежит сейчас в кабинете у Норы, только белого цвета. Взяв ее, я вернулся в комнату и увидел девицу, возившуюся у шкафа.
– Это чье? – ткнул я в нос алкоголички головной убор.
Та заморгала.
– А че?
– Кому принадлежит эта вещь?
– Фиг ее знает!
– Она лежала в чулане, в углу.
– А… а, – протянула санитарка, – слышь, ваш труп-то, тю-тю, сбежал. Мы чуть не сдохли, когда…
– Извините, – перебил я ее, – он жив, просто пьян был!
Девица выпучила затуманенные глаза.
– Ну… того… вы даете, однако!
– Чья это шапочка? – настаивал я.
Она пожала плечами.
– Туда одежу сваливают.
– Какую?
– Ну, всякую, – бестолково объясняла девица, – к примеру, родственники брать не хотят, грязная очень или с неопознанного кого. Опишут тряпки и в печку, за фигом их хранить, да и негде.
– Можно узнать, кому принадлежали эти вещи? – ткнул я пальцем в груду тряпья.
Санитарка зашевелила губами:
– Ваще… зачем тебе? Ты кто? Чего пристал? Не пойму никак! Труп привез, а он уходит… Коли ваша шмутяра, забирай! Мне они все без надобности. Может, другой кто бы и прихватил себе, да я брезгливая сильно!
– Но неужели тут нет компьютера, где вы ведете учет трупов?
Девушка хрюкнула:
– Компьютер, блин! Ну сказанул! Журнал у нас!
– Можно его посмотреть?
– А не положено!
Я вытащил из кошелька очередную купюру.
– Ща приволоку журнальчик, – оживилась девица.
По тому, как резво она побежала к выходу, я понял, что алкоголь начал отпускать ее. Глядишь, через некоторое время она будет способна адекватно отвечать на вопросы. Я вернулся в чуланчик и, преодолевая брезгливость, поворошил тряпки в углу. Коротенькая плиссированная юбочка белого цвета, блузка с длинным рукавом и воротником-стойкой, украшенная длинной цепочкой «золотых» пуговичек, гольфы и один сапожок. Все легкое, летнее, совершенно непригодное для вьюжного февраля.
Послышался топот, девушка вернулась, неся под мышкой толстую амбарную книгу. Было заметно, что хмель совсем покинул ее.
– Во, глядите, – сообщила она, – вчера мужика привезли из Клотина, удавился он. В четверг бабка померла, нашенская, из больнички, в среду одну из родильного доставили, криминальный аборт. Больше никого! Читайте!
Я побежал глазами по строчкам. Мужчина мне не нужен, старуха тоже ни к чему, вот женщина, решившая в недобрый час сделать подпольный аборт… Но в графе «одежда» напротив ее фамилии значилось: черные брюки, красный пуловер, куртка серая. Белая юбочка с блузкой не имели к бедняжке никакого отношения.
– Попробуйте вспомнить, – взмолился я, – ну когда появилась в чуланчике эта куча тряпок. Вот, возьмите еще денег!
Моя собеседница собрала узенький лобик складками.
– Ну… вчера меня не было, тут другая смена работала. Значитца, в нашенское прошлое дежурство ничего такого не наблюдалося. А утром мы пришли на работу, глянь, валяется. Небось баба Сима оставила.
– Но в журнале нет записи о трупе с такой одеждой!
Санитарка прищурилась.
– Ну, всяко бывает! Может, кто из своих попросил тело пригреть, в избе держать неохота, в сарай выносить стыдно, вот и приволокли сюда. Кто ж соседям откажет?
– И много у вас соседей? – слегка приуныл я.
Девица пожала плечами.
– Вы с бабой Симой потолкуйте, дайте ей немножко, она все и расскажет. Рядом она живет, в Бубновке, или завтрева сюда являйтесь, ейная смена будет.
Я посмотрел на одежду.
– Можно мне ее забрать?
Санитарка скривилась.
– За фигом она вам?
– Нужна.
– Берите, – милостиво разрешила санитарка.
Я сначала взял ботинки ожившего и отнес их в «Лендкрузер».
– Ну тебя за смертью только посылать, – недовольно сказал Валера и пнул Николая: – Натягивай тапки.
– Мне и так хорошо, – пролаял тот, не открывая глаз.
– Пакета не найдется? – спросил я.
– На, – сосед сунул мне в руки полиэтиленовый мешок. – Эй, ты куда?
– Сейчас вернусь, – пообещал я и пошел за одеждой.
Когда мы прибыли в Локтевку, Николай выпал из «Лендкрузера» и пошел босиком по снегу, отвратительно воняющие ботинки он забыл в джипе.
– Ведь простудится насмерть, – забеспокоился я.
– Чего ему сделается, – не выказал никакого волнения Валера, – проспиртовался насквозь.
– И как он только холода не чувствует!
Валера засмеялся:
– Ты, Иван Павлович, человек непьющий, вот и не знаешь, что под кайфом все ощущения исчезают.
Внезапно я сообразил, почему Ирина, оказавшись холодным февральским вечером за городом, на шоссе, шла без верхней одежды. Девушка, наверное, была пьяна или находилась под воздействием наркотика.
К месту аварии мы прибыли уже в темноте, и я понял, что начинать поиски бесполезно. Вокруг мрачнел лес. Что ж, придется возвращаться сюда завтра утром.
Едва я открыл дверь квартиры, как в нос ударил аромат свежеиспеченных пирожков. Не знаю, как у вас, а у меня этот запах вызывает всегда одно и то же воспоминание. Седьмое ноября, время подкатывает к полудню. Несмотря на ранний час, маменька уже на ногах, из включенного телевизора льются веселые песни, изредка заглушаемые громовыми криками «ура». Голубой экран ведет трансляцию из разных городов СССР, корреспонденты рассказывают, как простые люди с невероятным энтузиазмом встречают очередную годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Потом появляется отец в компании веселых приятелей, они ходили от Союза писателей на демонстрацию и замерзли, аки степные волки. Нюша вносит в гостиную пироги, на столе посверкивают графины. Радостное предвкушение праздника, светлое воспоминание детства, сладкое ощущение счастья…
У Норы в квартире никогда до сего дня не пахло пирогами. Ленка ничего не пекла. Я повесил пакет с одеждой на вешалку. Неужели я забыл о каком-то празднике? На дворе февраль, вроде ничем не примечательный месяц. Дня рождения ни у кого нет…
Не успел я расстегнуть пальто, как из кухни вынырнула Муся и бросилась со всех ног ко мне. В один миг домработница сняла с меня верхнюю одежду и подтолкнула к пуфику. Я, не ожидавший тычка, обрушился на него. Муся мгновенно стащила с меня сапоги и надела тапки. Честно говоря, я слегка растерялся. До сих пор женщины никогда не заботились обо мне с подобной страстью, даже неудобно, право слово.
– Вы ступайте руки помойте, – предложила Муся, – коли с улицы пришли, завсегда в ванную сначала зайтить надо. Еду сейчас подам.
В легком обалдении я проследовал в санузел и замер на пороге. Ванная сияла чистотой. Чьи-то трудолюбивые руки отскребли все до блеска. Справедливости ради следует отметить, что грязи тут не было никогда, Ленка худо-бедно шлепала тряпкой по плитке, но такой сверкающей чистоты не было и в помине. В мыльнице лежал непочатый кусок, от полотенец веяло фиалками. Сюрприз ожидал меня и в гостиной. Муся принесла чайник, и я обнаружил, что чай заварен именно так, как я люблю: не крепко, но и не жидко, он горячий, но не обжигающий и не перестоявший, нет никакого намека на горечь. Самое же сильное впечатление на меня произвели пирожки, горкой лежавшие на блюде.
