– А как я его узнаю? – спросила Лола.
На лице брюнетки снова вспыхнула с трудом сдерживаемая ненависть, и, кое-как справившись с тягой к немедленному смертоубийству, она злобно прошипела:
– Узнаешь. Ты его узнаешь, не сомневайся.
Лола удивленно поблагодарила брюнетку и отправилась в указанном направлении.
«Джон Сильвер» оказался довольно приличным баром, отделанным в стиле пиратского корабля. Перед входом стоял швейцар в красном головном пиратском платке, с черной повязкой на глазу и, конечно же, с попугаем на плече. Швейцар распахнул перед Лолой дверь, и она оказалась в полутемном помещении, увешанном штурвалами, якорями и потемневшими от времени обломками разбитых кораблей.
Попугай напутствовал ее вслед истошным криком «Пиастры, пиастры», и Лола шагнула в таинственную полутьму.
У самой двери стояла деревянная раскрашенная статуя знаменитого пирата из «Острова сокровищ». Все было на месте: и треуголка, и деревянная нога, и огромный старинный пистолет за поясом – пистолет был настоящий. Немного постояв у входа, чтобы глаза привыкли к полутьме, Лола подошла к стойке и присела на высокий круглый табурет.
– Привет! – подскочил к ней бармен – кудрявый парень с серьгой в ухе, также одетый в стилизованный пиратский костюм. – Что закажем?
– Что же вы попугая-то на улицу выгнали? – спросила Лола. – Хоть и тепло, но все-таки осень. А он птица нежная, еще простудится. Его место, я так понимаю, на плече у Джона Сильвера.
– Не говорите, – слегка расстроился бармен, – скучает попугай… Кричит много, посетители пугаются. А некоторые учат его словам нехорошим.
– Научили? – полюбопытствовала Лола.
– Вы не поверите – такой способный оказался. Иногда как начнет орать – даже стыдно… Наверно, сам Джон Сильвер таких слов не употреблял… Вообще подумываем его чучелом заменить, а этого в зоопарк сдать, – признался бармен. Лола взяла с тарелки горсть соленых орешков и огляделась.
Людей в заведении по дневному времени было совсем немного. За одним столом двое классических братков с бритыми затылками выясняли отношения, пытаясь установить, кто из них двоих настоящий козел, причем в ходе дружеской беседы понемногу возникало впечатление, что – оба. За другим столиком неумеренно накрашенная и увешанная драгоценностями, как рождественская елка, дама бальзаковского возраста кормила креветками молодого широкоплечего негра.
В самом дальнем углу сидел в одиночестве полноватый голубоглазый мужчина лет тридцати.
При виде этого мужчины с Лолой произошло что-то непонятное. Она забыла, зачем, собственно, пришла в это заведение, и как загипнотизированная двинулась через зал к его столику.
У нее не было своей воли, странное чувство тянуло ее к этому мужчине как магнитом. Наверное, такое чувство испытывает кролик, когда он смотрит в немигающие глаза удава, решившего им пообедать. Мужчина поднял на нее свои голубые глаза. Лола увидела, что он здорово пьян, и в то же мгновение у нее отнялись ноги. Она безвольно опустилась на стул рядом с незнакомцем. Бедный кролик прибыл и ждет, когда на него обратят внимание. Приятного аппетита.
– Ну, вот опять! – пробормотал голубоглазый мужчина не совсем понятное и спросил: – Пиво будешь?
Лола кивнула: дар речи она, по-видимому, тоже потеряла.
Мужчина махнул официанту, и тот принес два бокала пива.
– Ну, Антон, ты даешь! – негромко проговорил он, ставя бокалы на стол.
«Антон, – подумала Лола, с большим трудом возвращая себе способность соображать, – значит, это и есть Антон Кузовков. То-то мне брюнетка в офисе сказала, что я его легко узнаю…»
– Тебя как зовут? – спросил Антон скучным голосом.
– О… Ольга, – ответила Лола, с трудом справившись с немотой.
– Пиво пей, Ольга.
Лола послушно поднесла к губам бокал и в два глотка осушила его, совершенно не почувствовав вкуса.
Антон посмотрел на нее долгим изучающим взглядом. От него исходили волны какого-то то ли жаркого холода, то ли холодного жара – во всяком случае, чего-то такого непонятного, от чего Лолу начала бить мелкая дрожь. Она из последних сил пыталась сопротивляться этому ужасному состоянию, пыталась разбудить голос своего рассудка, пыталась внушить себе, что в этом голубоглазом мужике нет совершенно ничего хорошего – толстый, ленивый, пьяный… Но сопротивляться исходившим от него волнам было то же самое, что пытаться руками остановить бульдозер. Кролик сложил лапки и покорно ждал решения своей участи.
– Ну ладно, пойдем, что ли. – Антон поднялся из-за стола, бросил на скатерть деньги.
Лола послушно следовала за ним. Спорить или сопротивляться не имело смысла. Швейцар напоследок окинул ее насмешливым взглядом, и даже попугай крикнул «Пиастры, пиастры!» каким-то особенно издевательским тоном, но Лола не обращала ни на что внимания. Она шла за Антоном, как преданная собачка идет за своим хозяином. Антон открыл перед ней дверцу побитых «Жигулей», и она села на переднее сиденье. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: «Как же он поедет, он же совсем пьяный?» Но она тут же забыла об этом.
Дороги Лола не запомнила и даже не могла бы потом сказать, долго ли они ехали. Все происходило как бы в полусне.
В полусне Лола поднялась за Антоном по лестнице, в полусне вошла в квартиру. Правда, Антон и сам был какой-то сонный. Он раздвинул складной диван, повернулся к Лоле и спросил:
– Ну, чего ты стоишь-то?
Лола все еще была в каком-то отупении и не сразу поняла, чего он от нее хочет. Антон помог ей раздеться, и она послушно, как кукла, легла рядом с ним на диван.
Едва закончив свое черное дело, Антон зевнул, перекатился на правый бок и мгновенно заснул, если можно так выразиться, сном праведника, если, конечно, праведники храпят. Дело в том, что Антон периодически гулко всхрапывал и бормотал во сне что-то нечленораздельное.
Лола еще некоторое время полежала на спине, глядя в потолок и нервно покусывая губы. Этот свинтус, конечно, и не подумал о насущных нуждах своей партнерши, получил свое – и дрыхнуть…
Внезапно Лола расхохоталась и вскочила с дивана. Смеялась она над собой, над своей неожиданной глупостью. Что на нее вдруг нашло? Почему она как ненормальная потащилась за этим толстым голубоглазым эгоистом? Наверно, потому он и не подумал обращаться с ней по-человечески, что рассудил: ты сама на мне повисла, сама этого хотела, так будь довольна тем, что получила…
Лола вспомнила сцену в офисе «Лягушки-путешественницы», зареванную секретаршу и ненормальную брюнетку, швыряющую в клиенток предметами обихода, и поняла, что этот толстый парниша, всхрапывающий на диване, как пьяный бегемот, таким же непонятным, загадочным образом притягивает всех женщин, которые встречаются на его пути, и они ничего не могут с этим поделать, им остается только устраивать истерики и расцарапывать друг другу физиономии…
Понятно, что турфирма на грани разорения – ее сотрудницам совершенно не до выполнения своих служебных обязанностей, они могут думать только о своем равнодушном повелителе и бороться за его благосклонность. И ведь не зря брюнетка устроила Лоле такую сцену ревности – и часа не прошло, как та оказалась в постели Антона.
Да, видно, девушка нисколько не сомневалась в таком повороте событий, хорошо зная своего любезного шефа.
«Но я-то, я-то хороша! – удивлялась Лола, торопливо собирая по комнате свою одежду и косясь на ворочающегося во сне Антона. – Уж всякого, кажется, повидала, профессия обязывает, а поддалась его чарам, как дурочка-первокурсница!»
Сейчас она совершенно не могла понять, что за странное чувство накатило на нее в «Джоне Сильвере», почему она потащилась за этим толстяком как загипнотизированная.
Наскоро ополоснувшись и одевшись, Лола обошла квартиру, чтобы составить о хозяине хоть какое-то представление – кроме того, которое она получила в постели, – и иметь хоть какое-то оправдание своего поведения перед Маркизом.
Квартира Антона Кузовкова была типичной берлогой любвеобильного холостяка. Кое-как прибранная – видимо, временные подруги Антона начинали иногда наводить здесь порядок в сомнительной надежде захомутать хозяина, удивив его своей домовитостью, – эта квартира не носила на себе отпечатка постоянного присутствия женщины, единственной и настоящей женщины, жены и хозяйки.
Зато временное присутствие многих женщин бросалось в глаза на каждом шагу. Лола в самых разных углах квартиры натыкалась на забытые тюбики помады – причем таких разных, несочетаемых оттенков, что было ясно: ими могли пользоваться только разные женщины; в неожиданных местах, от промежутка между письменным столом и батареей до кухонного шкафчика для продуктов, она нашла три смятых лифчика, причем один первого номера, один третьего и один пятого; в ванной нашла гребешок с застрявшими в нем светлыми волосами, а на комоде в спальне – массажную щетку с остатками черных волос, явно принадлежавших ревнивой брюнетке из офиса «Лягушки-путешественницы».
