Фандор принял решение, никак не способствовавшее осуществлению его амурных мечтаний. Чтобы по возможности скрыть своё лицо, он, кроме шарфа на голове, соорудил себе повязку якобы по причине зубной боли, закрыв себе таким образом три четверти физиономии, а на нос водрузил тёмные очки.
«Если и в таком виде я сумею произвести впечатление на красотку, — подумал он, — сомнений не будет: результат надо будет отнести никак не на счёт моих личных достоинств, а исключительно на счёт моего королевского титула!»
И Фандор вошёл в салон.
Мари Паскаль, увидев своего августейшего собеседника в столь неприглядном виде, с повадками мольеровского больного, не могла скрыть удивления, но быстро овладела собой. Повинуясь молчаливому жесту хозяина, она робко присела на краешек кресла, не решаясь поднять глаза. Фандор молчал, боясь совершить какую-нибудь оплошность. Пауза затягивалась.
— Я слушаю вас, мадемуазель, — сказал наконец Фандор так тихо, что сам едва услышал звук своего голоса.
Румянец волнения окрасил нежные щёки посетительницы, и она торопливо заговорила, по-прежнему не поднимая глаз и как будто рассказывая затверженный урок:
— Я решилась прийти к вам… извините… к Вашему величеству… чтобы выразить всю мою признательность в связи с кружевами, которые вы… то есть, Ваше величество изволили мне заказать.
Смущение молодой девушки забавляло Фандора. Он решил вести себя, как благосклонный монарх.
— Нет необходимости, мадемуазель, поддерживать этот протокольный этикет, — сказал он. — Обращайтесь ко мне, как к обыкновенному смертному.
Мари Паскаль покраснела ещё сильнее, но вздохнула с облегчением. И снова стала повторять слова благодарности.
— Ну что ж, мадемуазель, — прервал её Фандор, — пришлите мне ещё партию ваших кружев, мне будет приятно…
Мари Паскаль вздрогнула, и её глаза округлились от удивления.
— «Кажется, я сморозил что-то не то…» — подумал журналист. Но тут же он понял, с чем было связано смущение его собеседницы.
— А кому я должна послать эту новую партию? — спросила она. — Её Величеству королеве?
— Конечно! — ответил Фандор, не моргнув глазом.
Молодая девушка, которая, казалось, немного успокоилась, спросила, осторожно взглянув на мнимого суверена:
— А как насчёт оплаты?
Фандор с трудом сдержал улыбку. Он подумал: король ты или нет, а денежки надо держать наготове. Как ни была смущена прелестная кружевница, но видно было, что головы она не теряла. И пока так называемый король, благодушно откинувшись в кресле, с удовольствием рассматривал свою собеседницу, она поднялась с места, приблизилась к нему, без соблюдения всяких правил этикета, и, слегка побледнев, вдруг сказала:
— Сир, извините меня… Сир, это не вы!..
«Ну вот! — подумал Фандор, нервно выпрямляясь в кресле. — Этого я и опасался! Она заметила, что перед ней не настоящий король Гессе-Веймара, а самозванец, обманщик…»
Но журналист ошибался. Достаточно было посмотреть на Мари Паскаль, взволнованную, трепещущую, готовую разрыдаться, чтобы понять, что она и не думала разоблачать сидевшего перед ней, что мысли её имели совсем другое направление.
— Сир, — прошептала она едва слышно, — я донесла на вас…
Опустившись на колени и ни за что не соглашаясь подняться, она рассказала мнимому королю обо всём, что произошло: о том, как к ней приходил полицейский следователь, и о том, что она ему сообщила…
Охваченный крайним волнением, Фандор вскочил и заходил по комнате. Из рассказа Мари Паскаль он понял, что она была единственным живым свидетелем, могущим подтвердить, что Сюзи д'Орсель была убита.
— А как выглядел комиссар полиции? — спросил он. — Высокий, широкоплечий, лет за сорок, с седеющими волосами? Без усов, гладко выбритый, да?
— Да, он был именно таким, как Ваше величество описало его.
«Так и есть! — радостно подумал Фандор. — Это был Жюв…»
— Мари Паскаль, — сказал он мягко, — я прошу вас чистосердечно ответить на мой вопрос… После того как вы фактически обвинили меня… меня, короля!.. в чудовищном преступлении, почему вы внезапно передумали, пришли ко мне и стали уверять, что убеждены в моей невиновности? Вы должны были иметь для этого очень серьёзные основания… более серьёзные, чем мимолётное чувство симпатии…
Мари Паскаль улыбнулась сквозь слёзы:
— О сир! Не спрашивайте меня о чувствах, которые я к вам испытываю! И не говорите мне о симпатии…
У Фандора ёкнуло сердце, когда он услышал эти слова. Но молодая девушка сама оборвала фразу и изменила её направление:
— Для того чтобы поверить в вашу невиновность, у меня появились веские основания, неотразимые доказательства…
И Мари Паскаль рассказала Фандору о том, как она нашла женскую рубашку, выпавшую из пакета грязного белья от маркиза де Серака…
— Ваше величество не сердится, что я рассказываю ему о столь… низменных вещах?
— Напротив! Эти вещи очень важны!
— Так вот, подобрала я рубашку и не знаю, что с ней делать. Хотела положить в ложу к госпоже Сейрон. И вдруг обратила внимание на рукав, отороченный грубыми кружевами. На запястье такие рукава застёгиваются перламутровой пуговицей. И что же я вижу? К этой пуговице, на правом рукаве, прицепился обрывок кружев, но не тех, которыми отделан рукав, а совсем других, английского узора, в общем, тех самых, которыми я украшала ночной туалет бедной Сюзи д'Орсель!
Фандор ловил каждое слово её рассказа.
— И что же вы из этого заключили, мадемуазель? — спросил он.
Молодую девушку всю трясло от волнения, она вынуждена была опереться о кресло.
— Я заключаю, — ответила она прерывающимся голосом, — что лицо, которое выбросило Сюзи из окна, было одето в эту рубашку…
— А поскольку эта рубашка находилась в белье маркиза де Серака, вы заключаете, что маркиз де Серак…
— Сир, но рубашка была женская…
— И то правда…
Фандор был ошеломлён услышанным рассказом, благодаря которому таинственная драма на улице Монсо предстала перед ним в совершенно новом свете. Выходило, что Сюзи д'Орсель была убита, но что Фридрих-Христиан был здесь ни при чём… В волнении журналист широкими шагами ходил из угла в угол. Мари исподтишка наблюдала за ним.
Несколько раз она открывала рот, словно собираясь заговорить. Наконец она решилась:
— Смерть мадемуазель Сюзи д'Орсель очень огорчила Ваше величество?
Фандор перестал бегать по комнате.
— Гм… — сказал он, — я очень расстроен этим трагическим концом… И сочувствую несчастной жертве!
— Вы жалеете её, сир?
— Конечно, жалею… Но что с вами, мадемуазель?
Мари Паскаль смертельно побледнела и без сознания упала на руки подбежавшего к ней Фандора…
Несколько мгновений спустя роли действующих лиц переменились. Теперь Мари полулежала в кресле, а Фандор стоял перед ней на коленях. Он осторожно сжимал её тонкие пальцы и покрывал их поцелуями. Тем временем в комнате почти совсем стемнело. И по мере того как девушка приходила в себя, его ласки становились всё более страстными. Внезапно, осознав происходящее, Мари Паскаль резко выпрямилась.
— Что вы делаете?! — воскликнула она в страхе.
— Я вас люблю… — прошептал Фандор и обнял её ещё крепче.
Но девушка с силой высвободилась из его объятий и отскочила в другой угол комнаты.
— Нет, нет! — кричала она. — Это ужасно! Я не хочу!
И закрыв лицо руками, она разрыдалась. Но сквозь её рыдания Фандор различил слова, поразившие его в самое сердце:
— Увы! Увы! Я тоже вас люблю…
В душе молодого журналиста с каждой минутой сменялась целая гамма чувств и впечатлений.
Сначала, приятно поражённый красотой молодой девушки, он затеял с ней любовную игру и был весьма доволен, что имеет успех. Но уже сжимая Мари Паскаль в своих объятиях, он чувствовал, как ревность кольнула его в сердце. Он подумал, что обязан успехом не себе, что взаимность молодой девушки была адресована не ему, а тому, кого она считала королём Гессе-Веймара!
Положение, в которое он попал, показалось ему смешным, унизительным, невыносимым. Драма превращалась в водевиль, благородные чувства граничили с нелепым гротеском… И если Мари Паскаль была трогательна и возвышенна в своём волнении, в своём отчаянии, то Фандор — и он вдруг это ясно осознал — был просто смешон в своём наряде мольеровского больного и в своей роли похитителя ласк, не ему предназначенных…
Смущённый, он разжал объятия. Мари Паскаль первая пришла в себя.
— Сир, — сказала она своим нежным, музыкальным голосом, — разрешите напомнить вам об одном обещании…
— О каком? — спросил Фандор, всё ещё не преодолевший своего смятения.
— Осмелюсь ли я попросить у вас этот сувенир?
И она указала на стоящий на столе фотографический портрет Фридриха-Христиана.
