Я целую свекровь и перебираюсь в кровать. Последней мыслью становится: «Бедная, бедная Муза, а дрянь я, а не зубы…»
И снится мне сосед по даче Гриша. У него в руках — знакомая гитара с наклейкой кока-колы. Руки крепкие и загорелые, гитара лежит на бедрах, туго обтянутых голубыми джинсами… из-под штанин торчат лапти сорок восьмого размера… «Как накачался Гриша! — восхищаюсь я. — Такой дохлый раньше был…» Или это не Гриша, а сосед бандит? Лицо с дачи, тело из Москвы… кто-то из этих двух соседей откладывает гитару в сторону и тянется ко мне. Но лает Людвиг, кричит свекровь…
— Сима! Сима! Вставай!
Свекровь действительно кричит. Но не во сне, а наяву. И лает Людвиг.
Я вскакиваю и, натыкаясь на углы, несусь в прихожую.
Муза Анатольевна в широкой белой рубашке и чепчике поверх бигуди похожа на ошалевшее привидение. Привидение носится по коридору и вопит: «Нас грабят, нас грабят!».
В руках свекрови я замечаю чугунную сковороду и трубку телефона «Панасоник».
— Кто грабит? — спокойно спрашиваю и оглядываюсь в поисках преступников.
Никого. Только свекровь со сковородой. Но Людвиг, напружинив хвост, стоит носом к двери. Его короткая жесткая шерсть вздыблена на загривке, и пес то лает, то рычит на косяк.
А это не типично для нашей флегмы. Безусловно, Людвиг еще способен на щенячьи проказы, но в остальном вполне адекватен. Без толку брехать не будет. Тем более ночью.
— Звони в милицию! — приказывает свекровь и протягивает мне трубку «Панасоника». Сама сжимает ручку сковородки обеими руками, приседает для устойчивости и становится похожа на заслуженного теннисиста, готового к приему подачи.
— Чего сказать? — спрашиваю я и набираю 02.
Но телефон молчит, и я тут же вспоминаю, что отключила его самолично прошлой ночью. Вот небось свекровь-то удивилась! Никто ей не звонит, на прогулки не зовет, о самочувствии не спрашивает… Думаю, обиделась, потому и старую челюсть примеряла.
Все это проносится в голове за долю секунды, и я беру тайм-аут.
— Скажите толком, что случилось?
Муза убирает сковородой выбившуюся из-под чепчика прядку и зловеще нечленораздельно шепелявит:
— Какая-то сволочь пыталась открыть дверь…
— Когда?
— Не знаю, я проснулась от лая Людвига… иду к двери… смотрю… — Муза таращит для правдивости глаза из-под чепчика, — замки отперты… Людочка в истерике…
— В глазок бы лучше посмотрели, — бормочу я и приникаю к окуляру.
Никого. Если кто и был, давно удрал.
— Сима! — опомнилась вдруг свекровь. — А я дверь-то запирала?
Дверь свекровь запирает всегда. На два ключа, на стальной засов и цепочку толщиной с пожарную кишку.
— Не помню, — говорю я и прячу плутоватые глазки.
Боевая сковорода беспомощно опускается вниз, свекровь без сил опускается на обувной ящик.
— Запирала… — бормочет свекровь себе под нос, — или не запирала…
— В милицию звонить? — прерывая поток сомнений, спрашиваю я и трясу «Панасоником».
— Звони… или не звони… — Муза впала в прострацию, никак не может решить — грабили ее или нет.
Я сажусь рядом с ней на тумбочку. Свекровь автоматически бормочет: «Встань, сломаешь, ты тяжелая», — и продолжает издеваться над собственной памятью.
— Муза Анатольевна, идите спать. Я не помню, чтобы вы запирали дверь…
Как потерянное привидение, Муза Анатольевна бредет в свою спальню, мерно покачивая сковородой. На пороге комнаты она вдруг разворачивается ко мне и пристально смотрит:
— Сима, а где твои ключи? Вчера я тебе отпирала…
— На месте, в сумочке, — как всегда убедительно вру я.
— Точно?
— Идите спать, Муза Анатольевна.
Оконфузившаяся свекровь непривычно рассеянна. Она дает мне указание закрыться на все замки и удаляется в опочивальню.
А меня начинает колотить. Последовательное запирание всех замков на ночь — ритуал, привычный моей свекрови, как утренняя чашка чая. Действия доведены до машинальных и выполняются бездумно. Но я помню точно — перед сном Муза Анатольевна гремела в прихожей ключами. Я тогда еще не уснула крепко и решила, что беднягу Людвига горох пробрал и хозяйка сама повела его на прогулку. Но Муза Анатольевна только заперла дверь.
Вставив ключ в замочную скважину, я быстро проворачиваю его дважды, повторяю процедуру с нижним замком и чувствую, как связка ключей Музы Анатольевны выскальзывает из ставших вдруг влажными пальцев. Кто-то пытался проникнуть ночью в квартиру. И это абсолютно точно. Кто-то осторожно открыл замки… но тут проснулся Людвиг, и этот кто-то не успел вернуть замки в прежнее положение.
Какое счастье, что у нас есть задвижка! И бдительный Людвиг. И толстая цепь с крюком.
Но замки придется менять. И как, интересно, преступник узнал мой адрес? В сумочке лежал только банковский пропуск…
Выследил? Вряд ли.
Хотя… из Текстильщиков я бежала без оглядки в самом прямом смысле — по сторонам не смотрела.
Могли в затылок пристроиться и топать до самого подъезда.
Значит, это маньяк? Вот гадость!
Признаться Музе?
А смысл? Замки все равно придется менять.
Сна как не бывало. Бреду на кухню, достаю бутылку водки и удивляюсь второй день подряд — водки в бутылке на донышке. Ай да Муза, ай да тихушница! Что-то она в последнее время нервная стала, спиртным поправляется…
Впрочем, мне хватит.
Людвиг оставляет в покое дверной косяк и, побрехивая, цокает на кухню за «рокфором». Однако… Быстро у собак рефлексы вырабатываются! Сима на кухне водку глушит, пес французским сыром закусывает. Но сегодня…
— Молодец, Людоед, заслужил, — хвалю пса и отрезаю ему «рокфора».
Присутствие Людвига меня успокаивает. Но не настолько, чтобы правильно среагировать на принесенный собакой поводок. Ночные выгуливания до добра не доводят.
— Утром, Людвиг. Все прогулки утром!
Умница Людвиг делает по кухне круг почета и, не выпуская поводка из пасти, укладывается на пол рядом со своими мисками. Я попиваю водку и понимаю, что у меня появляется настораживающая тенденция — полуночное кухонное пьянство в обществе собаки.
Но водка не забирает. Где-то в груди что-то трясется овечьим хвостом, нервы вибрируют, зубы стучат о край рюмки…
— Эх, была не была! — говорю Людвигу и посылаю вдогонку, без закуски, две рюмашки мятного ликера.
Потом закуриваю. По телу проходит теплая волна, и вслед за ней тоска на меня наваливается, хоть волком вой! И что за жизнь?! В Норвегию отбыть, что ли, иль в Киев?
— Поехали Людвиг на Украину? — предлагаю собаке. — Там тепло, там яблоки…
Но Людоед «Достояния республики» не видел, афоризмов не знает, о беспризорниках и вовсе не высокого мнения. Как-то раз один такой чумазый ему лапу отдавил, когда пес хозяйскую сумку защищал.
Я включаю электровытяжку, дую в нее сигаретным дымом и размышляю о хитросплетениях криминальной жизни столицы. Хилый брезентовый маньяк еще и в домушниках подвизается! Многостаночник, блин!
А вдруг он шел в наш дом завершить начатое? Что ему, страдальцу, стоит — сначала меня оприходовать, потом Музу Анатольевну удовлетворить… Вот, блин горелый, ситуация! В штатовских триллерах ни один приличный маньяк от жертвы за здорово живешь не отказывается. Всегда возвращается, причем с острым предметом в руках, и жертва долго жалеет, что не отдалась сразу.
В понедельник пойду в милицию. Думаю, в воскресный летний день там делать нечего — жертвы сидят по лавочкам и ждут очереди к единственному потному милиционеру, не улизнувшему на дачные грядки. Кстати, три летних месяца плюс сезонные весенне-осенние обострения увеличивают похотливые настроения граждан в геометрической прогрессии. Так что стоит позвонить общительной Зайцевой и узнать, не затесался ли в ряды ее поклонников авторитетный мент из отделения в Текстильщиках. Пусть пропустит в кабинет по блату.
— Дожили, Людвиг, — говорю я собаке, пес зевает и выпускает поводок из пасти, — о домогательствах по блату сообщаем…
Из комнаты свекрови несутся первые рулады затейливого храпа. Восемь лет обещаю свекрови записать ее ночные песнопения на диктофон и утром дать прослушать.
— Я никогда не храплю! — гордо уверяет нас с Мишей мама. — Это Людвиг. У него гайморит.
Сейчас Людвиг валяется рядом с мисками и бесшумно дует в две дырочки, а в комнате свекрови работает дизель. Практически безостановочно, на вдохе и на выдохе. Не исключено, что книжную полку Мишиного дедушки этими порывами и сдуло на челюсть в стакане.
Прежде чем идти спать, я проскальзываю в комнату свекрови, плотно втыкаю телефонный штепсель в розетку и поправляю на Музе Анатольевне сползший на щеку чепец. Потом тащусь в свою спальню и роюсь в выдвижном ящике письменного стола — ищу связку ключей мужа. На связке болтается серебристый брелок-сердечко — мой подарок любимому мужу на День святого Валентина. Серебряное сердце сверкает в свете голубого ночника, гравировка «my love» кажется черной раной на гладких боках, и слезы летят вниз — я отсоединяю брелок от ключей, и это кажется мне символичным.
